Пасынки (рабочее название)

Часть 1.

Пасынки.

1.

Треск фитилька, слишком громкий для воцарившейся тишины, прервал ход его раздумий.

Здесь освещают свои дома не светлой магией и не очищенным соком земли, а прогорклым животным жиром или немилосердно коптящим, вонючим маслом. Но откуда здесь возьмётся магия?

Они беглецы, изгои. Жертвы величайшей из несправедливостей. Прямые дети и любимцы богов, изгнанные из родного мира по прихоти негодного собрата, возжелавшего безраздельной власти. Стоит ли жаловаться на коптящий светильник, когда закрыта, заколочена и засыпана неподъёмными скалами дверь, ведущая домой?

Они, бессмертные, считали, что стоит. Если их жизнь не пресекали преднамеренно, то впереди простиралась вечность. Время не имело такого значения, как для смертных навозных червей, по недосмотру богов имевших некоторое сходство с Высшими. Главное – не сидеть сложа руки. Нужно действовать. Ни один мир не может жить без магии – овеществлённой воли богов. Нельзя утверждать, что здесь её нет. Нужно просто доискаться источника и очистить его русло.

И тогда... тогда...

- Благословенный, - воин, судя по его доспеху, принадлежавший к знатному роду, откинул занавеску и низко поклонился. – Твой великий отец пожелал видеть тебя.

«Хвала богам, наконец-то».

Два года в разлуке, в чуждом мире. Тем не менее, отец строго придерживался древних законов, которые повелевали Высшим из Высших демонстрировать своё могущество даже в мелочах. Даже в отношениях между родителями и детьми. Это было мудро. В законе не должно быть исключений ни для кого, иначе какой же это закон? Так, правила...

- Оставьте нас.

У отца чудесный голос. Звучный, красивый. Привычный возвышаться над любым многоголосьем в Совете Высших. Он сам втайне надеялся, что когда-нибудь, быть может, и сам сможет так же покорять подданных и собратьев по Совету завораживающим тембром и идеально подобранными словами... Но почему он сейчас прозвучал так устало? Не болен ли отец?

Воины, беспрекословно повинуясь, бесшумными тенями исчезли из палатки. Из походного шатра. А ведь всего два года назад они покинули бы покои древнего, как само время, прекрасного дворца... Да. Два года...

Богато расшитая занавесь и тень на ней. Всё согласно закону. Колени сами подогнулись, и сами слетели с языка слова безмерного почтения.

- Да пребудет милость богов с тобой, отец, - он склонился перед тенью на занавеси. – Явился я по твоему повелению, едва меня оповестили...

- Поднимись, сын.

Странно. Отец, Высший из Высших, прервал славословие в самом начале.

Что-то не так. Что-то случилось.

- Сядь.

Отцу не прекословит даже распоследний простец, а уж Высшие – и подавно. В особенности если отец – прямое дитя богов, один из первосотворённых, не знавших рождения в боли и муках матери. Он присел на натянутое полотно складного стульчика и с глухо бьющимся сердцем принялся ожидать слова родителя.

- Скольких ты довёл сюда?

- Не более полутора тысяч, отец, - он виновато склонил голову.

- А я – всего четыре сотни, - голос первосотворённого стал глух и слаб. – И это – всё, сын. Никто, кроме нас, не вырвался.

- Неужели эти варвары...

- Да, сын.

- Будь у нас в руках магия, мы бы не понесли потерь вообще. Мы бы привели их к покорности, отец, как привёл их ты и твои первосотворённые братья и сёстры, - он сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев. – Прости мою дерзость, отец, но я переполнен гневом.

- Утихомирь свой гнев, пока не поздно.

- Но отец, разве мы не дети и избранники богов?

- Сын, - голос отца сделался тяжким камнем, упавшим на его душу. – Ты до сих пор ничего не понял?

- Что я должен был понять, отец? Что ускользнуло от моего внимания?

- Посмотри на меня, сын.

Одно лёгкое движение руки – и занавесь откинулась. Он застыл в ужасе: неслыханное нарушение древних законов. Первосотворённые, хранившие в своей крови благословение богов, суть величайшая святыня их народа. Видеть их светозарные лица дозволялось далеко не всем. И не всегда. Он мог бы пересчитать по пальцам одной руки случаи, когда отец являл младшему сыну милость и дозволял видеть своё лицо. Лицо любимого творения богов, хранителей его родного мира. Этот ужас не позволил ему в первые мгновения понять, что произошло. Что переменилось в отце. Но когда до него дошло, в чём заключалась перемена, он понял, что до сих пор не имел понятия об истинном значении слова «ужас».

Он едва не закричал.

Отец, всю вечность, прошедшую со дня сотворения, выглядевший юным и прекраснейшим из детей богов, за два местных года изменился до неузнаваемости.

Перед ним стоял старик. Седой, с изборождённым морщинами лицом и угасшими глазами. Невозможно было поверить, что всего два года назад эти блеклые глаза излучали свет предвечных звёзд, а лицо, в несказанной милости явленное лучшим ваятелям мира, служило образцом для обличия храмовых статуй.