Поцелуй со вкусом эрзац-кофе

Поцелуй со вкусом эрзац-кофе

В главном штабе Штрайкрафте Вогемрайха была паника, пятая Помиранская армия, почти дойдя до Северного моря, попала в окружение сил Гетманова Войска. Фельдмаршал Фриц фон Гайбург, собрав всех кого мог, тут же покинул Штейнберг и направился спасать свои полки. Штаб почти опустел, для спасения фронта поснимали всех боеспособных кадров, от уборщиков до кухарей, осталось только командование и необходимый для его обслуживания персонал, состоявший преимущественно из голодных пацанов. Император Ойген, выполнявший роль верховного главнокомандующего, сложил все полномочия на брата Готлоба и тоже покинул столицу. Сто тринадцатый кабинет штаба эти перемены тронули, но не сильно.

В здании было пусто, как в желудке у оберста, чудом не отправившегося на фронт. Спасло родство с владельцем сети ликёро-водочных заводов. Фон Трабер никогда не гордился тем, что его отец спаивает нищее население изъеденной войной страны, но в этот раз был ему благодарен, погибать штабному офицеру не хотелось. Приближалась зима, в кабинете было холодно, поэтому Кёниг кутался в шинель, то и дело подкидывая папки с документами в печку-буржуйку, чья жуткая чёрная труба была выведена в окно. Истребление бесполезных документов приносило ему неимоверное удовольствие.

- Скоро нам не понадобится ни архив, ни корреспонденция, всё сгорит в огне войны! - шептал Кёниг, протягивая руки к огню. Вдруг дверь в кабинет отворилась, оберст лениво отвёл взгляд от догорающего рапорта о ликвидации повстанческой группировки. Сперва в кабинет вкатилась тележка гружёная дровами, а за ней адъютант с прапорщиком-связистом.

- Гер Кёниг, а вот и мы! - хрипло заметил прапорщик, опрокидывая тачку на бок, поленья кучей оказались на полу, который ещё вчера покрывал ковёр, ныне пол был гол, а ковёр висел на витрине ломбарда.

- Замечательно! Обоих приставлю к наградам за отопление штаба, - устало гоготнул оберст, выходя из-за стола и, быстро начиная собирать дрова.

- Вы ещё не все документы, которые нам дал гер Абрахам сожгли? - поинтересовалась адъютант, помогая начальнику, связист же в это время, выкатив тачку в коридор, вернулся к своему приёмнику.

- Почти все, осталась одна папочка, так что вы вовремя! - осклабился Кёниг, закидывая в буржуйку толстое полено.

- По радио передают, что для дров разрешат использовать нежилые дома на окраинах! Центральное отопление будет работать только в части районов столицы, - заметил связист, отворачиваясь от приёмника, лицо у него было бледное с голубизной, как у покойника.

- Да уж, Клаус, дела. Скоро книги жечь начнём, а там не за горами и мебель… - грустно протянул оберст и, похлопав по урчащему животу, спросил:

- У нас что-нибудь кроме дрянного коньяка есть?

- В столовой пусто, всё высшим чинам унесли, всё что было, - заметила адъютант, складывая дрова у печки. Оберст расстроенно стал копаться в ящиках стола. В это время связист во всю настукивал сообщение товарищам по линии.

- Тушёнки нет, всю съели, а в сейфе ничего не осталось? - спросил оберст, смотря на узкую спину адъютанта с надеждой и голодом.

- Сейф вчера вы же и вычистили, всё в дом, всё в семью, - грустно усмехнулась адъютант, выпрямляясь и отряхивая с брюк грязь. Перед глазами Кёнига встала вторая супруга и семнадцатилетний сын, помотав головой, он выгнал этот образ. Оберст был очень рад, что адъютант осталась с ним, командование ещё не дошло до такого маразма, чтобы посылать на фронт инвалидов, хотя что-то подсказывало Траберу, что такая мера не за горами. В комнате стало теплее, Кёнига почти разморило, но голод не давал покоя. «Придётся пить! Ну хоть согреюсь...» - подумал Трабер, покидая кресло. Вдруг лампочка неприятно замигала. В кабинете и коридоре погас свет. Клаус, вздохнув, сказал:

- Это ДЭЦ на Марьинштрассе накрылась, теперь до завтра электричества не будет…

- А приёмнику до завтра питания хватит? А то мало ли Гешпанцы в город войдут, а мы и не узнаем! - с досадой выплюнул Кёниг и выругался, ему очень не нравилось в темноте, она напоминала ему о тесном блиндаже, оберсту даже показалось что запахло так же, гнилой древесиной плесенью и сыростью.

- Я вчера зарядил. Об стихийном отключении ещё в газетах писали. Если керосин не разворовали, через пол часа включат генератор в подвале, - проговорил связист и грустно добавил:

- Но, это вряд ли, наш штаб предпочтёт романтично сидеть при свечах…

- А у нас свечи есть? - иронично поинтересовался Трабер, в темноте сталкиваясь с адъютантом, та чуть не упав, схватила его за плечи, удержалась и тихо ответила:

- Никак нет, вы их, когда у нас маршал Гёпнер выпивал, скормили ему в качестве закуски…

- Как он нахваливал, а! Хорошие были свечки, сальные… - хмыкнул оберст, щёлкнув зажигалкой, он осветил лицо адъютанта, та прищурила глаз и улыбнулась, лицо её было бледно, острые скулы манили. Живот оберста вновь предательски заурчал, Кёниг уже почти жалел, что утащил последний мешок сухарей домой жене и сыну.

- Будем по старинке! - налюбовавшись острыми чертами лица адъютанта, сказал оберст и, подойдя к шкафу, извлёк из него керосиновую лампу и полу пустую канистру с топливом, отложенную на чёрный день.

- Теперь секретные документы есть придётся, а я и не против! - рассмеялся Кёниг, в тишине темноты было слышно лишь дыхание адъютанта и стук передатчика связиста, Трабер вновь вспомнил фронт, потом лазарет, помотав головой, забыл. Залив керосин, он зажёг лампу. Теперь стало светлее, но есть хотелось всё так же. «Надо было и вправду документы не жечь, а жрать!» - грустно подумал оберст и уставился в последнюю оставшуюся папку с документами, на обложке красовался имперский двухглавый, восьмикрылый, четырёхлапый орёл, под ним было красивым почерком написано: «План зимнего наступления тысяча восемьсот семьдесят четвёртый год». Оберст оскалился и бросил папку в огонь, не открывая, не заглядывая, ему было плевать на эти фантазии вышестоящих. Хотелось простых человеческих вещей, в первую очередь тепла.