Пари Парижа

Глава 1

Всё не то, чем кажется и не наоборот…

1

Нойвид, Германия

    Кутаясь в своё манто, Люсиль Фужер вышла на улицу, удивительно не вписываясь своим внешним видом и необычно яркими рыжими кудрявыми волосами в угрюмую картину военного лагеря. Изо рта валил пар, а по розоватому зонту, который она держала в уже изрядно окоченевшей руке с аккуратными наманикюренными ноготками, непреклонно теребили медные струи холодного дождя.

    Месиво песка и земли за неделю нежданного дождя превратилось в непроходимое зыбкое болото, вынудив Люсиль надеть массивные военные сапоги, которые были весьма ощутимы - их тяжесть требовала определённых усилий для того, чтобы сдвинуться с места. Но, впрочем, Люсиль успела привыкнуть ко всему за те три года, что она жила здесь. И даже эти несчастные сапоги не были для неё делом какой-то особой проблематичности.

- Мадам Фужер, вас не подвезти? - молодой немец остановился у крыльца, высунувшись из окна высокого фургона, чей зад был затянут брезентом. Вероятно, заметив озадаченный вид Люсиль.

- Нет, Генрих, спасибо, - улыбнулась ему в ответ Люси. Но не столько улыбнулась, сколько просто растянула свои накрашенные красной помадой губы, имитируя весёлость, которой ей, по обыкновению, не занимать. - До вокзала меня довезёт мсье Кёльн.

- Хорошо, мадам! Жаль, что вы уже уезжаете! У нас в Германии таких женщин как вы нет... - он улыбнулся почти беззаботно, хотя оба они знали почему она уезжает. Они говорили сейчас так спокойно, повседневно, словно бы балансируя на грани тонкого флирта и официальности их положений, будто бы и не существовало сейчас той наэлектрезованной обречённости в этом кристальном от дождя воздухе.

- Не преувеличивай, Генрих, - снова улыбнулась Люси и продолжила, всё так же улыбаясь, впервые за всё время позволив себе впустить в свой певучий, по-французски картавящий голос толику неподдельной грусти. Она выговаривала грубые немецкие слова с налётом неизменной француженности, которая следовала за ней во всех её делах; а из-за того, что она хотела говорить без акцента, он только усиливался и звучал так, словно у неё болит горло и она неимоверно напрягается для того, чтобы заговорить. - Во Франции таких, как я тоже мало. Таких как я там истребляют.

- Мадам Фужер, - протянул немец и искренне улыбнулся. "Откуда у него столько жизнерадостности, если он, можно сказать, уже в петле?" - думала Люси, не сводя с его лица своих глубоких, тёмно-зелёных глаз. Лично ей хотелось спастись, что она, собственно, и делала. Но им не сбежать, они отвечают за то, что натворили, за все те руины мира, разбросанные по территориям Антанты. Сейчас ей было всё равно кем она здесь была и что жила на стороне врагов, главное - спастись, жить, чтобы ощущать, чтобы дышать дождливым воздухом, чтобы прожить ещё сотню дождливых и пыльных дней! Жить! Казалось, это слово стучит в висках под ритм медных капель. - Вы не думайте так, всё будет хорошо. Вы уедете и о вас никто ничего не узнает.

- Хотелось бы верить, - едва слышно выдохнула Люсиль, подмечая, что молодой немец принял то самое выражение лица, которое обычно бывает у людей, чего-то не понявших. - Ну, езжай, Генрих, быть может, ещё свидимся! - продолжила она громко и весёлым тоном. Не нужно нагнетать, им и так сейчас плохо. Она подарит им остатки той весёлости, которой она платила за то, что её здесь приютили.

- Да не свидимся, мадам Фужер, нам тут всем хана! - беззаботно улыбаясь добавил он и, махнув на прощание своей огромной бледной рукой, уехал, шатаясь всем фургоном на каждой яме, расплёскивая из неё всю скопившуюся там мутную воду. Им обоим было ясно как по-детски глупо прозвучало её пожелание свидиться. И у неё на душе скребли кошки... Будто и не уезжала она, а оставалась умирать вместе с ними, с теми, с кем жила так долго.

    Люсиль, запахнув посильнее манто в области шеи, спустилась с крыльца и направилась к подъехавшему к воротам вычищенному чёрному автомобилю. Она слышала как шуршал песок под подошвами её сапог, слышала как стучит, сводя с ума обречённых немцев, по крышам и подоконникам, дождь, как кряхтят фургоны, как они прибавляют скорости на глубоких ямах, пытаясь вылезти из них. Всё это было сейчас, в настоящее время, как и тяжесть утраты на её душе. Как странен и неприятен этот парадокс: люди живут настоящим только если прошлое слишком ужасно, чтобы его вспоминать, а будущее - так туманно, что в него, при всём желании, не всмотреться или так ужасно, что туда лучше просто не смотреть.

- Люси! - послышался мужской басовитый голос, произносящий такое нежное имя по-немецки грубо и безлико. Люсиль обернулась, привычно улыбнувшись, но от него не укрылась влажность, застывшая в бликах её глаз. - Люси, давай перекусим "У фрау Мюррей"? Хоть что-то у нас останется на прощание.

- Я рада, что ты просишь именно это, - сказала она, улыбнувшись. Немец смутился, но, быстро придя в себя, протянул ей свою бледную массивную руку. В его голубых глазах с серыми прожилками, сливающимися с цветом его лица, мелькнула радость. Впервые за то время, как немцы проиграли войну.

- Я думал о нас и...

- И о своей семье. Не нужно лишних слов, Комендант. Пусть всё будет так, как должно.

- Так, как должно, уже не будет, - остановился немец и упрямо мотнул головой с коротко остриженными тёмными волосами. Теперь все его движения были вымуштрованными, как по команде дающеся выдрессированному льву. Исчез любой произвол, любая человечная плавность и индивидуальность - только безликая чёткость угловатых движений. Без лишних слов, без лишних движений, вот только без лишних чувств ему обойтись не удалось. Он пристально вглядывался в её изумрудные глаза, ища в них что-то важное, но Люси с такой же упрямостью прятала взгляд, найдя какую-то особенную привлекательность в носках своих ботинок. - Люси, ты слышишь меня? Не будет, - его тон стал командным. Быть может потому, что он уже привык так - годы оккупации французской деревни неподалеку отсюда, давали о себе знать. Если он не будет командовать, его никто не будет бояться, а, следовательно, и подчиняться ему никто не будет. - Ты можешь хоть раз в своей жизни посмотреть правде, правде в глаза? Не самообману. А правде.