Папа, подари мне маму, или Золушка для (не)родной дочери

Пролог

Семь лет назад.

Руза, Московская область.

___

– Беременность – тридцать восемь недель, двойное обвитие, тазовое предлежание, делаем кесарево... срочно, срочно! – кричит медицинская сестра дежурной акушерке, пока юную девушку с большим животом везут на каталке по родильному отделению маленькой районной больницы.

Ей так больно, что хочется кричать во все горло, но она сдерживается, сцепляя зубы, и только мычит, обхватывая обеими руками напряженный живот и стараясь не думать, что что-то может пойти не так... Еще бы: ее собственная мать девятнадцать лет назад умерла во время родов.

Перед глазами мелькают тусклые лампы больничного коридора, а потом резко сменяются ярким светом операционной.

Девушке помогают сесть, говорят что-то – а она едва слышит, – небрежно задирают рубашку, чтобы вколоть анестезию куда-то в область поясницы, а потом торопливо укладывают на операционный стол, суетятся вокруг... а она просто лежит и с ужасом ждет – что будет дальше?!

У нее нет никого, кто помог бы ей справиться с волнением, проводил бы в больницу, а после родов встретил в палате с цветами...

Она совершенно одна.

Мама умерла во время родов.

Папа – от обширного инсульта три года назад.

А отец будущего ребенка... впрочем, об этом не стоит и вспоминать...

Через несколько минут, когда анестезия начинает действовать, болезненные ощущения как будто выключаются, и только на грудь словно песка насыпают: дышать становится труднее, тошнит, голова кружится.

Анестезиолог говорит без умолку, задает вопросы, чтобы контролировать состояние пациентки, а медицинская сестра уже ставит ширму в районе груди, чтобы девушка не видела, как будут делать операцию.

– Что, уже начинаем?! – спрашивает она слабым голосом, и акушерка, склоняясь к ней в перчатках и маске, кивает:

– Да, у нас нет времени раскачиваться: пуповина ребенка душит...

– Но ведь... все будет хорошо?! – голос у девушки дрожит.

– Конечно.

Операция начинается, но органы чувств как будто начинают постепенно отказывать ей: сначала в ушах появляется звон, потом темнеет перед глазами.

– Давление падает! – кричит медицинская сестра, пищит какой-то аппарат, а потом все просто исчезает: запахи, звуки и даже яркий свет.

Через пару часов, придя в себя в пропахшей спиртом и хлоркой палате, девушка сразу же инстинктивно опускает руки на живот: ребенка там больше нет, анестезия еще не отошла полностью, но швы уже ощутимо побаливают.

– Эй! – кричит она хриплым голосом, потому что кнопки, чтобы вызвать персонал, нет. – Кто-нибудь! Пожалуйста!

В дверной проем просовывается голова медсестры:

– О, ты уже в себя пришла?! Как самочувствие?!

– Нормально... А где моя дочь?!

Медсестра поджимает губы, заходит в палату полностью и говорит:

– Ты не волнуйся только... главное, что сама жива осталась...

– О чем это вы?! – девушка хмурится.

– Не выжила твоя дочка... мне очень жаль...

___

Тот же вечер.

Другой конец города.

___

– Роды были тяжелые: двойное обвитие, тазовое предлежание, малышка чудом осталась жива... А вот мать – погибла, – сообщает экономка.

– Ясно, Мария, спасибо, ты можешь идти, – отвечает ей молодой мужчина, сидящий в кожаном кресле, лицом к камину.

Как только женщина выходит, он встает, подходит к детской кроватке и берет на руки красивую новорожденную девочку с голубыми глазами.

Свою дочь.