Паук на снегу

1.

Вдоль оглушенных зноем улиц пыльные потоки воздуха лениво волочили за собой обрывки газет, пустые пачки из-под сигарет, мотки каких-то ниток, листву и прочий мусор. Молодой человек, выглядевший значительно моложе своих лет благодаря розовой невинности пухлых, позолоченных нежным пушком, щек и  выпуклой изумленности влажных каштанов глаз, прижимался к стене дома рядом с телефонной будкой, никак не решаясь оторваться от нее и преодолеть, наконец, перекресток. Ему было необходимо перебраться через улицу, но он не мог решиться, как бы половчей это сделать. С этими перекрестками всегда так, словно во время войны – открытое и простреливаемое пространство. И вроде не война, и опасности никакой нет, опять же – вроде, но вечный страх живет в душе, и никуда не исчезает. Проклятие, которое всегда с ним. До конторы рукой подать – вон она, окнами посверкивает, но, однако же, перерыв уже давно закончился, а он все еще смотрел на желанные окна издали, безнадежно опаздывал и потому нервничал. А что было делать? Разве  он виноват, что не в состоянии перескочить через эту проклятую улицу? «Я твой раб!» – бормотал он отпечатавшуюся в мозгу формулу. «Я твой раб!» Разве он знал тогда, что все будет именно так? Да что он знал и о чем думал? Ничто и ни о чем! Кроме одного: остаться в живых. Но, чем так жить, быть может, лучше было тогда умереть? Погибнуть, но остаться свободным? Может, оно и лучше, да, наверное, лучше, но где взять силы на это? Где набраться смелости? Откуда вообще берется смелость в трепетной, не привыкшей к противостояниям душе? Вопросы. И пока без ответов.

Бумага, точно жесть, скреблась о серые камни мостовой, и носилась туда-сюда с явными агрессивными намерениями. Почти на каждом обрывке газеты он различал символы своих бед и страхов – портреты человека с густыми мохнатыми бровями. Брови его были такими вразлет разлапистыми,  что больше походили на рога жука-оленя, которыми он пытался схватить, за что придется, очередную свою жертву, и было очевидно, что именно эта хищная забота являлась истинной причиной такой суетной его активности, а вовсе не ветер. Но, может быть, он зря себя накручивает? Что было, то было, чего уж теперь? Просто ветер, не ведая, кому подыгрывает, занялся приборкой, и надо включиться в его игру и постараться, и представить себе, что улицы становятся чище. Ну, конечно! Даже  мусор разбегается прочь, не желая иметь с ним, мохнатым, дела. А вот люди, как ни странно,  напротив, не ведая страха, сами липнут к нему, обладателю такой обаятельной, такой простой физиономии. Вы только посмотрите на него, милейший человек! Человек? Да разве... Ах, если бы он знал! Если бы только мог! Если бы посмел...

Он привычно увернулся от летевшей прямо в него сигаретной пачки и беззлобно плюнул ей вослед. «Полуденная Нива»! Здесь все курят эту идиотскую «Ниву». Еще бы! С такой-то рекламой и кизяк курить станут. Вот она, повсюду.

 Он пробежался глазами по огромным рекламным щитам, утыкавшим все обозримое пространство. Что-то угрожающее было в этой  армии металлических истуканов, какие-то тяжелые аллюзии они навевали, напоминая штурмовиков, изготовившихся к решающему броску. Желтыми шеренгами по синим плацам плакатов маршировали буквы:

             «Курите сигареты

             "ПОЛУДЕННАЯ НИВА» –

              Только эти сигареты

                        курит

              товарищ  Стингер»

              «Сигареты «Полуденная Нива»

              делают мужчин мужественнее,

              они приятны дамам и доступны

              для школьников.

                      Помните!

              С каждой затяжкой «Полуденной Нивой»

              вы приближаетесь к идеалу!»

              Курите только

              курите всегда

              С-И-Г-А-Р-Е-Т-Ы

              «Полуденная Нива»!

Точно, подумал он, все они горячечные. Желтая эпидемия, выборная  лихорадка.

А рядом – повсюду – портреты того, с мохнатыми бровями и обаятельной, простецкой улыбкой. Товарища Стингера.

               «Выборы. Выборы. Выборы.

               Все

               как один

               отдадим голоса

               за

               товарища Стингера!»

И еще:

               «Твердая позиция,

                умеренная демократия,

                железный порядок.

                Мы

                говорим товарищу Стингеру

                ДА!»

Вот-вот, только это и осталось. И можно спокойно ложиться в гроб. Нет, всем он, конечно, умереть не даст. Не позволит. Кем тогда править? Ну, а мне...

Он поджал губы. Умирать, несмотря ни на что, не хотелось, вот уж точно. Но и чтобы всерьез думать о жизни, будущей жизни, ему надо было как-то умудриться протянуть еще хотя бы полгода. Незаметно, не высовываясь. Тихо, словно мышь в подполе. Как и было предписано. Да, придется жаться по углам, стелиться по поверхности, а что делать? В этом переменчивом мире все так: то за тобой гонятся, то ты догоняешь. То тебя боятся и ты великан, то ты боишься, мельчаешь и забиваешься в щель. Закон жизни: или ты, или тебя.  Жить хочешь – терпи. И, главное, пошевеливайся.