Пламя, у которого нет тени

Пламя, у которого нет тени

Сознание не терпит пустоты, а потому склонно населять её призраками.
Дэвид Митчелл, "Облачный атлас"

Около моей школы располагался достаточно большой приличный дворик с многочисленными качелями для детей. Там обычно не бывало тихо, однако я никогда не находил лучшего места, чем дальняя скамейка под массивным старым дубом. Бабушки из соседнего дома, которые частенько любили собираться вечерами, чтобы обсудить местные сплетни, обходили ту скамейку стороной. Я предполагал, что та скамейка была для них слишком маленькой — места хватало только для трёх бабушек, а тремя бабушками собрание никогда не ограничивалось. Поэтому я без зазрения совести стал называть ту скамейку моей скамейкой.

Моя скамейка помогала думать. Обычно после школы вместо того, чтобы бежать домой обедать, я уходил во дворик и, спустя несколько минут наблюдений за несуразными детьми и кудахчущими мамочками, доставал учебник и разбирался в только что пройденной теме по математике. Странное дело: на уроке мне никогда не удавалось полностью понять то, что говорил учитель, а вот именно здесь, на скамейке, я понимал с первого прочтения параграфа.

На протяжении целого года я приходил в тот дворик и самостоятельно подтягивал знания по математике. Мама быстро привыкла к тому, что я заимел привычку задерживаться после уроков, но никогда не спрашивала, где именно. А я, в силу неразговорчивости, никогда и не упоминал о своём секретном месте.

Помню, папа постоянно ворчал, что мама не интересуется успехами сына в школе. Вот только на маму сложно было повлиять: никакие упрёки не заставляли её выйти за пределы вопроса «Как прошёл день?». Впрочем, меня вполне устраивало такое положение вещей, и на маму я никогда не жаловался.

С самого детства я был предоставлен сам себе. В основном к самостоятельности меня приучила мама, заявившая, что ребёнок должен уметь прощупывать почву под ногами без помощи сторонних людей. Иначе как дальше жить? Вот вырастет, станет нахлебником — тогда будет поздно лить слёзы.

В какой-то степени я понимал, что она права, но равнодушное отношение ко всему на свете тормозило появление яркого личного мнения. Я пожимал плечами, молча соглашаясь. Мол, раз так надо, значит, буду жить так. И я жил.

Выдавались и такие дни, когда я засиживался в библиотеке, блуждая между стеллажами. Карманные деньги выделялись строго в указанные дни и в строго оговоренном количестве, поэтому каждый месяц я тщательно планировал, на что их потрачу. Покупка книг была для меня редким удовольствием, поэтому приходилось ограничиваться библиотекой. Школьная библиотека не представляла собой ничего выдающегося, однако даже там порой было возможно найти что-нибудь помимо литературы школьной программы.

Так, например, однажды я наткнулся на толстый сборник мистических рассказов. На обложке красовался зловещего вида особняк средних веков, окружённый облаками и каким-то голубоватым светом. Книга выглядела старой, что придавало ей дополнительную таинственность. Недолго думая, я забрал книгу домой.

Как ни странно, но читать такую книгу средь бела дня на моей скамейке было скучно. Солнце портило общую атмосферу, а мне нравилось ощущать некую таинственность, которая появлялась только лишь по вечерам и под одеялом с фонариком. Рассказы По, Шелли, Лавкрафта и многих других настолько захватили меня, что волей-неволей я стал чересчур внимательным к обычным, казалось бы, вещам. Дуновение ветра превратилось в неясный шёпот, скрипы и шорохи в пустой квартире — в домового, а тени из-за света луны — в тени таинственных существ, невидимых при свете дня.

Я начал верить в привидений.

Привидения были для меня теми самыми невидимыми существами, которые не существуют для других людей только из-за своей невидимости. Если глаз человека не способен что-то увидеть и это не доказано с научной точки зрения, значит, этого не существует. Однако что значат подобные глупые отговорки для ребёнка? Правильно! Совершенно ничего.

Слово «антинаучно» было для меня лишь некрасивым набором букв, обращать внимание на который совершенно не имело смысла.

Ту книгу я прочитал от корки до корки, после чего продлял абонемент, чтобы перечитать некоторые рассказы. Дома я стал порой вздрагивать от шорохов, а папа с подозрением смотрел на меня. Мама же не замечала моего немного странного поведения. Во всяком случае, я не мог сказать, что открытие другого мира, находившегося совсем рядом, пугало. Наоборот — он завораживал, притягивал, но всё равно держал на расстоянии. Мне было немного обидно, что хоть я слышал и видел явные знаки существования чего-то невидимого, не мог продвинуться дальше.

С одноклассниками мне было неинтересно. Взрослеющие девочки только и делали, что болтали о симпатичных мальчиках-старшеклассниках, втайне от родителей регистрировались на сайтах знакомств, где общались с взрослыми парнями на всякие пошлые темы. А на следующий день девочки сбивались в кучки, шёпотом обсуждали свои недетские переписки, хихикали и краснели.

К слову, с мальчиками происходило примерно то же самое. Только вот они не сбивались в кучки, а громко хвастались друг перед другом, кто с какой красоткой умудрился поболтать. Это являлось предметом гордости и восхищения со стороны других. Я же порой вовсе не замечал, что происходило вокруг. Однако судьба, видимо, сжалившись надо мной, в один прекрасный день подарила мне друга, с которым я тоже мог разговаривать с утра до ночи.

Мы познакомились случайно, в том самом дворе и на той самой скамейке. Учились мы в разных школах, находившихся на расстоянии двух дворов и пяти домов друг от друга. Школы были старыми, но ни одну из них не спешили закрывать: несмотря на небольшое расстояние, каждой из школ хватало учеников для продолжения существования.

Однажды, когда я по привычке шёл к моей скамейке, то увидел там мальчика, ссутулившегося и с увлечением что-то читавшего. У него были забавные всклокоченные рыжие волосы и большой ранец, стоявший на земле рядом.