Пигмалионы. Первая глава.

Пигмалионы. Первая глава.

                                        Пигмалионы.

   Два молодых человека беседовали, сидя за столиком в кафе.

   В России наступила поздняя осень, которую любители фенологических записок обыкновенно называют уже ранней зимой, но они не правы. Солнечный день, хотя и сократился на севере, но был еще не таким до смешного мгновенным, будто моргнул кто-то, как зимой настоящей, мертвой и торжественной. Царством белого, переходящим в  черноту небытия, света и оглушающей бесконечностью тишины.

Нет, все-таки это была осень, хотя уже лежал глубокий, молодой снег и по живописным крышам домов, и по бокам некогда тенистых бульваров, и деревья, те, что сбросили усталые листья исчезнувшего навсегда лета, стали худыми, бугристыми и черными и молчаливо кололи ветвями небо, как китайская тушь на шелке, а редкие городские сосны и ели, росшие по большей части возле унылых, дышащих обманчивым оптимизмом, больниц с подвальными моргами и правительственных зданий, поседели, и зелень их, некогда бодрая, была теперь не настоящей и дразнящей соком жизни, а малахитово каменной.

Да, была еще осень.

Еще висели, теша взоры, вкусные своей морозной краснотой рябина и боярышник, еще не пролетели, кочующие по городам, оранжевые от горького вина севера, птицы свиристели, еще, расчетливо ведущие хозяйство и понимающие толк в сложных отношениях, женщины не задумывались о Новогодних подарках, назло неугомонной рекламе, а молоденькие барышни отчаянно бегали по морозцу, словно мороз, достигающий до сердца, у нас — дело временное, а не качество жизни, бегали по своим молоденьким заботам, впечатляюще сверкая неприкрытыми, голыми лодыжками, как того требовала мода времени.

Зима, если и пришла, то остановилась неподалеку и с улыбкой разглядывала весь наш забавный мирок, перед тем, как все застудить, ну, и укутать и переобуть тех, кто еще способен мечтать о будущем, в меха, варежки и в унты с валенками.

      Двое беседовали.

Вот проклятие! Теперь вот нужно их портреты изображать, да описывать их носы, прически, транспорт, жилье, предпочтения в пище и музыке. Манеру говорить и думать. Раньше мне это нравилось необыкновенно, а нарисовав портрет, я уже и не знал, как бы поскорее все бросить, а ведь людям интрига нужна! Приключение!

     Нас этак столетиями бумажная литература воспитывала: говорит тот, кто имеет хоть какую-никакую  новость. Прочие слушают и молчат. Потом умно критикуют.

Это странно, да? Художественные шедевры, которые перечитывает поколение за поколением,

выросли из прагматичного сообщения. Царапин на камне.

Но интернет развязал мне руки.

Новостной поток, и даже лавина, камнепад, несется безостановочно, и ты уже слабо соображаешь, девушка, зачем тебе тысячи рецептов красоты волос и ногтей, когда вы расстались навсегда, и столько же тысяч вариантов приготовления мяса-гриль, ведь, как справедливо заметила одна старушка после получения прибавки к пенсии:  дайте нам только мясо, а уж приготовить мы его сумеем как-нибудь. Для чего человеку знать о бесконечных браках и разводах людей, которых и не встретишь никогда, выходя из дома, об их смертях подлинных и мнимых, о новых автомобилях, когда и на старых ездить особо негде. Об уголовных преступлениях, чудовищно нетерпимых и более-менее терпимых, когда непонятно, кого слушать: материнскую половину сердца, желающую все спасти и сохранить или отцовскую, требующую чуму и рак выжигать до корня и покорять стихии, а не покоряться. О посуде и о гаджетах, о встречах в верхах, когда любой трезво зрячий видит, что верхи — это перевернутое дно. И все эти встречи — мусор. И, вообще, для чего мне все ваши новости? Да и есть ли они?

    Из России вообще не может быть никаких новостей — это наш хребтовый принцип. У нас всегда все по-старому. Как квас. Мы очень любим нашу старину и очень не любим перемен. Поэтому у нас старое, привычное, как растоптанные кеды петербургского таксиста, руководство, старые звезды эстрады, которые стары, даже когда им двадцать от роду, старые понятия о жизни, вдалбливаемые нам старыми, как труха из табуретки, философами на тихом  окладе и старое, доброе оружие, выкованное по старинным, дедовским технологиям.

Даже когда мы делаем что-то кажущееся нам новым, мы смотрим не вперед, не в восход, а назад, в старое. В закат. В плесень библиотек истории.

Впрочем, возможно, это я стал туповат, что весьма вероятно, при моих-то мечтательности и ипохондрии, а, например, проектировщик строящегося в тайге космодрома, наоборот, необычайно прозорлив и ясно видит, как и на чем люди будут подыматься на орбиту Земли и выше лет так через тридцать-пятьдесят. Как и, главное,  где?

     И я решил обмануть сам себя. Портреты моих героев я разрежу на фрагменты и разбросаю 

тут и там по экрану — авось, так хватит сил проползти чуть больше обыкновенного - трех страниц. Это и будет приключением.

     Но вас я обманывать не хочу и предупреждаю: здесь не будет  ничего, что можно было бы назвать новостью для интернета. «Взрывающей мозг».

Это просто картинка — мой подарок тем, кто, как и я, сроднился с одиночеством.

Тем, кто любит наблюдать и любоваться жизнью.

…

   Значит, двое беседовали в кафе.

В юности я любил посидеть в кафе. Любил посидеть один. Посмотреть на странных своей незнакомостью  посетителей, на важный персонал в униформе, на отвердевший в ежедневных мучениях пол и, висящий на одних идеях, потолок, и за окна, заменившие собой стены, на неожиданно ставшей театром улицу. Это было приятно-тревожно и вызывало поток фантазий. О «ней». Но теперь я стал степеннее. Для меня немыслимо выпить чашку кофе без сигары или трубочки, в те минуты  утренней тишины, без людей, без людей, что, как задержка дыхания перед прыжком в цивилизацию, а уж кушать котлету прилюдно — это полнейшее бесстыдство! Хуже, только молиться вслух на праздничной площади.