По ту сторону.

По ту сторону.

  Этот рассказ написан в соавторстве с Натальей Галич 
http://www.proza.ru/avtor/whitelotos9

   Очень рекомендую прочесть у неё "Ночной разговор" - http://www.proza.ru/2009/06/07/878

   и "Соленые новеллы"  http://www.proza.ru/2009/05/09/517. 


.......................................................................................


 Сивый спустился домой и близоруко высматривал напарника в темноте подземелья.

Домом  служил обыкновенный колодец теплотрассы. Проходящие по обеим стенам кирпичной ямы  трубы   помогали спасаться от холода. Матрасы, собранные на ближайшей помойке и заваленные невразумительным тряпьём, служили постелью. Туалет был тут же - в другом углу «квартиры». Кухня - обычный раскладной стол - совмещалась со спальней. 

  Одним словом, жить  было можно. По сравнению с теми, кто остался в летних шалашах или скрывался по подвалам и чердакам  - здесь было куда как свободнее. Вонь, конечно, была невыносимая, но после часа-другого она как-то сама собой исчезала. А  со временем о ней и не думалось.

…………………………………………..

  Люк отодвинулся, и немного морозного свежего воздуха спустилось белым облачком, заставив вынырнуть из ощущения непрерывной, разрывающей всё внутри боли. Кривой крякнул, попытался сесть. Внутренности отозвались противным бульканьем  и очередным спазмом.  

  Вообще-то, он был никакой не Кривой.  Александр Петрович Горчишников  до сих пор хранил затертый, уже вонючий паспорт. Пригодиться в этой жизни он мог только в одном случае: при облавах. Штамп с московской пропиской не раз спасал его почки от милицейской дубинки. А вот от морозов не спас. 

  Началось всё, вроде, и не страшно: небольшая температура, немного побаливала поясница, да мочиться было как-то некомфортно.  Через полгода Саня Кривой понял, что его мужская песенка спета. Но это было уже десятым делом.  Он слёг.  Хотелось лишь одного:  пару часов ничего не чувствовать.  Водка помогала немного забыться, но такая удача случалась очень редко.

……………………………………….......

- Ну, ты как?
- Да ни  че, полегче.
- На-ка вот, я на “пушнине”  был, - Сивый протянул товарищу пакет с хлебом и объедками с общего стола.
- А подлечиться нету?
-Какой тебе подлечиться!  Кони двинешь  -  останусь я тута один. И не думай даже.


   «Пушниной» назывались пустые бутылки, которые свозили на базу. Там можно было за день немного заработать. Вдобавок ко всему,  кормили и не спрашивали документов. И всего-то делов - отсортировать бутылки по размеру и цвету, разложить по пустым ящикам и загрузить в фуру, увозившую стеклотару  на водочный или пивзавод.

   И если бы не болезнь Кривого - всё было бы просто замечательно: жить было где, и какой-никакой стабильный доход присутствовал.

   Покушались на их квартиру соплеменники, но они отбили нашествие, да и авторитет у Сивого был не слабый.

   Когда-то он работал в ритуальных услугах. А это мафия, что ни говори. Именно в той, почти уже прошлой, сытой катафалочной жизни Николай Васильевич  оставил всё, кроме фамилии и непосредственно желания жить. Фамилия была уж очень подходящей для теперешнего полу-крысиного существования: Сивый.

  Эх, как он жил, бывалочи!  

  Приехал из Кунеево - деревушки за сотню верст от города. Бросил там  пьющую-гулящую жену. Хотел  пришибить, да сидеть  за чумичку  было глупо – пусть, значит, дышит.

  И сразу фортануло несказанно: попал в крепкое бюро ритуальных услуг “Благодать”  – жмуриков  закапывать. А там  водила, что на катафалке по городу катался, пьяный снес ларек рядом со школой. Ездить стало некому - и Сивого, так сказать, повысили  в звании, по причине имеющегося  водительского удостоверения  со всеми открытыми категориями и прилежного отношения к прежней  – копательской  - должности. 

  И любовь у него случилась там же, в ритуалке -  Маруська.  Баба что надо! Он такую фигуру у женщин редко встречал: все развито, не к чему и придраться. 

   Слово за слово – начали разговаривать о любви, о жизни. Как-то он её к дому подвез после работы, да зашел на чай. С тех пор  и на работу  отвозил, и с работы забирал. И жили они, можно сказать, припеваючи. О моральных качествах избранницы  мешала думать упругость маруськиных ягодиц, и покрывавшиеся мурашками при малейшем прикосновении удивительно правильной формы груди с тёмно-коричневыми твёрдыми сосками.

   А как стрельба началась, так за покойников все больше и больше давали. Братки на это дело отстегивали, как положено. Ещё и сверху накидывали.

   Николай Васильевич Сивый уже и денег отложил, и свой катафалк справил, а покойников не убавлялось: то заваруха какая - одна банда вторую начинает валить, то деньги обесценятся - старики мрут как мухи, только успевай поворачиваться, то кризис - тоже хорошо.

   А когда теракт какой, так вообще жуть  - круглосуточная смена: пока гроб да могилку выберут, пока туда землекопов привезешь, рыдания - отпевания – поминания,  а тут и новый заказ.

  Как говорится, кому  война, а кому – мать родная.

  Всё было  хорошо, вот только водки у Сивого всегда было навалом: то ящик останется - братва недопьёт, то родня за бабульку пол-литровочку поднесет, а то и литр. А после того, как насмотришься на людские горести-страдания, святое дело - успокоить душу вечерком, глядя на ловко снующую по кухне Маруську.
   ….................................................................................

- Так дай подлечиться! - подал голос Кривой.
- Дурень! Мне жалко, что ли? Загнешься ведь….
- Скорей бы уже,- проворчал Кривой хрипло.

Николай Васильевич достал бутылку водки. Налил полстакана другу.

-На, держи. Сегодня разгружали машину, там смирновки две бутылки осталось - недоглядел кто-то.
- Ух ты, - обрадовался Саня. 

Взял в дрожащие руки стакан, понюхал, прищурился от удовольствия. Не спеша выпил, почмокал. 

Сивый разворачивал жирную газетку с добытой снедью, что-то рассказывал, пытался шутить, в глаза старательно не смотрел.  Знал, что съесть товарищ почти ничего не сможет. 

Кривой после выпитой водки начал соображать яснее.  Настолько ясно, что решение пришло само собой, будто давно уже сформировалось в этой невыносимой, почти осязаемой вони. В последнее время амбре их тёплой ямы причиняло Кривому мучения не меньшие, чем физические страдания. 

- Слышь, Колян, мож, ты меня того…

Сивый только слегка вздрогнул – даже головы не поднял.

- Колян, я серьёзно. Долго ты со мной  возиться будешь? Ну, сдохну я через пару месяцев сам. А так – и мне доброе дело, и ты к ментам с чистосердечкой. Всё ж крыша да хавчик , а? 

Кривой начал говорить медленно, но сейчас торопился, будто боялся, что друг обвинит его в чем-то корыстном, неприличном, недостойном настоящего мужика.

- Ты не подумай, я не подставить тебя, я бы сам, да грех!  Бабка говорила -  самоубийц даже поп не отпевает. А сил же нет терпеть у меня больше, Колян, ну просто – нет! С ранением  в госпитале было легче, веришь? Даже когда домой пришёл, а эта сука с лощеным этим хлыщем… и улыбается вся… И то было легче! А сейчас…

Кривой захлебнулся в страхе, что ему откажут.

- Ну, Колян! Ты же нормальный мужик! Мне ж больше просить некого. Ты ж не одного жмурика  пристроил, ты ж знаешь: кто, как сдохнет - не важно. Главное, что всё закончится, понимаешь?! Всё! Наконец-то! Закончится!! Нож у нас,помнишь - собаку разделывали? Как раз подходящий нож-то, Колян, ну?!

Кривой свалился на тряпьё, затих,  только дышал тяжело, и глаза стали  безнадёжно–пустыми. 

- Не нукай, не запрягал… - Сивый всё так же не поднимал головы.

“Что с ним делать? Бросить – сдохнет, только долго и мучительно. Лечить - денег нет. На дворе зима. Эх, к Маруське бы сходить...”

Мысль была глупой. Маруська упёрлась как каменная. Сивый устраивал её только когда деньги чинно и непрерывно, словно воды Стикса, лились в припудренное декольте. 

Он разлил водку по стаканам, один протянул другу.

Николай Васильевич Сивый  не боялся смерти. Рано или поздно приходит в жизнь каждого из нас это бесстрашие. Он уже столько покойников отправил в мир иной... И всегда думал, что там ничуть не хуже чем здесь: вон их как собирают. А у кого деньги есть, так и гробы за тысячи долларов...

- А там не будешь вспоминать меня лихом? – почему-то именно этот вопрос больше всего не давал Сивому покоя.
- Ты че, Колян? Мне чего здесь жалеть-то? Невмоготу уже. Пора и честь знать.  
- Честь,  твою мать! Когда она у тебя появилась?
- Всегда при мне...
- Ладно, подумать надо,- Сивый сунул пустую бутылку в пакет и снова замер на матрасе, опустив голову чуть не до колен. 

....................................................


Человек так устроен, что решение проблемы всегда приводит к облегчению, к освобождению разума от груза.

Но одно дело -  принять это самое долгожданное решение, второе - воплотить задуманное в жизнь.

По большому счету, их с Кривым жизни не ценились нигде. 

Находясь в изоляции от проходящей мимо на расстоянии вытянутой руки благополучной человеческой жизни, они  гибли как мухи: то драка пьяная, то девку не поделят или  мусорный контейнер, то кто-то “ответит за базар”.
 
Общество разве только вздохнет свободнее.

.............................................................................

   Пламя свечи отбрасывало неровные шевелящиеся тени, словно кто-то неведомый уже начал  ритуальный танец, насмехаясь над слабыми существами. Где-то пискнула мышь или крыса - учуяла принесенную еду. Пакет  надо бы подвесить, но Коляну  было не до этого.

Он глянул на Кривого. Как бы там ни было, а только Сивый сейчас вправе решить: оставлять друга на этом свете или отправлять к праотцам.

“Может, ему ещё налить?” - мысль проскочила и запуталась  в покрывалах пляшущих теней.

Поправил свечной огарок, убрал со стола. Да, пора ему определяться.

Тюремная камера и зона - это выход: там  тепло, какая-никакая, а трёхразовая  кормёжка, и нет проблем с ближайшим будущим.

- Саня! - позвал он Кривого.

Тот не ответил - забылся или ждал.

Они уже три года вместе. И столько было пережито за право просто жить.

Эх, как пили-то… 

В драках никому не уступали: Александр был жилистым и мгновенно реагировал на удар. Не раз он спасал Сивого от поножовщины. Все знали: этих двоих лучше не трогать – себе дороже будет.

  А сейчас?
Сейчас Коляна  начнут давить и выживут из теплого места. Это он знал точно. Люди жестоки.

Но и втихую убить  не мог. В своё время закопал многих покойничков,  самому же “готовить” их не приходилось.

- Саня! Ты слышишь меня?
- Слышу…не тяни…давай…
- Сань, ты прости меня. Если что - не прогони, а?..
- Не боись, ТАМ встретимся – поговорим… Я тебе место приготовлю…

Николай встал, взял в руки нож. Зачем-то поднял голову вверх - посмотрел на люк, то ли взывая к небесам, то ли вспоминая хоть какую-нибудь молитву. Придержал друга за воротник и с силой вогнал лезвие в то место, где должно быть сердце.

Саня  дернулся, пытаясь схватить руку, в которой был нож, и вдруг одарил благодетеля напоследок слабым подобием улыбки.

“Глаза, глаза нужно закрыть” - Сивый провел по лицу товарища рукой. Глаза послушно закрылись. Казалось, что Саня спит, улыбаясь. Вот сейчас  откроет глаза, Николай нальет ему и себе,  они чокнутся пластиковыми стаканчиками и выпьют.

..................................................................................

Уснуть он больше не смог. Зажег новый огарок – выпросили когда-то в храме у сердобольной старушки целый пакет.

Пристроил Саньку у стола, будто они сидят дома  и тихо беседуют.
- Ну вот, дружище... Завтра явлюсь в мусорскую с повинной, и напишу всё как есть. Так, мол, и так.....

И вдруг взахлёб стал рассказывать Сане, как они будут жить ТАМ, когда придёт его, Сивого, очередь: пристроятся, жен заведут, дом построят... Маруську свою вспомнил, и - странное дело - она представлялась ему  покладистой, незлобивой бабой.
Наконец, водка и тепло от труб сделали свое дело.  Он забылся.

..................................................................................

- Мда… И куда его?
- А он что говорит?
- Да ничего пока не говорит. Видишь, не соображает ещё.
- Ну, это ненадолго.
- А сверху ничего не приходило?
- Доработать нужно, сказали.
- Так в чем проблема? Сейчас очнется, и определим сразу же.
- Там у него второй остался.
- Опять геи??
- Да нет. Это он его вернул. 

  Саня прислушивался к разговору и никак не мог понять – то ли это его собственные мысли, то ли это звуки, идущие извне.  Вдобавок ко всему, закрытые глаза ничего не закрывали. Он видел -  то ли сквозь веки, то ли просто ловил глюк во сне. Вторая мысль показалась здравой.  И было до странного приятно во всем теле. 

  Пространство было и не было. Люк их с Коляном ямы – вон он, внизу. Сквозь него видно, что Сивый лежит на матрасе – нажрался, видать, снова в одиночку. И за столом сидит кто-то рядом. Странно… Так это же он и сидит – Александр Петрович Горчишников, собственной персоной… Саня протёр глаза. 

- Думаешь, это надолго? 
- Да как обычно. На этот раз хоть без истерики.
- Помощь нужна?

Саня вдруг понял, что эти два голоса он не слышит ушами. Ему не нужно было поворачиваться, чтобы увидеть, откуда идут так  близко звучащие чужие мысли. Два Нечта спокойно ждали  ответа. Одно было серо-розовое,  тёмное, постоянно меняющее форму. Второе – салатово-золотистое, светлое, иголочно-пушистое. Оба были не страшные.

- Я умер?  - он тоже не сказал, а подумал, хотя по привычке открывал рот. 
- Вернее будет сказать – вернулся, - показалось, что пушистый светлый комок улыбается.
- Хотя, это может быть, и ненадолго, - задумчиво просматривал Кривого тёмный.



  Он вдруг вспомнил конец, и его захлестнула жуткая волна  ужаса. Сивый! Ему же отвечать! Как же так?! 

- Он не виноват! Это Я! Я его попросил! Его нельзя! Его нужно забрать! Он не виноват!!

Кривой вопил так, что Светлый сжался в едва видный комок, а Тёмный начал чернеть, раздуваться, показались молнии.

Вдруг эта темнота обступила Саню со всех сторон. Стало душно, страшно, жутко. Все разумное вдруг разом исчезло. Хотелось водки, бабу с толстыми ляжками, драки до крови и орать от обиды и боли так, чтобы лопнули все холёные сытые рожи в мире. Саня рвал руками кого-то на части, кто-то разрывал его, но всё снова и снова покрывалось ужасной целостностью, которую опять он рвал, кусал, орал, захлёбываясь в чём-то необъяснимо гадком. 

- Богородице, Дево, радуйся! Благодатная Марие, Господь с тобою! Благословенна ты в женах, и благословен плод чрева твоего, яко Спаса родила еси душ наших.
Мама издалека шла через грязь, кровь и вонь вся в светлом. Улыбалась, только губы слегка шевелились, произнося незнакомые слова. Взяла Сашеньку маленького на руки, прижала крепко, целовала в лоб.
- Я тебя очень люблю. Я тебя никогда не брошу. Я всегда буду с тобой.

  Он успокаивался, всхлипывая, прижимался к маме.

- Мам, Колька не виноват. Это я его попросил, честно-пречестно… Скажи им, пусть его не наказывают…

Мама шептала что-то ласковое, соглашалась, убаюкивала. Саша улыбался в полудрёме и засыпал, счастливый.



Два Нечта смотрели на ещё сохраняющий  человеческие очертания сгусток, переливающийся всеми известными и неизвестными на Земле оттенками. 

- Ну, всё. Кажется, эта игра закончена?
- Вроде, да…
- Ждём?
- Думаешь, он захочет остаться?
- Ты же знаешь, он – Подобие. Только он вправе решать. Никто не волен им распоряжаться. Ждём. 

..................................


  За несколько лет на Земле изменилось всё и ничего.

  Через полгода  после смерти Кривого Сивый уже был на зоне. Через год в эту самую зону к нему вдруг начала ездить Маруська: возить передачки и выпрашивать свиданки. Ещё через пару-тройку лет Николая Васильевича Сивого не стало в этом мире. То ли старые болячки дали о себе знать, то ли ещё чего приключилось.

Немногим меньше года после смерти Сивого Маруська очень удачно вышла замуж. Не то, чтобы за олигарха, а так – за нормального, непьющего, рукастого мужика, который на неё был готов Богу молиться и днём и ночью. 

..................................................................................

Саня повернул голову и встретился глазами с Коляном. Они улыбались друг другу, пытались ухватиться за белоснежные, окружавшие их со всех сторон кружева. Ухватиться не получалось, зато разговаривать им никто не мешал:

- Я же тебе говорил – подготовлю место,- он даже икать начал от удовольствия.
- Ну, братан, удружил, ничего не скажешь, - Николай пытался пнуть “благодетеля ” ногой, но толком ничего  так и не вышло.

- А кто у нас хочет кушать? Кто у нас здесь, маленький, проголодался? – послышался такой родной и приятный голос, что  оба засучили ножками и заулыбались беззубыми ртами навстречу добрым карим глазам и приятному запаху молока…

Когда, отвалившись от удивительно красивой груди с тёмно-коричневыми, твёрдыми, полными вкуснющей влаги сосками, они  заснули, то во сне увидели ангела.  А когда  проснулись, то не было уже ни Сивого, ни Кривого, ни памяти, ни предвидения. 

Два почти одинаковых малыша лежали рядышком и смотрели широко раскрытыми глазами в этот странный незнакомый мир.


    Занавес.

  Ворс и Собеседница.