По мотивам ненависти

Пролог

Ничем не примечательная деревушка…

Под конец существования Советов таких поселений было пруд пруди. Куда ни глянь — оборванная малышня, пьяные мужики, которым уже не страшен ни цирроз печени, ни её же рак, и несчастные женщины, выглядящие гораздо старше своих лет, сварливо обсуждающие от нечего делать всех, кого только ни лень. И, конечно, старожилы, с тоской и печалью взирающие на закат своей жизни и своего труда, которому они посвятили себя.

Деревня Чернавино ничем не отличалась от прочих. Разбитая дорога, которая уже несколько лет не ремонтировалась, вела от шоссе к еще более ужасному грунтовому просёлку: главной улице деревни.
Несколько десятков домов, местное кладбище, насчитывающее больше постоянных обитателей, чем сама деревня, полуразрушенная старенькая церковь, за ней покосившиеся срубы. Однако что-то всё же привлекало в этой богом забытой деревушке. Из близлежащих городов то и дело приезжали люди. Хватало одного мимолетного взгляда, чтобы распознать чужаков.

И местные знали, в какой именно дом уходят городские.

Дом, такой же ветхий, как и все остальные. Вот только деревенские обходили его седьмой дорогой. То ли оттого, что он находился слишком близко от кладбища, то ли из-за местных россказней.

Примерно раз в неделю из автобуса выходили люди: хмурые, заплаканные или испуганные. Изредка кто-то приезжал на своём автомобиле, и тогда вся деревня выходила посмотреть на такую диковинку. Ибо в самой деревне из автотранспорта остался только старый, давно уже разобранный на запчасти, трактор.

Выходить-то выходили, а вот провожать не шли. Знали, что больше богачам здесь делать нечего. Да и приезжие не удивлялись ни завистливым взглядам, ни шепоткам, ни крестным знамениям, посланными им вслед. Они знали — здесь не любят этот дом.

Про него много чего поговаривали. И что живёт там нечисть, и что умирали хозяева часто, и что не растёт там ничего, словно вымерло все.

Но больше всех, бесспорно, удивлял рассказ одного из самых старых жителей деревни. Беззубого, сморщенного, словно изюм, старичка. Он с упоением мог рассказывать любому мелкому мальчугану и пугливой девчушке, особенно после принятия на грудь, как сам был маленьким, когда деревня еще процветала. Любил он рассказать и об этом доме, который никто не любит. Говорил он, что и в его детстве, когда был таким же соплёй, как его слушатели, жили в том доме всё те же три старые клячи.

Естественно, мамашки, видя, что их дитё разговаривает с полусумасшедшим дедом-алкоголиком, старались утащить своё чадо подальше. Мало ли, что взбредёт дураку старому. Но сами старались не вспоминать, что когда дед Тимофей еще не был дедом, а сами они прыгали через резинку, дом тот уже стоял и жили в нём три глубокие старухи. Так и жила деревня, со своим маленьким секретом.

В один из летних вечеров, когда белые ночи уже прошли, и на улицах становилось темно, последний по расписанию автобус неожиданно остановился на остановке «Чернавино».

Из него вышла девушка, с опухшим от слёз лицом, красиво одетая, но одежда, было видно, давно не знала стирки и утюга. Она бережно и крепко прижимала к груди бесформенный кулёк, полностью закрывающий от любопытных глаз своё содержимое.

Незнакомка двинулась неуверенным шагом по опустевшей главной улице деревни, то и дело спотыкаясь в темноте и сильнее прижимая сверток, чтобы не дай бог его не уронить.
Одна из местных, которая мучилась бессонницей, увидела, как приезжая прошла мимо её окна, тихонько всхлипывая.

— Ещё одна пришла за чудесами, — пробурчала она себе под нос.

Идя практически на ощупь, ночная странница всё-таки нашла то, зачем приехала. Дом, который ей был нужен, вряд ли можно перепутать с каким бы то ни было ещё.

Он выглядел так, словно сто́ит чуть подуть ветерку и строение развалится. На участке, что был рядом с домом, не было ни одной живой травинки — сплошь жухлая трава, и это в начале августа. А год этот выдался не сказать, чтобы засушливым. И пара мертвых деревьев: рябина и яблоня. Может, так сказывалась темнота, но заплаканной девушке показалось, что они агатово-черные. От общего впечатления ей стало не по себе настолько, что даже слёзы, душившие её всю дорогу, отступили.

Она стояла в нерешительности, за несколько метров от калитки, косой и наверняка скрипящей, которая крепилась к хилому, невысокому заборчику. Стоит заметить, что калитка была исключительно формальностью. 

— Ну, чаво встала как вкопанная? — неожиданно раздался старческий голос.

Девушка взвизгнула и вздрогнула одновременно. Старуха сделала вид, что этого не заметила.

— Ты давай либо тудыть, либо топай отседова, — сказала сгорбленная старуха и пошаркала в сторону калитки.

Она так громко перебирала ногами, что девушка, всё ещё крепко прижимая сверток к груди, удивилась, как она не услышала, что та подошла.

Открыв калитку, старуха обернулась.

— Ну, я тебя полночи ждать буду, чуднАя? — в старческом голосе пробивалось раздражение.

Словно очнувшись ото сна, девушка вспомнила, зачем она всё-таки пришла в это жутковатое место. Вспомнила и решила не обращать внимания на то, что старуха шла со стороны кладбища, неся что-то глухо постукивающее в матерчатой сумке.

— Алка, Слава, у нас посетитель! — выкрикнула старуха, едва закрылась калитка.