Почти любовники

1. Эта тропа будет новой

Теперь, когда я смотрю на спящего мужа, то не чувствую и доли того восторга, который испытывала когда-то. Его лицо больше не кажется умиротворенным, оно просто обмякшее. Линия рта с опущенными уголками вовсе не жесткая, а скорее обиженная, будто он недоволен даже во сне. Может быть, ему снюсь я - тогда все понятно.

Я любила вдыхать запах его кожи, уткнувшись носом в затылок, и, хоть было неудобно, засыпала моментально. Сейчас я говорю себе, что такова природа усталости, но раньше я верила иным причинам. Последние месяцы я каждый день срывала с мужа очередную волшебную иллюзию и исцелялась реальностью.

Максимом двадцать восемь лет назад нарекла моего мужа весьма мирная пара, так до конца и не оттертая от застенчивой научной интеллигентности, уходящей корнями в их безоблачную советскую молодость, о которой они любили вспоминать с задумчивым огоньком в глазах. Сын их, отлично доживший до сегодняшней ночи, всхрапывает и с длинным вздохом переворачивается. Доносится густой запах недавно выпитого алкоголя.

Вернувшись из неизвестного мне, как жене, места, он тихонько прокрался по квартире, пока я валялась в ванной, раскидал по спальне одежду и завалился спать, натянув на себя уголок покрывала. Где он пил, я не знала, с тех пор, как мы подали документы на развод, он красноречиво очертил границу своей будущей свободы, попросив в его дела вне дома не влезать.

Подобно многим семейным парам мы готовились к разводу, но продолжали жить в одной квартире, не делили еду, хотя общий бюджет ликвидировали, вместе завтракали, - опаздывающий мог попросить вымыть за ним посуду, на что получал благородный кивок, - а когда я гладила и в стопке одежды выныривала Максимова рубашка, она также безропотно попадала под пресс утюга.

Причин такой благосклонности друг к другу было две - обе нам были по душе. Первая - у нас не случилось ничего, чтобы мы со скандалом разъезжались. Брак четыре года назад непреклонными огненными руками обхватил нас и замуровал внутри, казалось бы, крепкого, раскаленного семейного счастья, но когда оно все же остыло, то стал похож на больного старика, доживающего последний месяц и морально готового к кончине. Он вызывал жалость и смирение. Но ведь не каждому суждено жить долго, решили мы под бокалы сухого вина и, чокнувшись, сразу договорились переступить всяческие претензии друг к другу.

Второй причиной стал ремонт в наскоро купленной Максимом квартире, потому что наша общая была на две трети моей и лишь на треть его. Великодушие после все того же вина взбурлило в муже с неведомой, но явно приятной для меня силой, поэтому возможный размен был отметен сразу, а уже спустя неделю Максим обрел собственную жилплощадь. Очень холостяцкую, хотя и без ремонта. Эта беда поправимая, услышала я. Но как, оказывается, тяжело подобрать правильный цвет стен для одинокого мужчины, сокрушался Максим и, обложенный палетками цветов и интерьерными журналами, попросил совместного быта на время, пока познает дизайнерские муки. Выгонять пока еще зафиксированного государством мужа, да еще и такого бескорыстного, я не решилась.

Была и третья причина, вовсе несерьезная, какой несерьезной бывает заметная только при хорошем свете заноза. Несмотря на пустячность, время от времени она давала о себе знать ощутимой нарывной болью. Обычно это бывало после звонка свекрови, с которой приходилось общаться как ни в чем не бывало. Максим, в этом случае проявив самую обыкновенную трусость, отказывался очеркивать перед родителями горизонты будущей свободы, без сомнения похоронив продемонстрированную мне дерзость. Поэтому эти милейшие люди, свято считавшие нас идеальными супругами по собственному подобию, ведать не ведали о скорейших переменах в жизни их сына. Я также пропала в слезливые жернова просьбы помолчать до подходящего момента, а когда слезно просит мужчина, сердце женщины, хоть и самое ледяное, часто начинает подтаивать. Даже себе в ущерб.

Позевав над пьяным телом мужа, я приношу из гардеробной запасное одеяло и сердито укрываю его.

Спальня со дня посещения мирового судьи принадлежит мне. Максим, самовольно избрав себе диван в гостиной, устроил там ложе султана, водрузив на разложенный диван высоченный ортопедический матрас, внесенный под его руководством тремя грузчиками, затянул его багровой простыней и накидал подушек, как для сна, так и интерьерных. После пробуждения он накрывал постамент пледом с золотистыми завитками – подарок родителей после поездки в Ташкент, и споро выкладывал подушечный заборчик. Убирать это безобразие ни сил, ни места не было.

На первый взгляд может показаться, что Максим инфантильный остеохондрозник, но это совершенно не так. Он в меру заботливый и внимательный, не скуп и не скучен, а если не замечать легкую склонность к патетике и пристрастие кутить мужскими компаниями, можно сказать, что я ему была важна, и планы на нас он всегда строил колоссальные, хотя воплотить успели малость. Сейчас это помогает дышать свободнее.

Я сажусь на Максимов диван и несколько раз подпрыгиваю, проверяя удобство. Конечно, он удобен – муж любит комфорт, стремясь к постоянному блаженству, из-за чего отбрасывает все, что мешает этому чувству. Так, мы обошли все рестораны Москвы, сулящие по советам знакомых предельно аппетитные блюда, побывали на нескольких эротических спектаклях, пару раз станцевали бачату, но поняли, что это не наше, познакомились с десятком курортов и виноделен и, наконец, уперлись в тупик домашних тематических вечеринок. Впечатления у нас оказались противоположные, поэтому измотанная бессменной ролью гостеприимной хозяйки я притормозила и завернула новые предложения, а Максим решил продолжать в одиночестве.

Берусь было за пояс халата, но в чужой кровати, пусть это и диван, вдург решаю спать, не раздеваясь, - надо соблюдать правила: мы чужие люди, несмотря на юридическое единство.

Сонливость склоняет меня к подушке, на часах почти одиннадцать – строгий предел, когда я ложусь спать, но прежде чем отдаться сновидениям, вспоминаю про телефон. Поблизости его нет. Он гораздо дальше, в гардеробной. На экране пять пропущенных вызовов с одного и того же номера.