Первый человек

Первый человек

Маленький зал со сводчатым потолком заполняют звуки глухих ударов палка о палку. Деревянные шесты, крепко зажатые исцарапанными в кровь пальцами, так и грозятся выпасть, притянутые к земле собственным весом. Наш Мастер, господин Зейн, был специалистом старой закалки. Стены его небольшого тренировочного зала, спрятанного в одном из закутков огромной Арены, были увешаны различными видами боевого оружия. Каждый предмет был найден Ищущими в землях, не оправившихся от Катастрофы. Деревянные шесты, пороховые пистолеты, металлические шпаги, двуручные мечи – все это уже побывало в наших руках.

Зейн учил нас сражаться всеми существующими на Земле орудиями, что было само по себе поразительным по двум причинам. Первое – они безнадежно устарели в наш пластиковый 24 век. Мы жили мирно, и открытых конфликтов с другими полисами не было, однако охранники Арены шептались, что на рынке появились новые военные образцы – расщепители, позволяющее раскрошить противника буквально на атомы. И второе – нам было всего по 11 лет. Уже два года Зейн, прозванный Львиноголовым из-за генов царя зверей, вживленных в его тело, обучал нас основам ведения боя и постоянно сталкивал лбами на учебных поединках. В его мире не было жалости. Не было даже дружбы. «У гладиатора не должно быть привязанностей», - любил повторять он своим суровым, изредка рычащим голосом. Его миром стали Гладиаторские бои – неафишируемое, но любимое всеми представителями элиты зрелище.

Один неправильный удар, и палка с грохотом валится из моих рук прямо на босые ступни. Противник – хрупкая девушка с отсутствующим взглядом по имени Ариадна, – изо всех сил опрокидывает меня на пол, бьет по солнечному сплетению и приставляет заостренный конец шеста прямо к яремной впадине. Снова.

—Еще раз.

Жестко бросает Мастер. Кряхтя от боли, я перекатываюсь на живот и встаю на колени, стараясь как можно меньше задевать места ушибов. За то, что не вскочил на ноги прямо из позиции «униженно лежа», получаю от Зейна тычок тростью в бок, который снова отправляет меня в нокаут.

—Слабак.

Сквозь зубы рычит тренер, и его презрительный тон тут же копируют остальные ученики. Вновь поднимаюсь через силу, но каждая попытка встать на ноги заканчивается в той же позиции, теперь – по вине моих соперников, кольцом сомкнувшихся вокруг тонкого мата для спарринга. Еще немного, и на моем теле не останется живого места от синяков и ссадин. Замерев в ожидании удара, я подгадываю момент, когда один из крупных парней опускает свой шест, выдергиваю орудие из его рук и бросаю в него, крича:

—Прекратите!

На мгновение комната погружается в молчание, пока я, шатаясь и обнимая себя за ребра, поднимаюсь на ноги. Пальцы случайно задевают прореху в свободной рубахе, уже успевшую окраситься в багряный цвет. Какой-то идиот успел оцарапать меня. Подбираю потерянное оружие, и бреду к выходу из круга, но Мастер останавливает меня.

—Далеко собрались, молодой человек?

Холодно спрашивает Зейн, слегка качнув головой, от чего всколыхнулась его жесткая львиная грива, стянутая на затылке в небрежный хвост.

—Они уже достаточно использовали меня в качестве боксерской груши. Спасибо, на этом все.

Прихватив пальцами подол разорванной рубахи, я исполняю пародию на церемониальное приседание перед Перерождающимися, что выходит весьма неловко в моем избитом состоянии.

—Вернитесь в круг и продолжите бой!

—Нет!

—Это приказ!

Рычит Зейн, вызывая где-то внутри первобытный страх. В эту минуту я как будто бы оказался лицом к лицу с разъяренным зверем. Мастер подходит ко мне и отвешивает пощечину, вызывающую приток жарких слез к глазам. Но я смотрю прямо на него, не опуская взгляд. Уж этот поединок я смогу выиграть.

—Гладиатор никогда не покидает поле боя. Он бьется до конца. До смерти. Это кодекс чести.

Я усмехаюсь. Никаким кодексом чести это не было. Не в этом веке. Это превратилось в наказание. Наказание за деяния наших родителей. Только их постигла быстрая смерть, а вот нас ожидала медленная, нередко мучительная и позорная.

—Вы изволите смеяться над преподавателем?

Зейн нависает надо мной, своим крупным телом буквально закрывая солнце – во мне тогда было чуть больше 4 футов роста – самый низкий в группе.

—Это чушь!

Неуловимым движением Мастер поднимает свою трость, которая кажется продолжением его руки, и нападает на меня. Первый выпад – и мое оружие на полу. Второй – и запястье ведущей руки противно хрустнуло, заставляя кричать от боли и схватиться здоровой рукой за очаг пожара. Третий – и по горлу стекает тонкая струйка крови из рассеченной кожи прямо под подбородком. Подлетев ко мне, он одной рукой хватает меня за отвороты рубахи, приподнимая над полом сантиметров на десять. Стянутый ворот мешает дышать, и мне кажется, что еще немного – и я умру от удушья.

—Никогда не дерзите тому, перед кем не сможете ответить за свои слова. Слабак.

Повторяет он и разжимает руку. Я жестко приземляюсь на пол, но, к счастью, на этот раз не на копчик.

—Каждый раз, в этом классе, тебя размазывают по полу все, кому не лень: хилые очкарики, девчонки, толстяки. Ты станешь позором среди Гладиаторов. Ты даже не переживешь Операцию. Так что, вот тебе мое условие: либо ты перестаешь быть изнеженным маменькиным сынком, либо я собственноручно убиваю тебя. Это касается всех! Отныне, у нас новые правила.

В немой тишине Зейн покидает комнату, опираясь на свою верную трость, которая гулко стучит по каменным плитам. Пользуясь моментом шока, я убегаю в лазарет, по пути зашвыривая ненавистный шест в угол тренировочного зала. Все равно здесь прибирают, а уважительного отношения к оружию у меня так и не появилось, даже за два года, проведенных в этих стенах. За два самых страшных года в моей жизни.

***

У родителей я был желанным ребенком. Мы жили на самой границе нашего полиса, где селились рабочие заводов с минимальными изменениями. Им в основном требовались зоркие глаза, или быстрые конечности, или способность переносить любые заболевания. Матери вживили гены собаки, наградив организм выносливостью, а отцу – соколиные, из-за чего его светло-карие глаза приобрели насыщенный янтарный оттенок. Я унаследовал его прежний цвет глаз и мечтал о том, что когда-нибудь мне вживят такие же гены. Мне представлялось, как мы вместе собираем электронные устройства, стоя бок о бок на конвейере. Но этому не суждено было случиться. Мой дядя убежал к Отказникам, прихватив с собой партию очень засекреченных образцов, и как оказалось позже, отец и мать помогли ему в этом. В первые дни моего девятилетия в наш дом посреди ночи ворвались вооруженные до зубов солдаты, родителей приговорили к суду, а меня окинули презрительным взглядом, сказав, «Тощий, но верткий», и увезли в столицу, где на долгие два года заточили в подвалах Гладиаторской Арены. Между собой мы называли ее «Колонией для несовершеннолетних». Отсюда выхода не было. Разве что только смерть.