Письмо к Адель

На чердаке английского особняка, за одной из скрипучих половиц, внезапно нашёлся старый, потрёпанный временем дневник, всё в котором было зашифровано той самой рунической вязью, которой пользовались впечатлительные английские аристократки девятнадцатого века. Дневник не представлял особой материальной ценности, и антиквар собирался отложить его прочь, как вдруг заметил краешек пожелтевшей от времени бумаги, торчащий из толщи листов дневника. Листок бумаги оказался письмом, которое так и не было отправлено.

"Дорогая моя, бесценная Адель!
Моё здоровье сильно пошатнулось в последнее время и, чувствую, скоро душа моя отправится в свой последний приют вслед за Чарльзом.

Поэтому, милая сестричка, я просто обязана рассказать тебе то, что тайно хранила в себе на протяжении всех 50 супружеских лет с Чарльзом, достаточно счастливых, чтобы не вспоминать, но и довольно однообразных, чтобы не забывать.

Помнишь ли ты лето нашей нежной юности, которое мы проводили у тёти Марии в Италии? Удивительное выдалось лето: Англия заливалась дождями, как слезами, а вся наша большая семья, внезапно решила собраться вместе, чтобы ощутить вкус сладкого южного солнца. Даже отец.

Мне было 17, тебе 14. Помнишь ли ты наши великолепные конные прогулки? По утрам я ощущала себя Дианой, мчащейся через сочные зеленые луга, мимо ручейков и виноградников, по дороге, пылящей красной сухой глиной. А встреченные на осликах фермеры косились на меня с опаской и насмешливо, крича вслед что-то неприличное на незнакомом мелодичном языке. Во время полуденной сиесты, я качалась под тентом качелей, в тени эуракарий и кипарисов, зачитываясь любовными романами на французском, которые, хихикая, совала мне Жизель. Ты помнишь Жизель, моя милая? Она была первой женой нашего непутевого дяди Уильяма, кажется, ей тогда было лет 18. Впрочем, не удивлюсь, если не помнишь, они были счастливы так мало: она сбежала от него обратно в Париж с любовником. Думаю, сказалось влияние вульгарных романов. В семье об этом предпочитали больше не говорить, особенно после того, как он женился во второй раз. Однако, я ушла от темы.

В то лето Чарльз сделал мне предложение. Точнее, конечно, нашему отцу, а я пока даже не догадывалась о скорой смене своей судьбы. Но я мечтала о любви! Боже, как я о ней мечтала!

И в тот день, который навсегда остался в моем сердце, к нам в гости пришли соседи. Ты помнишь Villa Destina? Этот необыкновенный, огромный дом, увитый плющом, с огромным запущенным садом? Большая семья приезжала туда на лето: отец, мать, двое сыновей и дочь, твоя ровесница. Мать, кажется, была итальянкой, а отец - англичанином, как и мы. Помнишь ли ты их старшего сына? Ему было 20, когда мы впервые встретились.

Ах, Адель, я не в силах писать дальше, но я должна! Теперь мне не перед кем виниться, ведь Господь так и не дал нам с Чарльзом детей. Это мой грех, Адель, мой. Я слишком сильно любила!

Он был высоким и темноволосым - в мать, с голубыми пронзительными глазами - в отца. В этих глазах плясали бесенята, особенно, когда он щурился от яркого света. А эта улыбка! Боже мой, когда он впервые улыбнулся, мне показалось, что вокруг поют сонмы ангелов, а шестикрылый Серафим трубит прямо в моем сердце. Я влюбилась без памяти от одного только взгляда в насмешливые глаза, от одной улыбки.

Нет, ты не подумай, я честна перед Чарльзом: его я любила тоже. Позже. Спустя много долгих супружеских лет. Любила разумом и долгом, материнской нежностью, детским доверием. Но то лето... оно полностью поработило ту часть моего сердца, которая отвечает за страсть и желание. Ты, наверное, крайне удивлена, моя сестричка? Ты никогда не слышала от меня таких слов, как страсть и желание. К сожалению, никогда в своей жизни я их больше не произносила с того лета. И до сего дня.

Но, вернусь к повествованию.

Не важно, как его звали, но пусть будет Джакомо. По крайней мере, это имя отражает испытанные мною чувства.
Родители были рады нашей дружбе и отправляли в конные прогулки, иногда даже без сопровождения. Ведь Джакомо был очень тактичным юным джентельменом, из богатой достойной семьи. Ну или не знаю, какие соображения посещали родителей. Я же, несмотря на то, что каждый раз при встрече с ним, горела словно в огне, сжимая в дрожащих пальцах повод, строила из себя чопорную английскую леди. Джакомо тоже был обходителен и вежлив, но и только.

Так прошла половина лета.

Отец наш уехал обратно в Англию вести дела. У Жизель закончились романы. А я уже не пыталась упасть в обморок, едва завидев приближающуюся тень от знакомой фигуры. Я привыкла к мысли, что мне удаётся тщательно маскировать свою непрошеную страсть за робостью юной особы.

В тот вечер мы задержались с отъездом, так как кобыла моя захромала и пришлось срочно ее переподковывать. В итоге, я взяла совсем другую лошадь, норовистую Адору, самодовольно решила, что справлюсь.

Мы уехали далеко за наши земли, наслаждаясь скачками вдоль русла реки, когда Адора изобразила испуг и, резко взбрыкнув задом, прыгнула в строну. Конечно, я свалилась прямо в реку. Краснея от позора, барахталась на мелководье, пытаясь распутаться в складках юбки и отлепить от груди мокрый корсет.

За минуты моего конфуза, Джакомо успел привязать повода лошадей к дереву, чтобы животные не убежали, спрыгнул ко мне и помог выбраться на берег. Промокшая и перемазанная песком и тиной, подозреваю, я выглядела жалкой и абсолютно растерянной. Но Джакомо посмотрел на меня, и снова я увидела, как в его загоревшихся глазах пляшут бесенята, и снова ощутила предательскую дрожь в коленях.

Немного охрипшим голосом он прошептал по-итальянски: "Sei magnifica mia adorata". Разумом, я не поняла значения слов, но впитала их каждой клеточкой своего тела.

- Вам нужно обсохнуть, - продолжил он, уже по-английски, - иначе вы получите простуду, пока мы вернемся домой. Я разведу огонь.

И так кстати неподалеку от реки оказалась небольшая роща, вероятно, принадлежавшая раньше богатому поместью, но теперь абсолютно запущенная.

Мы прошли через неё и наткнулись на виллу. Возле неё, в саду, он и развёл костёр. Так первобытно, так захватывающе!

Мне пришлось спрятаться за разросщимися кустами лавра, отдав ему всю свою одежду для просушки. И я сидела там...

О, Адель, моя Адель! Я сидела там на траве совсем нагая, отделенная от предмета своей слепой страсти лишь изгородью из дикого лавра, пока он, как доисторический муж, сушил над костром моё цивилизованное исподнее! Меня трясло мелкой дрожью то ли от ужаса, то ли от холода, то ли от крайнего эмоционального возбуждения, почти до тошноты и потери способности дышать.

Потом, позже, он признался мне, что сам испытывал нечто похожее в тот вечер, при одной только мысли, что я так близко. Беззащитная. Желанная. Обнаженная. Но это позже, позже!

Вернулись мы уже затемно. Конечно, одежда моя совершенно испортилась и насквозь пропахла дымом. Семьи наши тоже находились в крайнем волнении. Но Джакомо сочинил нечто невообразимое с моим чудесным спасением, так что я не получила ни единого выговора. Зато всю ночь металась в поту и полубреду, снова и снова прокручивая в голове все мысли... и его взгляд, и близость его сильного молодого тела, как напрягались мускулы на его руке под рубашкой, запах его тела, такой близкий и терпкий, когда, приобняв, он помогал мне выбраться из реки. Я словно горела в огне. Будто сто тысяч индусских инкубов пришли меня мучать сладострастными грёзами.

Утром я не знала, куда деться, когда он снова придёт вечером.
Но он не пришёл.
Ни в тот день, ни в последующий. Сестра его, пришедшая играть с тобой, сослалась на инфлюэнцу, но какая инфлюэнца под жарким солнцем Италии! Я все поняла и пришла в состояние безнадежности. Решила, что он разочаровался во мне, ведь я выглядела так глупо, жалко и недостойно.

Неделю длилась моя моральная агония, когда я не покидала пределов дома, пока, наконец, няня не уговорила меня проветрится. И снова, как тогда, я зачем-то взяла Адору.

Ты с трудом поверишь, сестричка, но я действительно не помню, как мы с Адорой опять оказались на той заброшенной вилле. Destino. Fate. Рок, Судьба, Фатум. Но и Он - Любовь моя - был там. Стоял в дверях, словно всё это время ждал меня.

Подошёл, снял меня с лошади... и я сама не помню, как очутилась в его объятьях, как соединились наши губы. Но это был первый и самый прекрасный поцелуй в моей жизни. Да, да, Адель! Теперь, глядя через всю прожитую жизнь, я более чем отдаю отчёт своим словам.

С тех пор мы стали тайком встречаться на нашей Villa "Destino".

Джакомо был нежен, горяч и сложен, как юный Бог. Мы целовались, лежали обнаженными под полуразрушенной крышей на чудом уцелевшей кровати, которую застилали походными одеялами... мы предавались изысканным ласкам и чувственным поцелуям, хотя Джакомо, внимая просьбам, ни разу не нарушил мою невинность. Мы были пьяны от парящего июльского зноя лета Италии, горячей близости наших тел, от собственной дерзости и всепоглощающей страсти друг к другу.

Он шептал мне: "Almeno noi eravamo spiriti affini? Intendo ... Sono vicino al tuo cuore? Tua anima gemella?" Близки ли наши души? Рядом ли я с твоим сердцем ?

"Il mio cuore ; cosi traboccasse d'amore per te, il mio cuore ; in fiamme per te, il mio cuore ; cosi batte all'impazzata!"
Мое сердце разрывается от любви к тебе, мое сердце пылает от любви к тебе,
мое сердце бьется в ритме барабанов

"Il mio amore per te mi ha tenuto in vita, mi ha dato la forza di andare avanti e di affrontare i pericoli".
Любовь к тебе дала мне смысл жить, силы идти дальше и противостоять опасностям.

"Di oggi Il mio cuore e la mia testa dicevano due cose diverse. Mi dispiace, ma non ho ascoltato la testa, ho perso la testa".
Сегодня мое сердце и моя голова решали две разные вещи. Мне жаль, но я не слушал голову, я потерял ее.

"Ho paura, ti amo follemente".
Мне страшно... Я люблю тебя безумно.

Я не понимала разумом, дорогая моя Адель. Но слушая магию его низкого голоса и мелодичные звуки итальянских слов, я вовлекалась сердцем и падала, падала, падала... Fall in love.

В начале августа приехал отец. С Чарльзом. И вестью о том, что я выхожу замуж за этого юношу. В сентябре, в Англии, моё торжественное венчание.

В начале августа я узнала, что Джакомо также был помолвлен, в двадцатых числах должна была состояться его свадьба.

Не помню эти двадцать дней.

Моё сердце разбилось на миллионы осколков, каждый из которых кровоточил, как раны Христа.

Я не хотела идти на торжество, не могла. Вся наша семья ушла, даже ты, моя милая Адель, ведь вы так сдружились с сестрой Джакомо!

А я сидела одна в пустой гостиной и смотрела в стену.

Он зашёл ко мне. Схватил меня, прижал к себе и практически прорычал на ушко:

"Mia adorata, gattina mia! Queste mani sanno come accarezzare di te, se volete."

Но я осталась безучастной, словно соломенное чучело висела безжизненно в его руках.

И он ушёл. Навсегда ушёл из моей жизни.
А тем сентябрём я стала женой Чарльза...

Могла ли я остановить ход событий, могла ли я всё изменить? Представляю милое, полное сострадания, выражение твоего лица... Конечно, нет, скажешь мне ты, чтобы успокоить ту душевную боль, терзающую меня годами. Конечно, да, подумаю я, но сколько уже можно страдать, сколько лить непроявленные слёзы? Сколько?..

Возможно, от того моё сердце и стало совсем худым, что больше не способно держать в себе столько слёз. Надеюсь, Чарльз все же будет ждать меня там, где я так никогда и не увижу вновь Джакомо...

Посылаю тысячу поцелуев тебе, моя драгоценная Адель! И очень жду от тебя весточки.
Всегда твоя любящая сестра.

16 июня 1856 года."