Паучья принцесса

Глава 1. Шлейф с тысячью лапок

Первое, что я запомнила — немного пыльный запах своего детского одеяла и крепкие руки отца, а второе — бесконечное огненное марево, которое возвращалось, стоило мне только задремать. Довольно долго я дрейфовала между двумя этими состояниями, усталым покоем бодрствования и бесконечным ужасом сна, но постепенно сны стали сниться мне все реже и реже, до тех пор, пока однажды не исчезли вовсе. Я не знала причины. Помню, кто-то из соседок, судача обо мне, охал «так ведь была война», и я не могла понять, что такое война, но делала вид, что это все объясняет.

Я скучала по ней, по мягкости, которая была похищена у меня давным давно, по матери, которая у меня была похищена давным давно. Но тоска давалась мне с трудом, и очень скоро она сменилась другим чувством.

Мне было лет восемь, когда меня настигла тень паучьей королевы, но уже и до этого были знаки, что мне не жить в Старовесте спокойно. В моей голове тогда постоянно крутились какие-то обрывки информации, которые я не могла отследить до источника, и я всех ими утомляла. Я говорила мельнику, что он неправильно управляется с мельницей, учила старенького библиотекаря каталогизировать книги на языке, которым ни один из нас не владел, и зачитала долгую лекцию кузнецу о том, как подковывать лошадь.

– Слушайте, - сказала я как-то главе городской администрации, - я, конечно, понимаю, что единый подушевой налог это стабильность, но прогрессивное налогообложение все-таки кажется более справедливым.

– Ой, да иди ты! - Отмахнулся он и прогнал меня со двора подзатыльником.

В бессильном порыве восстановить справедливость, я разбила ему окно, но от этого только прибавилось проблем. Пока меня отчитывали, а отца штрафовали, я представляла, что я одна из героинь древности, вернувшаяся навести порядок в бардаке окружающего мира. Если бы я только знала.

Примерно тогда же я стала замечать, как много вещей вокруг, которые меня не просто расстраивают или раздражают, а бесят до дрожи. Обычно в такие моменты отец подхватывал меня под руку и уводил подальше от людей, посмотреть, какие цветочки выросли на соседской грядке и послушать, как дивно поют соловьи. Иногда это помогало. Но в тот день мы были на осенней ярмарке, и он оставил меня смотреть кукольное представление, а сам пошел договариваться о делах.

Старовест – небольшой городишко, где все друг друга знают, и никто не боялся оставлять детей одних. Ярмарка расположилась среди одноэтажных и двухэтажных деревянных домов на пятачке площади Всех Богов. Несколько фургончиков-палаток с безделушками расставили по кругу, так, чтобы каждый желающий мог купить себе платок из минбайского шелка или нож из прочной локхеймской стали. В самом центре водоворота фургончиков был наскоро сбитый театр под открытым небом. В официальные праздники с трибуны вещали люди в важных костюмах, а в неофициальные бродячие актеры зарабатывали себе на хлеб.

Я сидела в последнем ряду на старой лавочке. Передо мной еще три или четыре ряда детишек хрустели сдобными булками, обкусывали сахарные леденцы и переговаривались. У них была своя атмосфера, свои словечки и своя общая история, а у меня были лишь воспоминания о том, как я обычно взрослых достаю. Мне хотелось подсесть к ним, посмеяться над их общими шутками, но в их тесной компании все друг друга знали с пеленок, и я села подальше. Мой отец был человеком тихим и неразговорчивым, и я с трудом понимала, как вообще люди общаются. Может, стоило просто сбежать, потому что ярмарка должна быть веселой, а я уже не веселилась, но этого я два часа по кругу бегала от одной палатки с безделушками до другой, и теперь у меня гудели ноги.

На помосте за простыней, которая изображала декорации, заезжие скоморохи при помощи тряпичных кукол изображали мерзейшую пьеску, о том, как круг волхвов обвел вокруг пальца паучью королеву, приковал ее к огромному валуну и отправил навсегда путешествовать по небесному своду. В финальном акте они даже подожгли ее куклу и принялись крутить на проволоке по воздуху под хохот детишек. Я скрипела зубами и напоминала себе, что отец далеко, и мне нельзя срываться. Серьезно, с чего они вообще решили, что история о том, как кого-то вечно пытают небесным огнем, может быть забавной.

Странно, но мне даже в голову не пришло уйти домой посреди представления. Все-таки стараются же люди, репетировали. Я сидела и смотрела до конца, стиснув зубы, и ярость во мне закипала, как оставленный без внимания суп под крышкой. Вот уже и пена готова была политься наружу, но тут раздались аплодисменты, я подскочила на ноги и помотав головой, стала пробираться к дому. Мало ли, сколько еще времени отец там будет договариваться о цене на меховые шкурки, и сколько потом они с торговцем будут обмывать удачную сделку.

Наш городок окружен лесом, который прорывается между домов то тут, то там, и я привыкла, что утром в окошко может заглянуть лось или белка. Вокруг водилась всякая живность. Мой путь шел через кусок леса, уходивший вниз таким глубоким оврагом, что никто не захотел там строиться или возделывать землю. Я добралась до спуска и обнаружила внизу группку мальчишек лет двенадцати. Они бросались комьями земли в девчонку постарше, что жила через два дома от нас. Ее звали Майей, и вся ее вина была в том, что она совсем не походила ни на кого в Старовесте. У нее была смуглая кожа и странный разрез глаз, и таким мальчишкам, как Сашке Рябчику, этого хватало. Сашка был худым, злым и вечно голодным. Как и положено дурному бродячему кобелине, он норовил укусить тех, кто не мог толком себя защитить и всегда ходил со своей маленькой стаей. Я схватила ком земли побольше и запустила прямо ему в лоб. Во все стороны полетели ошметки, а лицо Сашки стало возмущенно-коричневым. Потом я показала на него грязным пальцем и сказала:

– Ты трус и тупица.

Потому что, если вы хотите обратить врага в бегство, то уж конечно, первое, что вы должны сделать, это подорвать его мораль. Их было трое, нас двое, так себе соотношение. Но злость, что скопилась после представления, просилась выплеснуться хоть куда-нибудь.