По обоюдному согласию

— Что ты сказал?! — я задохнулась от возмущения. — Да как ты мог! Нет, я не буду ничего слушать! Это… это… Нет! Не говори ничего больше, ты сказал достаточно. Не желаю слушать. Заткнись! — почти завизжала я. — Никогда больше, слышишь, чтобы никогда больше… ты же знал, как это для меня важно! Все кончено, слышишь, ты?

Я оборвала связь, огляделась, тяжело дыша. Ублюдок, скотина, инкубатор несчастный! Никогда его не прощу, никогда. Да я тебе… да я тебя… убью, просто убью!

На мое счастье, улица была пустынна, не то кто-нибудь мог бы вызвать успокаивателей. Не их дело, конечно, это не их гребаное дело… но я была громкой и могла кому-то помешать.

А, ладно, катитесь в утилизатор! У меня веская причина. Я хочу его убить! Иначе не успокоюсь. Быстро я вызвала поиск, вывела на линзу список ближайших хосписов. Есть готовые клиенты? Да, есть один неподалеку. Не переставая ругаться под нос, я запрыгнула в машину и погнала. Вызову журналистов, пусть все знают, что ты сделал, искусственник! Почему твоя банка не лопнула и ты не сдох эмбрионом? Говорила мама: не связывайся с инкубаторниками, они бездушные, черствые, наглые, мерзкие… Я бросила вызов на портале объяснений убийства, и тут же сразу трое откликнулись. Отлично, хороший получится шум, ты все узнаешь, пластиковое сердце! Из-за тебя убиваю!

Я неслась, как бешеная, едва успевая вписываться в повороты. Город-навигатор, считав мою биометрику, подсовывал самые пустые улицы и глухие переулки, без наземников. Ты у меня получишь, гомункул, в пробирке выращенный! Я тебе покажу, как настоящие люди реагируют!

Журналистов у хосписа еще не было, сердце разочарованно екнуло. Но ждать я не могла и рысью бросилась внутрь.

У стойки электронного информатора меня встречала одинокая фигура в белом халате, по старинке. Они все тут… устаревшие немного. Классическая белая мебель вдоль стен, пустынный, гулкий холл, выложенный настоящей керамической плиткой. Ну да, тут одни старики, небось, под них сделано.

Доктор протянул широкую ладонь и несмело улыбнулся.

— Это вы запрос посылали?

Я наскоро тряхнула его теплую руку.

— Да, ведите. Должны журналисты подъехать, но ждать я не могу. У меня все бурлит! Какие условия?

— Вот сюда, пожалуйста, — доктор указал на отделанный деревянными, ничего себе, панелями коридор. — Условий никаких, мы давно уже ждем кого-нибудь. То есть… он ждет, но мы тоже, поверьте, ждем. Вы твердо решили? Ему… очень нужен кто-нибудь. Вот здесь распишитесь только, это предварительная заявка, — он протянул смарт со стилусом.

Мы вошли в палату. Алые маки на занавесках смотрелись неуместно в этом царстве белого. Белые подоконники, белый стол, белые стулья, белая кровать… желтый старик на ней.

При нашем появлении он чуть приподнялся с подушек, глаза блеснули. Но тут же упал обратно со стоном.

— Извините, — прошептал он, и мне пришлось наклониться, чтобы разобрать слова. Голос был сиплый, очень слабый. Старик был совершенно лыс, кожа на голове и лице покрыта коричневыми пятнами, глаза ввалились, острый нос, тонкие, едва видные губы. Между морщинок выступили капельки пота.

— Я готов, — просипел он. Простыня обрисовывала контуры скелета. Лежащие поверх простыни руки подрагивали. — Скорее… пожалуйста.

Доктор ободряюще похлопал меня по плечу:

— Оставлю вас.

— Подождите, ему не надо… попрощаться?

— Он один. С женой попрощался десять лет назад, на кладбище, детей не было. Ну, удачи.

Пока я летела сюда, мне хотелось бить, крушить… убивать. Но в этих белых чертогах бурление чувств поутихло. Я присела на край кровати, не зная, как начать.

— У вас есть… предпочтения? — тихо спросила.

Старик смотрел мне в глаза чистым взглядом, в нем не было страха.

— Мне все равно, — просипел он и вдруг скривился, пальца задергались по простыне, сгребая ее в горсть, впиваясь в матрас. Я отпрянула.

— Прошу вас… — его взгляд помутнел от боли, но он был еще в сознании. — Я столько ждал… почти потерял надежду… Я ничего не чувствую, кроме сжигающей болезни, вы принесете мне облегчение. Все документы готовы, я готов… начинайте.

И он откинулся на подушках, сложил руки на груди. Придвинувшись, я взяла его за горло.

— Так можно?

— Хорошо, — слабо улыбнулся он. — Хотите, я закрою глаза, чтобы вас не смущать?

— Да, если можно.

Темные, почти черные веки закрылись, скрывая радужку и желтый белок. Горло под пальцами вздрагивало, сухая кожа была прохладной и шершавой. Я надавила. Какой же он тощий! Просто скелет. Даже мои маленькие руки охватывали его шею чуть не целиком.

Шевельнулся кадык, дернулась щека. Одна нога у старика задрожала, и он слабо улыбнулся одними губами:

— Простите, крутит, мочи нет. Всего хорошего вам. И спасибо за помощь…

Нет, не могу так! Он-то мне ничего не сделал, верно?

Я быстро убрала руки и нажала кнопку вызова у изголовья, чувствуя, что сама вся дрожу. Доктор вошел сразу же, словно караулил у двери. Наверное, так и было.

— Дайте шприц, пожалуйста.

— Да, вот, берите.

Точно караулил. Я приняла пластиковую палочку с иглой в колпачке.

— Если журналисты явятся… не пускайте их, ладно?

— Конечно.

Он вышел. Старик смотрел на меня из-под полуопущенных век лукаво и слегка с укоризною, чего, мол, тяну. Я села рядом, погладила его по руке.

— Поссорились с кем? — шепнул он.

— Да, немного. То есть… много, конечно, пересрались до разрыва. Я сказала, что видеть его больше не хочу.