Ожерелье: гранат

Ожерелье: гранат

Маленькая женщина сидела у костерка, порой стреляющего во все стороны жгучими искрами. Хвоя на недавно подброшенной ветке скрутилась от жара, почернела, и только на кончиках светились оранжевые точки. Во тьме леса сверкнули другие огоньки — пара зелёных глаз. Молодая, любопытная рысь бесшумно подкралась к стоянке, недовольно фыркнула, когда ветер швырнул ей в морду клуб едкого дыма, и ушла — мол, не больно то и хотелось.

Женщина вытащила из кошеля на поясе кисет с табаком и курительную трубку, не торопясь набила её и, словно железными щипцами, голыми пальцами выудила из костра уголёк, прошептав заговор. Вскоре из трубки потянулся тонкий серый дымок, свернувшийся кольцами вокруг запястья.

— Почему ты так долго не звала меня? — спросила дымная змейка голосом капризной девочки. — Мне скучно. Я уже устала спать.

— Я была в городе, — ответила женщина, — а там боятся таких, как ты.

Дым соскользнул с запястья, короной обвился вокруг её головы. На кончике, изогнувшемся к её лицу, глазками блеснули зелёные искры — точно такие же, как у рыси, незваной лесной гостьи.

— А ты боишься их?

— Не то чтобы. Не хотелось бы получить осиновый кол в сердце.

Змейка задрожала от смеха и вернулась на запястье.

— Можно подумать, что ты от этого умрёшь.

Женщина криво улыбнулась и сообщила:

— Я купила тебе новую трубку, Дымка.

— С янтарём?

— С янтарём.

Дымка в восторге кольцами заплясала в воздухе, метнулась вокруг костра, подхватывая искры на лету. Замерла.

— А что взамен? Ты не просто так потратилась на меня.

— Говорят, где-то в этом лесу есть куала.

— Заброшенная.

— Конечно же, заброшенная. Люди забыли предков, и те беспокоятся. И беспокоят живых. Сможешь найти куалу до рассвета?

Дымка вместо ответа собралась у ног женщины в комочек, чуть дрогнула, превратилась в мышку и с шуршанием исчезла в сухой траве.

***

Мышка бесстрашно бежала по ночному лесу по одной ей ведомой тропе, лишь иногда останавливаясь и принюхиваясь к влажному воздуху. Прошелестели палые листья, гулко отозвался под её лапками полый ствол упавшего дерева. Муравьи сонно засуетились, поправляя потревоженную хвою на куполе их замка.

В овраге мышка замерла, приподнялась на задние лапки, шевеля усиками. Потом свернулась клубочком, задрожала, словно испугавшись кого-то невидимого, скрывающегося во тьме.

Дико захохотала ночная птица.

С покосившейся сосны спрыгнула давёшняя рысь, обеими лапами придавив мышку, но мышка с тихим хлопком исчезла, превратившись в слабо светящееся зеленью облачко. Облачко звонко засмеялось, обвилось вокруг недоумевающей мордочки лесной кошки. Та раздражённо скривилась, чихнула и прыжками унеслась прочь. Дымка вновь оборотилась мышкой, что-то насмешливо пропищала вслед рыси и побежала дальше, к склону, в который упирался овраг. Там ветер охапками натащил сухих листьев. Дымка высоко подпрыгнула и нырнула в кучу, развоплотившись на ходу, разметала её в стороны, скользнула в обнажившиеся корни старой сосны и сгустилась вокруг тёмной бусинки. Почти человеческие ладошки обхватили гранёный камушек, ощупали каждую царапинку, ища следы былого.

И нашли.

Дымка помчалась обратно к хозяйке, держа за щекой свою находку. Запрыгнув на протянутую руку, она вновь превратилась в туманную ленту, лениво извивающуюся над головой женщины. На ладони осталась бусина. Женщина взяла её двумя пальцами, посмотрела сквозь неё на свет костра, и красноватые отсветы в тёмной глуби гранатового зёрнышка рассказали ей историю о покинутой деревне. О лесном пожаре, перекинувшемся на старые дома. О погибшей хозяйке, о том, как выжившие люди уходили на новое место, проклиная не защитившую их родных Мать-прародительницу.

Погребальная песнь завершилась, и женщина спрятала бусинку в вышитый бисером и речным жемчугом мешочек — там уже таились другие бусины, другие истории. Крупинки силы.

***

Наутро женщина вынула из котомки чистую рубаху с мудрёными узорами по подолу и вороту — только на рукавах против обычая полотно было белым — и, надев её, опоясалась мужским поясом из мягкой оленьей кожи, украшенным тиснением и медными бляхами с бирюзой. Надела нагрудник с вышитым на нём крестом, спрятала отливающую медью косу под завязанный на затылке платок и, припрятав котомку под корягой, лёгким шагом двинулась вслед за Дымкой.

Дымка, еле различимая в утреннем тумане, сонно плыла по лесу, порой вспыхивая мутной радугой в лучах восходящего солнца. Женщина словно и не следила за ней, озиралась по сторонам, часто останавливалась, чтоб собрать в рот только-только созревшую чернику, и старательно обходила развешанные между деревьев паучьи тенета. Наконец тропка вывела их на берег реки, на заросшую густой травой поляну, над которой уже в этот ранний час плыл густой медовый аромат и гудели шмели, тщательно перебиравшие лапками пушистые соцветия таволги. В холмиках травы то там, то сям проглядывали ещё не поглощённые жадной землёй головёшки, выдавая, что прежде на этом месте было село. Только одна постройка — куала — пережила пожар, но и она уже покосилась, грозя обрушиться в любой момент.

У куалы сидели два старика. Плохо они выглядели — костлявые, босые. На локтях пожелтевших от времени льняных рубах виднелись дыры, а когда-то синие полотняные штаны выцвели и обтрепались по низу. Один из стариков где-то посеял свою шляпу, и теперь ветер трепал его выцветшие до белизны волосы. Второй, казалось, дремавший, сдвинул шляпу на затылок, и из-под кустистых бровей сверкнули подозрительно прищуренные глаза.

— На кой пришла сюда, Толпери? Мать не звала тебя.

— Жалуются на вас люди, — ответила старику женщина. — Говорят, совсем урты обезумели: село своё спалили, а на тех, кто выжил, хвори насылают. Зачем же так роду своему вредить?