Подъезд.

Подъезд.

1.

В три часа ночи я оказался лицом к лицу с ним, и мне предстояло одолеть все пять этажей, погруженных в непролазную темень.

Наверное, не один наш подъезд отличался железным правилом, гласящим, что перегоревшие лампочки непременно должны торчать в патронах еще долгие холодные недели, переворачивая с ног на голову привычный процесс утилизации. Однако я еще ни разу не встречал, чтобы все лампочки сразу вдруг потухли, и это могло навести на некоторые мысли, но только не в моем расслабленном состоянии. Я стоял, взирая на мертво-черный зев собственного подъезда битых десять минут, не в силах представить, как же мне избежать удара ступеней по ребрам или спасти родной затылок от нападения бетонных плит. Будь я более трезвым, моя голова вспыхнула бы иными мыслями — воспоминаниями детства. Когда ты стоишь посреди ночи перед абсолютно черным проходом, имеет смысл для начала схватить ближайшую кошку и швырнуть ее в этот проход, проверяя последний на наличие за углами злобствующей нечисти. Кошки у меня с собой не было, догнать я не смог бы даже муравья, а спать хотелось смертельно. И где-то там, на пятом этаже, — родная «хрущевка». Я хотел домой и пошел туда. Через подъезд.

Меня обрадовало до посинения (впрочем, я и без того был «синюшный») то обстоятельство, что мой мозг сформировал в голове образ спичек, когда я только-только нащупывал носком ботинка первую ступеньку. Иногда случалось так, что жители моего подъезда забывали повернуть рубильник, питающий все пять этажей электрическим, дарующим жизнь, светом. Что ж, возраст, куда понятнее,— по моим нечетким сведениям, самый молодой мой сосед уже приобрел шестидесятилетний стаж в этом мире. Посему я в первую очередь направил горящую спичку к стене, высматривая рычажок включения. Рычажок обнаружился на месте, но толку с него было ноль, поскольку я повернул его четырежды, а света в подъезде не прибавилось. Выходило, что либо рычажок неисправен, либо я… ну, сами понимаете.

Так я и полз. Первый этаж был абсолютно пуст, поскольку на другой стороне дома размещался во всю долготу здания продовольственный магазинчик. Квартирные двери начались со второго этажа, и моя вторая спичка потухла, опалив мне большой палец. Я утомленно подумал, что завтра палец будет ныть весь день и портить мне настроение. И тут же следом накатила новая мысль: завтра — воскресенье! То есть, вернее, уже сегодня, но неважно: суть в том, что хотя и существует опасность застрять на всю ночь где-нибудь между этажами, завтра вполне можно отлежаться перед телевизором, ничего не делая, ни о чем не заботясь. Опираясь на это положение, я и позволил себе «надраться» сегодня в компании близких друзей, к которым сначала пришли другие близкие друзья, потом приперлись еще какие-то люди, а потом все это превратилось в очередную попойку, с музыкой и острым дефицитом свободных комнат. Короче говоря, особо конкретных деталей я не помнил, а отправился я к Лехе и Светке на вечеринку с одной лишь целью: снять более или менее путевую девочку, чтобы хоть сегодня не амурничать тет-а-тет с ночью. После развода с женой мне стало здорово неуютно жить. Благо дело, бывшую квартиру пришлось разменять (она настояла; я, как дурак, изо всех сил цеплялся за расползающиеся обломки), и меня не терзали стены, ежедневно напоминая о былом, и постель я мял другую… но все же ночь, где я принадлежал сам себе, постепенно становилась мне отвратительнее каннибализма.

Но ничего у меня не вышло, и виной тому был я сам. После двух ночи я обнаружил, что рискую освежить свою партнершу, жавшуюся ко мне в медленном танце, волной блевотины. Я в спешном порядке исчез на десять минут в туалете, а когда выбрался, то уже не нашел ее на том месте, где оставил (удивительнее было бы обратное). Строго говоря, шансы мои на ночной чайвдвоем нисколько не упали — народ прибывал валом,— но мне вдруг резко все расхотелось. На душе становилось как-то пусто, словно стенки кишечника раздвигались или росла в животе одна из этих чудо-таблеток, вроде «Суперлайн», как губка в водостоке. Воспоминания о сливных отверстиях быстро выгнали меня на морозный воздух. Я успел только краем глаза уловить Леху, который крикнул мне вдогонку что-то вроде:

— Все ништяк, в натуре!

И показал мне одной рукой средний палец. Вторая рука плашмя покоилась на ягодице блондинки, танцевавшей с ним в паре. Блондинистая не обратила на меня ровным счетом никакого внимания, а Леха исподтишка показал мне тем же пальцем, как он будет рад всадить ей по самое горло. Я подумал, где сейчас Светка. Лицезреет из-за угла эту бесподобную сцену? Или подставляет свою задницу другой ладони? Да, странная пара, нет слов.

Морозный воздух врезался в мою голову сухим пистолетным выстрелом. Я тут же натянул шапку, которую легкомысленно держал в руке, намереваясь просвежиться до самого дома,— вытрясти алкоголь, уже не приносящий мне ничего упоительного. Постоял, огляделся. Полеглый снег искрил в свете фонарей квадрильонами блестящих таблеток. Расположенный рядом детский садик напомнил мне заколдованный дворик принца: запорошенные веранды, кусты, набухшие снежными лапами, заваленные горки и домики с лазами. Суббота, и с утра валил снег. Дети успели потоптать законную площадку, но после обеда все разбежались по домам, а снег продолжал свой сизифов труд, безо всякого роптанья выполняя нудную работу: заваливать, заваливать, заваливать.

Я шел сквозь ночной, безлюдный город, по самому центру проезжей части, где риск застрять в снегу сводился к минимуму, и думал, что каждому живому существу природой отведено какое-то назначение. Лягушкам — жевать комаров, комарам — жевать людей, людям — хлопать по одним ладонями, а по другим подошвами. И снегу отведена своя миссия: уравнение при Х стремящемся к заваливанию. И даже так: бесконечно стремящемся к бесконечному заваливанию. Вот, дорогие товарищи, до каких бредней доводит двухнедельное воздержание от секса.