Под звуки взрывов

Под звуки взрывов

"Ая, Ая... Дорогая как же ты наивна. Думаешь тот русский и впрямь любит тебя?"— шепчет издевательски мать на ухо, пронизывающим и своим противным, манерным голосом. Таким прокуренным и хриплым, сжимает плечи дочери. Лихтенберг вздрагивает от неприятных ощущений и стискивает зубы. Она знает, что Андрей любит её, иначе не может быть. Или может... Это все притворство?

***

      Война спишет всех и вся. Слышатся раскаты грома, видна красивая и яркая гроза и всю эту картину, главное дополняет вид горящих танков. Он лежит, не проронив ни слова. Весь раненный, в крови, чувствует как образовалась уже нехилого размера лужа. Девушка тут же видя эту ужасную картину, подбегает, касаясь нежно, как можно более осторожно подбородка солдата пальцами, поглаживая.       

—Андрей... — шепчет немка чуть ли не в слезах. Оказывается, что так ранима, стоит только возлюбленному получить пару ранений. Тот, слабо, но искренне улыбаясь, кашляет кровью, после сплевывая. Опускает голову на ее колени.       

—...Скажи, что ты будешь жив...— шепчет та вновь на ломаном русском, но хотя бы на каком-то. Крылов обречённо вздыхая, касается сухими губами кожи ее рук. Мягкая, притягательная и, по-своему, такая потрясная, да ещё и до безумия бледно-аристократического оттенка.       

— Обещаю. — говорит солдат негромко по-немецки. Война спишет всех и вся. Глупо и наивно полагать, что самый дорогой тебе человек не может погибнуть в любой момент. Взрывы танков, разрушенные деревни, концлагеря — это все ужасы, что созданы войной. Что есть рейх? Сборище, подобное людоедам, питающиеся криками, мольбами, страданиями. Пожалуй, этот список можно продолжать ещё до безумства долго. Но следует сказать одно — Лихтенберг никогда не признавала её, наоборот считала зверством и удивлялась тому, что люди слушая эти демонстративные разглагольствования Гитлера насчёт независимости Германии, да и не только; завоевание всея мира. Как же жалко.       

"Как ему сходит это с рук?"— проносились в голове у той.

***

Война спишет всех и вся... Их первая встреча можно сказать, произошла на неком поле боя, он с раненой рукой и она в тот же миг быстро подбегающая, волнующаяся и решившая потащить его в госпиталь. Но ему не нужна помощь немецкой женщины, пусть хоть согнувшись клубочком, сдохнет прямо тут, но никогда... Никогда не падет до того уровня, чтобы жалко выглядеть в чьих-то глазах. Ая хмурится, наклоняется и берет его лицо в свои руки. Руки такие тёплые, такие нежные, что мужчина даже не возражает.

— Ist Krieg ein Begriff von Stolz? /Разве на войне есть понятие гордость?/ — шепчет она на немецком. Удивительно, но даже перевод на английский не понадобился, замечает его утвердительный кивок и глубочайше, обречённо вздыхает.       

— Понятие гордости есть везде. И я ни за что не паду до того уровня, когда девушка, так ещё и вражеская собирается мне помочь. Вдруг если дашь лекарства — они окажутся отравленными, а? — прыснул Андрей, держась рукой за истекающее кровью плечом.

Так он и вправду не верит. Не верит в то, что она и вправду хочет помочь, не хочет оставлять его на произвол судьбы. Стискивает зубы, а после, совершенно ничего не стесняясь и как будто, как ни в чем не бывало, отрывает кусок от собственного белого, явно потрёпанного временем платья.

Удивительно, однако ж, оба молчат в этот момент. Слышится лишь одно тяжёлое дыхание из уст солдата и временные вздохи девушки. Кажется такого поворота событий он не ожидал. Лихтенберг осторожно дотрагивается до раны пальцами, совершенно аккуратно, чтобы не доставить боли, но Крылов все же закусывает губу. Конечно, все таки от огнестрельного оружия. Ая не обращает на это совершенно никакого внимания, соблюдая абсолютную непоколебимость, обвязывает плечо, делая что-то вроде повязки. И фыркая, отворачивается и расстроенно, недовольно, бормочет под нос.       

— Не все немецкие девушки жестоки.

Он тем временем, немного недопонимая, что только что случилось, почесывает голову. Хоть бы какую-то благодарность произнес, а то сам небось, до этого мысленно ее матом трехэтажным покрывал. Настоящий русский мужчина, совершенно не любящий признавать свою неправоту, осознает и говорит на своем ломаном языке.

— Danke. /Спасибо/

Черт, а как неловко ему сейчас, кто бы только мог подумать. Мысли разного рода всплывают, не особо давая, так скажем, отдохнуть. На пару минут затянулась то ли неловкое молчание, то ли скорее гробовая тишина, но после ее они решили почему-то прервать одновременно и задали вопрос.       

— What is your name? — говорят на английском в тот момент оба. Она, жутко раскрасневшись, сжала в руке ткань платья и опустила взгляд. Он, неловко усмехаясь, потирает переносицу и смотрит. Перед ним стоит девушка, лет этак восемнадцати, на вид вроде бы очень милая, так бы сразу и не сказал, что немка.       

— Андрей...— слышится небольшая пауза, а после тот, почему-то нервничая, продолжает,— Крылов. — Ая... Ая Лихтенберг. — почему-то поясняет после сразу та и мягко улыбается.

Удивительной улыбкою; исполненной заботою, искренностью и даже каким-то приветливым тоном. Крылов, наблюдая за тем, как Лихтенберг стремительно краснеет, посмеивается и касается прядей шоколадных волос, прижимает к себе. А она и не сопротивляется вовсе, именно этой теплоты долгое время ей так не хватало. Не хватало заботы, любви.

                                                                         ***