По ту сторону разбитого зеркала

ПО ТУ СТОРОНУ РАЗБИТОГО ЗЕРКАЛА

Рассказ

Когда я смотрю на себя в зеркало, то с изумлением думаю: "Неужели этот тип с большими залысинами, морщинистым лбом и глазами цвета поржавевшей стали, способен извлекать, неведомо откуда, такие неожиданные озарения из мыслей и воспоминаний, от которых мурашки пробегает по всему телу?" И кто он, этот мой молчаливый собеседник, который часами сидит напротив и пристально и полунасмешливо взирает на меня?

Порой мне становится не по себе от сознания того, что я — это не я, а тот, живущий по ту сторону зеркальной поверхности тип, не очень приятной наружности, с мешками под глазами, но все же имеющий определенный, ярко выраженный образ, и его ни с кем невозможно спутать. Даже когда я иду по улице среди множества прохожих, он всегда преследует меня, неотступно находясь рядом со мной, отражается в витринах магазинов и окнах проезжающих машин, дышит мне в затылок. Я наблюдаю за ним и иногда его боюсь. Боюсь его насмешливого, проницательного взора, когда он смотрит на меня так, как будто читает мои мысли.

Наверное, от этого страха я начал последнее время так много пить. Сейчас я пью тихо и уединенно, заперевшись ото всех в своей одинокой берлоге, последнем прибежище холостяка, искоса бросая взгляд на него и не в силах оторвать глаз. И чем больше я на него смотрю, тем глубже погружаюсь в трясину моего горя и отчаяния. Но так было не всегда. Раньше я ставил бутылку напротив зеркала и наливал стакан себе и ему. Прежде чем прикоснуться к стакану, мы подолгу испытывающе смотрели друг другу в глаза. Затем я подносил стакан к носу и вдыхал резко сладковатый запах водки, чтобы почувствовать порог, который отделял меня от другого мира, где все было так просто и гладко. О, где эти восторженные моменты истины, когда я пребывал в гармонии и полном согласии с собой и с ним?! Я всегда пил только водку, потому что только эта проспиртованная и про дистиллированная жидкость дает тот эффект и приводит меня в то возбужденное состояние, при котором весь мир как бы становится с ног на голову и меня посещают разные неожиданные озарения. Как сейчас чувствую эти приятные мгновения. Легкая дрожь пробегает по всему моему телу. Я смотрю на своего собеседника. Он повторяет мои движения, и его губы расплываются в ехидной улыбке. Затем я опрокидываю стакан себе в рот и смыкаю веки. Я жду той минуты, когда перед моим взором все начинает плыть. И в эту самую минуту я попадаю в иной мир.

Я смотрю на своего двойника и вижу, как сверкает в краешках его глаз насмешка. Затем он заговорщицки подмигивает мне и говорит:

— Ну, как? Ты опять решил тряхнуть стариной? Ты все еще не оставил надежды стать суперменом?

Я пожимаю плечами. Мы долгое время знаем друг друга и многое понимаем с полуслова. Нам не нужны длинные речи. В такие часы я полностью меняюсь. Из медлительного и неловкого я превращаюсь в человека действия. Моя прирожденная стеснительность мгновенно исчезает, и я испытываю прилив такой свободы, что, кажется, стоит мне оттолкнуться от пола и подпрыгнуть, как я взлечу ввысь и смогу летать подобно птице. Мои движения становятся легкими и стремительными, мое время ускоряет бег.

Тогда мне еще не был страшен мой двойник. И я почти сливался с ним, обретая свое истинное "я". И мы вместе представляли собой единое целое — дружную компанию. Я накидывал на плечи плащ и, обнявшись с ним, как с близким приятелем, отправлялся поразвлечься на бульвар, на набережную.

Так случилось, господин следователь, и в тот злосчастный день, положивший начало всей этой печальной истории. Если бы я знал, что произойдет со мной и чем это все кончится, то ни за что на свете не высунул бы своего носа на улицу. Но все же как бы там ни было, тот день был самым счастливым в моей жизни. И эта страшная трагедия, происшедшая позднее, явилась следствием того, что я нарушил одну заповедь, существовавшую между нами, мной и двойником, и дал волю своим эмоциям.

Да, да, господин следователь, между нами двумя была установлена заповедь, своего рода закон, который мы почти не нарушали. И этот закон выражался в следующей формуле: мы никогда вместе не пили больше одного стакана водки, но если уж мы выпивали больше, то тут же расставались — я делал ему прощальный жест и уходил спать. То есть, иными словами, у нас была установлена норма. Норма, позволявшая нам держаться в трезвом рассудке и бодрой памяти, веселившая и делавшая нас неотразимыми и бесшабашными в том нашем перевернувшемся с ног на голову мире, который мы вместе посещали. Этот закон как бы помогал нам дематериализовать существующий мир настолько, что мы видели только одни его радостные стороны, не теряя при этом своего лица, превращая реальные персонажи нашего окружения в романтические образы. Нам обоим казалось, что мы встречаем вокруг себя преданных друзей, добрых знакомых, благожелательных прохожих и прекрасных женщин. Именно прекрасные женщины являлись для нас своего рода объектом нашего восхищения и обожания. Сколько незабываемых часов мы провели в умозрительных беседах с очаровательными незнакомками, и какие сладостные минуты они порой дарили нам, награждая нас за вдохновение и наш рафинированный ум.
В таком состоянии мы очень быстро находили объект нашего обожания. Однако, господин следователь, вы не представляете, сколько требуется такта и изобретательности для того, чтобы подойти к симпатичной женщине и познакомиться с ней так, чтобы она сразу же не послала вас к черту, я уже не говорю о том, чтобы завоевать ее симпатии.

Как вы видите, я — человек интеллигентный как по образованию, так и по воспитанию. В свое время я с большим увлечением прочитал всего Маха, Авенариуса, Пруста и Гуссерля. Знаком с философией Бергсона, люблю импрессионистов и обожаю Шарля Бодлера и Поля Элюара. Одним словом, у меня вполне достает знаний, чтобы не только показать любой светской даме свое интеллектуальное превосходство над ней, но и посредством искусно построенной беседы очаровать ее своим обаянием. Не подумайте, что я похваляюсь этим перед вами. Напротив, моя беда состоит в том, что в трезвом виде я чувствую себя как бы не в своей тарелке, общаясь с женским полом. И ничего не могу с собой поделать из-за этой проклятой стеснительности. Два слова не могу связать. Но стоит мне принять мою дозу, как мудрость начинает бить из меня ключом, я буквально топлю свою собеседницу в потоках моего непринужденного красноречия, заставляю ее веселиться вместе со мной и совершать глупости. Я давно заметил, что ничто так не влияет на даму в произведении выгодного впечатления, как умение к месту и вовремя показать свои интеллектуальные способности. В этом, господин следователь, я считаю, и есть наша мужская сила и оружие против них, женщин.

Позволю еще себе заметить, милостивый сударь, что если вы сразу же не оцените индивидуальных качеств женщины, не поймете ее душевного склада, то вам будет трудно направлять разговор в нужное вам русло и влиять на ее волю. В беседах с женщинами не должно быть никакого шаблона, потому как они, женщины, скроены из материи очень тонкого свойства, и поэтому к каждой из них нужен свой индивидуальный подход. Если вы, господин следователь, этого не уясните, то никогда не сможете стать донжуаном и дамским угодником.

Итак, как вы изволили заметить, за некоторое время я отточил свое мастерство обхаживания дам до совершенства и, вместе с этим, пристрастился к спиртному. Эти две вещи для меня были как бы взаимосвязаны, и одно явилось логическим завершением другого. Пока я пил, я ухаживал за дамами, а ухаживая за дамами, я пил. Но такое состояние дел меня нисколько не огорчало, потому что во всем этом я находил свои прелести жизни. Как бы это вам попроще объяснить, господин следователь? Видите ли, кое для кого, например, для Пруста, жизнь была как искусство. Для меня же жизнь стала как сказка или фантазия. А Вы сами, господин следователь, никогда не задумывались над тем, почему интеллигенты в России спиваются? В этом таится глубочайшая загадка, скрыта своего рода антиномия русской души, которую я объясняю так: отчаявшиеся найти равновесие между миром желанным и настоящим, реализовать свою мечту в действии многие русские ищут спасение в фантазии, создавая из винных паров свой особый сказочный мир. Это, смею заметить, грустно и трагично. Вероятно, поэтому наша русская душа в поисках правды (in vino veritas!) и нового свободного пространства для жаждущего ума устремляется вместе с винными парами в заоблачные выси с тем, чтобы оттуда, с одной стороны, зреть с философско-стоическим цинизмом на изъяны и ничтожность нашей мало устроенной жизни, с другой же, — рисовать на воображаемой тверди свои высшие символы, творя иллюзорный мир в согласии с принципами своего аутодафе. Не раз в такой мир погружались и мы вместе с моим двойником из зеркала.

Но к черту лирику и философию! Раз уж я решил сделать признание и поведать вам, господин следователь, о том несчастном случае, происшедшем на страшной улице Вязов (вы в курсе этих событий), а может быть, и преступлении, к которому я имею самое непосредственное отношение, так позвольте мне приступить к изложению обстоятельств дела.

В тот день мы, как всегда, вышли вместе с моим приятелем-двойником в благодушном настроении с надеждой подцепить очередную дамочку на бульваре и весело провести время. Каждый раз, когда мы совершали подобный моцион, у меня начинало приятно колотиться сердце. Глядя на прекрасных женщин, прогуливающихся по набережной, я всегда испытывал поистине эстетическое наслаждение, как подлинный ценитель искусства, шатающийся среди шедевров Лувра и впитывающий в себя непреходящую красоту вечности, запечатленную в художественных образах и скульптурных формах. В моем воображении лучшие качества и отличительные особенности прекрасных дам, встречаемых мной во время этих прогулок, синтезировались в некий собирательный образ красавицы с праздно скучающим видом, которая своими томными взглядами как бы дает вам понять, что не прочь познакомиться с умным и обаятельным собеседником. Мы шли, не спеша, и не торопились броситься в объятия первой попавшейся незнакомки, так как по своему опыту я знал, что стоит только остановить свой выбор на ком-либо, как через пять минут появится другая красавица еще краше и привлекательней.

Мы уселись на скамейке одной тихой аллейки парка, примыкающего к набережной, и я задорно подмигнул моему двойнику, отразившемуся в стекле телефонной будки. Время у нас в запасе еще имелось, и нужно было хорошенько присмотреться перед тем, как приступить к охоте. Так некоторое время мы сидели молча, напустив на себя сосредоточенно отрешенный вид.

И вдруг я увидел ее, идущую прямо к нам по дорожке со стороны набережной. Было ли это ожиданием какого-то безумного поворота моей судьбы, или же это явилось ощущением той десницы рока, которая влечет нас к неодолимому исходу — не знаю, но при виде ее я от неожиданности вздрогнул, и какое-то предчувствие больно защемило мое сердце.

Черты ее лица почти не изменились. Глаза и вздернутый носик оставались по-прежнему детскими, только ее губы были ярко накрашены. Ее тонкая гибкая фигура хранила ту же юношескую прелесть, которой я часто любовался, когда следил из окна за ее игрой в волан во дворе дома, где когда-то снимал квартиру.
В этот момент на меня разом нахлынули воспоминания, как облачко легкого тумана, поднимающегося с реки, внутри которого, как в зеркальном отражении, запечатлелся её образ. И вновь я увидел девочку-подростка, мою маленькую озорную фею, так долго испытывавшую мое терпение.

О, как она меня дразнила, изображая влюбленное создание! Встречая меня в подворотнях, бросала страстные взгляды, томно закатывала глаза и издавала глубокие вздохи. Уже тогда она выбрала меня своей жертвой, на которой решила попробовать силу своих чар. По нескольку раз в день она лукаво спрашивала у меня время, при этом ее дерзкие насмешливые зрачки излучали такое коварство, что невольно вызывали у меня улыбку. Как-то я не выдержал и ответил ей:

— Твое время еще не пришло, малышка.

Она обидчиво надула губки, но тут же ответила, обратившись ко мне почему-то на "ты":

— А ты разве не читал Шекспира? Джульетте было четырнадцать лет, когда она полюбила.

— Но ее Ромео не стукнуло еще тридцати пяти.

— Любви все возрасты покорны, — заявила она торжественно, рассмеялась своим детским задорным смехом и убежала.

Меня забавляло слушать подобные речи из ее уст. Я прекрасно сознавал, что между мной, взрослым человеком, и ею, почти еще ребенком, не может ничего быть. Но чем больше я ее сторонился, тем дерзновеннее становились ее выходки. Она начала подбрасывать в мой почтовый ящик свои любовные письма, чей эпистолярный стиль мало чем отличался от классиков из ее учебной программы. Я не знал, что предпринять, тем более, однажды ее мать, встретив меня на лестничной площадке, ни с того ни с чего заявила, чтобы я оставил ее дочь в покое. Ее отец тогда с ними уже не жил. Мне совсем не нужны были неприятности, и я, чтобы избежать скандала, решил съехать с квартиры, которую снимал в том доме.

Но странное дело, когда позднее я перечитывал строки ее писем, выведенные крупным почерком, где ее детские мысли перемешались с любовными излияниями, выуженными из книг Пушкина и Тургенева, у меня вдруг бешено начинало биться сердце, и в моей душе возникало нечто такое, что обволакивало меня и ее тонкой духовной оболочкой, соединяя нас вместе. В то время я еще не отдавал себе отчета в том, что, читая ее письма, вступал на опасный путь, который способен привести меня к тому, что я, взрослый мужчина, рисковал влюбиться в маленькую девчонку-подростка и полюбить ее как женщину. Вначале я не допускал такой мысли. Но однажды это случилось, и сейчас я даже не могу объяснить, как это произошло.

В ней не было ничего особенного, на что можно было обратить внимание. Как и все ее сверстницы, она казалась мне несколько угловатой, резкой в движениях. В другое время я прошел бы мимо нее, не остановив своего взгляда. К тому же черты ее лица не отличались особой привлекательностью. Но за всем этим все же, если внимательней присмотреться, скрывался какой-то неуловимый шарм. Ее юношеская грация были наполнена такой энергией, что казалось, от нее исходила необыкновенная сила, не та мальчишеская, которая рушит все на своем пути, а та, что имеется у игривого котенка, который, уклоняясь от борьбы, в конце концов, побеждает. И все же эта маленькая девочка оставалась для меня тем запретным цветком, к которому я не смел прикоснуться. Между нами не могло возникнуть близости, так же как не может ее быть между раскаленным телом и влажной поверхностью, ибо через нашу зону испарения пролегал строгий закон об ответственности за совращение несовершеннолетних.

И вот сейчас на этом самом месте соединившийся образ маленькой озорной девчонки и стройной привлекательной девушки вошел в телефонную будку и набрал какой-то номер. На другом конце провода, вероятно, подняли трубку, щелкнул переключатель, и монетка скользнула вниз. Я, затаив дыхание, слушал милый моему сердцу голос, нисколько не изменившийся с того времени.

— Алло, позовите Владика.

По ее напряжению я понял, что она взволнована и чем-то расстроена. Прошло некоторое время. Вероятно, кто-то пошел звать Владика. Повернувшись в мою сторону, она встретилась со мной взглядом и, вероятно, не узнала меня. Тут же прикрыв дверь будки, она отвернулась. Я увидел в стекле напряженную фигуру моего двойника.

— Это я. Привет.

Ее голос звучал приглушенно, но я отчетливо слышал каждое слово. Речь шла о какой-то вечеринке и размолвке с Владиком, как я понял из ее реплик. Кто-то с кем-то танцевал не по правилам, кто-то на кого-то обиделся и ушел, и кто-то, совсем не тот, кто должен был, пошел провожать кого-то домой. История самая банальная. Но вот ее голос вдруг осекся.

— Как ты можешь мне такое говорить?

Впервые я услышал нотки гнева, которые никогда не звучали раньше, когда она игриво надувала губки.

Некоторое время она молчала и слушала Владика. Затем она вдруг резко сказала:

— Но раз так, тогда я это сделаю с первым встречным, чтобы впредь это было не голословным.

Она бросила трубку и вышла из телефонной будки. Я сидел в каком-то оцепенении, не смея поднять на нее глаз. Она стояла рядом, никуда не уходила, затем присела на краешек скамейки.

— У вас не найдется закурить?

Она обратилась ко мне. Ее голос прозвучал глухо. Я вынул из кармана пачку и протянул ей. Она взяла сигарету и закурила. Когда я подносил зажигалку, то заметил, что ее пальцы дрожали. Мои, кстати, — тоже.

— Неприятности? — спросил я, стараясь контролировать свой голос.

— Ерунда, — ответила она и закашлялась. По-видимому, сигарету она брада в руки второй или третий раз в жизни. Некоторое время мы сидели молча.

— А мы с вами знакомы, — неожиданно для себя сказал я и почувствовал, что легкий хмель совершенно выветрился у меня из головы.

Она посмотрела на меня долгим взглядом и задумчиво кивнула.

— Я вас вспомнила. Когда-то вы жили в нашем доме.

— Верно! — воскликнул я, обрадовавшись.

Она стряхнула пепел с сигареты и, глядя куда-то вдаль, произнесла:

— Извините. Тогда я была еще совсем глупой, и, кажется, вас допекла своим дурачеством.

Я пожал плечами, не зная, что ответить.

— И все это из-за того дурацкого спора.

Мне было неприятно услышать эти слова. А я-то думал...! Еще некоторое время мы сидели молча. Я совсем растерялся и не знал, о чем с ней говорить. Это так не походило на меня. Докурив сигарету, она вдруг встала и решительно заявила:

— Вы не смогли бы проводить меня домой?

От неожиданности я вскочил со скамейки и воскликнул:

— Ну, разумеется, моя принцесса!

По правде говоря, господин следователь, я чувствовал себя неловко, и когда провожал ее до дому, и когда она предложила подняться к ней и выпить чашку чая. Прошло почти пять лет с тех пор, как я переехал на другую квартиру и не видел ее. Ей было еще девятнадцать лет, мне — все сорок. Разница в возрасте составляла почти двадцать лет. А это — не шутка.

— Как же твоя мама? Что я скажу ей?

— Она вышла замуж и уже год как не живет в этом городе.

Мы стали подниматься по лестнице, на последней площадке она вдруг положила мне руку на плечо. Мое искушение было столь велико, что я не удержался, обнял ее за талию и поцеловал в губы. Она совсем не сопротивлялась. Заключив в свои объятия, я пронес ее последний лестничный пролет на руках. Она показалась мне легкой, как пушинка, ее вес составлял не более пятидесяти килограмм. Уже долгое время я не держал в руках такую драгоценную ношу. Возле дверей ее квартиры мы остановились, и я никак не мог выпустить ее из своих объятий. Так мы некоторое время стояли, слившись в долгом поцелуе, пока не услышали шаги кого-то, поднимающегося по лестнице снизу. Моя принцесса быстро отворила ключом дверь и пропустила меня в прихожую. И я увидел в отражении зеркала его, двойника, обнимающего мою маленькую озорную фею, моего чуть повзрослевшего ангела. И впервые в жизни в моем сердце шевельнулось нечто, похожее на ревность.

Здесь я должен сделать одну оговорку, господин следователь. Позже, когда мы очутились в постели, и потом, когда мы пили чай и мирно беседовали, я не мог даже допустить мысли, что вскоре вся эта обстановка станет свидетелем ужасной трагедии. Я даже сейчас не могу поверить в то, что между нами произошло. Но в те минуты я был по-настоящему счастлив, я любил ее так, что ревновал даже к своему отражению.

Странное дело, но сейчас мне кажется, что моя память — самая реальная и осязаемая материя в моей жизни, остальной же мир — иллюзорен. Даже сейчас, когда ее уже нет, моя память продолжает утверждать, что она жива, что она существует, и мы с ней просто временно расстались, как когда-то расставались на пять лет. О, это были божественные, самые чудные мгновения моей жизни, которые я снова и снова переживаю, думая о ней. Я ни о чем ее не расспрашивал, и она ничего мне не объясняла. Лишь один раз, когда я, обессиленный, отвалился на край узкой кровати и вытянулся во всю свою длину рядом с ее прекрасным телом, я спросил:

— Но почему я? И почему именно сейчас?

Она по-детски закусила губу, но затем улыбнулась и сказала:

— Потому что за долгие мучения нужно чем-то вознаграждать. А я вас тогда очень долго мучила. К тому же пришло мое время.

Она опять лукаво улыбнулась, представ вдруг передо мной той маленькой озорной девчонкой из подворотни.

С ней я не блистал умом, но этого и не нужно было делать. Мне казалось, что за это короткое время между нами сложились особые отношения, каких я не имел ни с одной женщиной. За короткий миг нашей встречи она вдруг стала моим другом, больше, чем другом. Без нее я уже не мыслил своего существования. Мне казалось, что она вошла в мою жизнь прочно и навсегда, что она стала образующим фундаментом моего счастья, и что, наконец, я открыл для себя смысл жизни, за который нужно держаться ценой даже самой жизни и не выпускать ее из своих рук ни на минуту. Почему-то я тогда решил, что она должна принадлежать мне и только мне.

О, как я ошибся! Я все перепутал! Я опять принял реальный мир за желанный. Но тогда я этого не брал в голову, мне не хотелось ни о чем таком думать. Когда мы слились в постели в любовном экстазе, и в зеркале трюмо мелькнуло ее нагое отражение, я вдруг понял, что впервые в жизни забыл о моем двойнике и почти излечился от своего болезненного дуализма. Я снова восстановил себя как единую личность. Более того, впитывая ее в себя, я не только не чувствовал своей раздвоенности, но и она, казалось мне, превратилась в часть моего целого, и в ту божественную минуту я как бы ощущал, что стал ею, а она — мной.

О, этот сладостный миг, когда все забываешь на свете, сливаясь со своей желанной женщиной, своей мечтой! Разве мог я после этого отпустить ее от себя? Для меня такой поступок явился бы равносильным смерти. Я уже тогда как бы предчувствовал, что в этом мире нас может разлучить только смерть.

Вы, господин следователь, наверное, сгораете от нетерпения и желания узнать, что же случилось между нами, и почему я причастен к этому несчастью. А вместо этого я назойливо пытаюсь объяснить вам мои мотивы поведения и свое душевное состояние в тот момент. Но именно в такие минуты человека посещает озарение, и ему кажется, что он своими глазами видит истину.

От нее я вышел окрыленный надеждой и вновь почувствовал вкус к жизни. С того вечера два мира соединились воедино, мир реальный наконец-то стал для меня миром желанным. Мне не нужно было больше смотреть на себя в зеркало. Я дал себе зарок больше не пить.

Именно так, господин следователь, я поклялся себе никогда не прикасаться к спиртному. Уходя, я нежно поцеловал ее в губы и спросил:

— Когда я могу к тебе прийти?

— Когда хочешь, — ответила она.

Чего я мог еще желать? Как это часто бывает, в минуты наивысшего счастья мы вдруг теряем созерцательную сторону своей натуры, начинаем суетиться, возводить воображаемые дворцы на пустом месте, предаваться иллюзиям. Нас обуревает слепая деятельность, потому что в это время мы не видим ничего дальше собственного носа, а наше счастье, кажущееся нам неизменным и застрахованным от всех случайностей, часто на поверку оказывается призрачным.

Так и случилось со мной. Когда с букетом роз я поднимался к дверям ее квартиры, то увидел высокого стройного парня со светлыми волосами, подстриженными по последней моде, выходящего от нее. Я едва успел отпрянуть и спрятаться за выступ лестничной площадки. Это был Владик. Он весело спускался по лестнице пружинистыми скачками, а вслед ему летел радостный возглас моей принцессы:

— Жду тебя завтра! И попробуй только не прийти!

Он повернулся и помахал ей рукой, и я сразу же понял, что с этой минуты вход для меня в эти двери закрыт. Моя мечта разлетелась мелкими осколками в разные стороны, как стеклянный бокал, безжалостно брошенный в железные врата крепости. Словно опущенный в воду, я спустился вниз и вышел на улицу. Ненужный букет выкинул в мусорную урну. Свет померк перед моими глазами. Что я мог поделать? Он был моложе и красивее меня. Разве мог я ему противостоять? И чем? Своим жизненным опытом? Своей философией? Так уж принято в этом мире, что девушки любят молодых. Мне ли тягаться с ним? Нет. Я понимал, что для меня все кончено, надежды ни на что не оставалось. И как принято у нас, в нашей стране, я решил залить свое горе вином и вернуться к старой жизни.

Я добрался до своей холостяцкой квартиры, налил стакан водки и залпом выпил его. Мой двойник смотрел на меня сочувственно, в его глазах не было и тени насмешки. Я оглянулся по сторонам, но мир вокруг нисколько не менялся, хмель не брал меня. Водка как катализатор Святого Духа, позволяющая нам делать откровения, на меня в ту минуту совсем не действовала. Я выпил еще один стакан, но результат был тот же.

Должен признаться, господин следователь, что я, имея свою концепцию взглядов на восприятие окружающего мира, все же мог давать критическую оценку происходящим событиям и самой реальности, состоящей из черт, которые в нее привносим мы с вами. Как ни странно, но в каждом из нас живут два начала, два наших истинных "я", одно действует, а другое дает ему оценку. И вы, господин следователь, если попытаетесь разобраться в своей душе, непременно обнаружите своего двойника-судью, свое второе "я", если даже будете считать, что не подвержены дуализму. Но то, что произошло со мной в тот вечер, является для меня необъяснимой загадкой, над которой я до сих пор продолжаю ломать голову.

В какой-то момент меня так потянуло к ней, что я не смог удержаться и оказался на улице. Как я выпил третий стакан, не знаю, только когда вернулся домой, нашел, что бутылка пуста. И вот представьте, господин следователь, мои ноги сами, помимо моей воли, направлялись к ее дому. Я знал, что мне не нужно туда идти, тем более, сейчас, но шел. Я смотрел по сторонам и видел, как прохаживаются женщины, отличные от прежних женщин. Помните, господин следователь, как у Пруста, но не потому, что они стали женщинами Ренуара, в которых мы некогда отказывались видеть привлекательных женщин, а потому, что вдруг вся их красота разом поблекла для меня и что появилась одна единственная и самая лучшая из них, которая впитала в себя всю их привлекательность.

Неожиданно я увидел его шагающим впереди. У него были какие-то нелепые движения и нетвердая походка. Вот он остановился у витрины магазина и стал рассматривать выставленные товары. И вдруг я каким-то внутренним чутьем догадался, что он смотрит не на дамские платья с ажурными кружевами и сумочки из крокодиловой кожи, а на свое отражение в стекле. Я заглянул через его плечо и с ужасом увидел, что там ничего не было — ни его тени, ни отражения, хотя по-прежнему стекло отталкивало от себя блики движущейся улицы. Постояв некоторое время молча, он хмыкнул и пошел дальше. Меня, как магнитом, неотступно тянуло за ним.
Он направлялся к дому моей возлюбленной. Затаив дыхание, я буквально следовал за ним по пятам. Когда он поднялся по лестнице к дверям ее квартиры и нажал на кнопку звонка, я с возмущением воскликнул про себя: "Это еще что такое!" Но она уже открыла двери и, мне показалось, немного побледнела.

— Я сегодня не могу с вами встретиться, — сказала она с напряжением в голосе, — но потом нам нужно будет обязательно поговорить.

— А почему не сейчас?

Я не узнал его голоса, до того он показался мне отвратительно скрипучим.

— Я вижу, сегодня вы немного выпили.

— Есть маленько.

Он нахально поставил свою ногу на порог между дверью и ею.

— Вы не могли бы прийти в другое время?

— Нет. Нам необходимо поговорить сегодня, — нахально заявил упрямец.

Где-то наверху хлопнула дверь, послышались чьи-то шаги. Она быстро впустила его и поспешно затворила дверь. В последнюю секунду мне удалось проскользнуть мимо нее. В отраженном блике зеркала прихожей я не увидел ни его, ни себя. По правде сказать, господин следователь, признаюсь, я видел все вокруг, как в каком-то тумане. Но странное дело, как позже я понял, они меня вообще не видели. Она пригласила его в комнату, оставив меня без внимания. Она обошлась со мной, словно с пустым местом. Я робко последовал за ними. Он решительно прошел в её спальню и грузно уселся на стул, стоящий рядом с ее кроватью. На его бледном лице выступили капельки пота. Он поднял на нее свой грустный затуманенный взор, и я ужаснулся. О, Боже! Зачем он пришел сюда, зачем он находится здесь? Неужели он не понимает, что сейчас не время для каких-либо объяснений? Все, что он скажет, будет выглядеть таким незначительным. И при всем этом, какой у него отвратительный вид! И его манеры поведения — столь отталкивающие! Разве можно в таком состоянии решать какие-либо серьезные дела? Но он меня не слушал. Он даже не смотрел в мою сторону. Упрямый и эгоистичный тип.

— Ты сегодня принимала у себя Владика? Он, что же, спал здесь? — его полный ненависти взгляд упал на застеленную кровать.

От этих слов она покраснела. Но тут же справилась с собой, и в ее глазах блеснули гневные искорки.

— Я не ваша жена, чтобы отчитываться перед вами.

— Ты — проститутка, если сегодня спишь с одним, а завтра — с другим.

"Да как он смеет, — в ужасе воскликнул я, — а еще считает себя интеллигентным человеком, читает Маха, Авенариуса, Пруста. Какой грубиян!" Она подошла к двери и решительно заявила:

— Вы сейчас же встанете и уйдете отсюда. После этих слов между нами вообще не может быть никаких отношений. То, что произошло между нами, было ошибкой с моей стороны. Сейчас я помирилась с моим парнем, и я не хочу больше видеть вас. Извините за резкость моих слов, но вы сами виноваты. Вам не нужно было приходить сегодня. В другой раз я бы сказала вам то же самое, но в более вежливой форме. Сейчас я раскаиваюсь, что все так получилось.

Он молча сидел на стуле и тупо смотрел перед собой.

— Извините, а сейчас я очень прошу вас уйти, — ее голос звучал уже мягче, просительней.

Он резко встал и подошел к ней.

— Хорошо, я уйду, но вначале ты заплатишь мне за все.

И прежде чем она успела что-то сказать, он схватил ее в охапку и потащил к кровати. Я глазам своим не верил. Этот эстет, считающий себя донжуаном и дамским угодником, поклоняющийся высокой поэзии и искусству, этот знаток классической философии на моих глазах вел себя, как настоящий бандит. Она сопротивлялась изо всех сил. Он разорвал на ней платье и лифчик, а когда она закричала, схватил се за горло и начал душить. Из последних сил ей удалось оттолкнуть его от себя, но при этом она налетела на трюмо и так сильно ударилась головой о зеркало, что оно треснуло. И в это мгновение словно пелена спала с моих глаз. Я увидел ее бездыханной на полу в осколках зеркала и луже крови.

Я не физиолог и не способен объяснить, как она могла так удариться и какую жизненно важную область головы затронуть, чтобы из ста подобных падений именно с ней произошел этот несчастный случай со смертельным исходом. Да, она была мертва, и уже ничто не могло ее воскресить. Это было как Божий рок, как наказание за какие-то грехи.

Я мгновенно протрезвел. Пощупал ее пульс, попробовал сделать ей искусственное дыхание. Но все было бесполезно. Она лежала неподвижно, не подавая никаких признаков жизни. Ужас охватил мою душу. А из-за паутины разбитого зеркала на меня смотрел мой двойник.

Все было кончено. Что мне оставалось еще делать? Я тихонько выбрался из ее квартиры и отправился домой. На следующий день Владик обнаружил ее труп и вызвал милицию, которая его тут же арестовала. В ней нашли его сперму. Как он ни пытался доказать свою невиновность, его приговорили к высшей мере наказания. Я не был ни на ее похоронах, ни на его суде. Позднее я узнал, что его расстреляли.

Иногда я себя спрашиваю, виновен ли я в смерти этих двух людей, и отвечаю себе: каким-то косвенным образом — да. Но, согласитесь со мной, я не убивал ее. Если она и погибла от моих рук, то убийство было непреднамеренным. Но вот позвольте вас спросить, господин следователь, кто же убил Владика? Если я вовремя не явился к вам и не заявил, что имею причастность к этому несчастному случаю (а я считаю, что это был именно несчастный случай), то почему вы, не разобравшись во всем этом деле до конца, поспешили поставить бедного парня к стенке? Кстати, своих следов в её квартире я оставил предостаточно. Я умышленно ничего не уничтожал, решив, будь, что будет. Вы можете говорить мне о высшем долге, о торжестве справедливости, об этических принципах. Но позвольте, я не уверен, что вы, игнорируя все тонкости этого дела, не поступили бы со мной так же. А жизнь-то у нас одна, и умирать никому не хочется.

"Но в таком случае, — спросите вы меня, — почему я по прошествии такого времени пишу вам свое признание?" Видите ли, дорогой мой господин следователь, в мире есть вещи, которые нисходят на нас, как божественный дар, и перед которыми, по словам того же Пруста, выдыхаются все логические построения нашего рассудка. Так и в нашем случае. Именно в нашем с вами, я не оговорился. Как бы там ни было, но если вы считаете, что я являюсь виновником смерти девушки, "кем же, в таком случае, являетесь вы? Я человек законопослушный, хотя и очень страшусь вашей системы. Вы скажете, что произошла судебная ошибка. А сколько таких ошибок происходит по всей стране? Не лучше ли нам вообще отказаться от смертной казни? Так что, если нам честно предстать на суде перед Богом, то мы оба будем повязаны одной веревкой, потому что оба являемся преступниками, с той только разницей, что я убил человека не намеренно, а вы это сделали с определенным умыслом. Да, да! Ведь признайтесь, у вас тоже было определенное желание — быстрее закрыть это дело. И вы в какой-то мере были заинтересованы в осуждении и наказании невиновного. М-да, жестокое у нас государство, и вместе с вами мы находимся под его сильным прессом. Поэтому я вас нисколько не осуждаю. Поэтому и вы не должны удивляться, что люди, как в моем случае, не спешат делать признание, чтобы, не дай Бог, с ними не произошла подобная судебная ошибка. А все это, как мне кажется, происходит от несовершенства нашего мира.

Что же касается божественного дара, ниспосланного на меня лично, и перед которым пасует мой рассудок, то он заключен в том несчастье, свалившемся на меня, от которого я не могу забыться даже за бутылкой водки. Снова и снова эти страшные вопросы разъедают мой мозг: почему все так получилось, что же я такого натворил и где справедливость? Когда я сижу по вечерам в своей пустой квартире перед зеркалом с полным стаканом, мне кажется, что именно мой двойник мучает меня этими вопросами. Он смотрит на меня со своей издевательской ухмылкой и шепчет мне на ухо:

— Ты же хотел, чтобы этого парня наказали, потому, что он встал на твоем пути. Если бы не он, то не произошло бы этой страшной трагедии, и твоя принцесса была бы сейчас жива, и может быть, принадлежала бы тебе. Ведь так? Ты, конечно, испугался, когда ему вынесли смертный приговор. Ты не ожидал, что дело закончится так печально для него. И сейчас ты его жалеешь. Не правда ли?

Каждый вечер он мучает меня своими тихими допросами, и каждый раз я ищу всякие оправдания и уже почти не нахожу их. Мне кажется, что от всего этого я скоро сойду с ума. Поэтому, господин следователь, как бы мне ни было тяжело, я спешу сделать признание, находясь еще в здравом уме и ясной памяти. Я больше так не могу жить. А-а, будь, что будет. Сегодня я отошлю это письмо вам, чтобы не передумать, выпью еще один стакан водки и лягу спать. А завтра приду к вам в участок, и мы обо всем поговорим. И делайте со мной, что хотите. Это будет мне наказанием за все. Но прежде чем попасть в ваши руки, я бы хотел вам задать один вопрос: не мучает ли вас ваш двойник-судья, который живет в вас, и которого вы каждый день видите в зеркале? Быть может, вы тоже втайне пьете, чтобы заглушить его голос? Но помните, что водка не всегда помогает. Когда мы веселы, она делает нас веселее, когда мы злы, она еще больше ожесточает нашу злость, а когда мы печальны, она ввергает нас еще в большую печаль. Но без нее, признаюсь вам, мы тоже жить не можем. Ведь недаром когда-то еще в глубокой древности бог Дионис обучил человека виноделию. Не для того ли он подарил ему виноградную лозу, чтобы хоть ненадолго вырвать его из плена, в котором нас держит общество? Смею вас заверить, господин следователь, это был один из самых умных и милосердных богов греческого пантеона. Он освобождал людей от мирских забот, снимал с них путы размеренного быта, рвал оковы, сокрушал стены, насылал безумие на врагов и страшно их карал.

Мы часто совершаем поступки, за которые нам приходится расплачиваться. Но может быть, на эти поступки вынуждает нас идти веление свыше, заставляя затем страдать и пытаться разобраться в том, мимо чего мы бы прошли, оставив без внимания.

Итак, господин следователь, я кончаю свое признание. Сейчас я поставлю точку и отошлю его вам. Затем я вернусь, выпью еще стакан водки и лягу спать. Может быть, завтра мой собеседник, живущий по ту сторону зеркала, посмотрит на меня с меньшим презрением, и мы снова, как в старые добрые времена, заживем душа в душу, пытаясь вместе склеивать осколки разбитого зеркала."

Июль 1994 г.

/Рассказ Власова В. Ф. «По ту сторону разбитого зеркала» вошёл в авторский четырёхтомник под общим названием «В поисках четвёртого измерения», изданный в 1997 году в Иркутске Издательством журнала «Сибирь» совместно с Товариществом «Письмена». Том 2-й «По ту сторону разбитого зеркала»./

Власов Владимир Фёдорович