Подлинная история Ивана Дурака и Кащея Бессмертного или...

Подлинная история Ивана Дурака и Кащея Бессмертного или...

Подлинная история Ивана Дурака и Кащея Бессмертного или Хождение за три моря

Я сидел у костра и жег вату. Ну, да, белая такая, обычная. Сзади у меня целый тюк ее стоял. Огромный такой, прессованый. Да, пока не забыл, я – Иван. Вроде бы не дурак. Хотя иногда как подумать...

Проходит мимо меня человек, да ко мне приглядывается. Ну что, что приглядывается? Тут многие ко мне приглядываются. Они ж вату не жгут, необычно. А зачем мне это надобно, им знать ни к чему. Только у этого что-то другое во взоре, что-то знакомое. Подходит он и вдруг говорит по-русски. Мол, так вот и так, зовут меня Афанасий Никитин, за три моря прошел, а русского человека, ну, никак не ожидал увидеть. Что ты, мол, здесь делаешь? Ну, я и рассказал...

Началось с того, что решили мы с дружками пыво попить. Да не как-нибудь, а на свежем воздухе. Вроде даже с девками. Но тут я не уверен, поскольку решили мы тоже не с трезвых глаз. Значит, тащим мы толпой жбаны с пывом, а самые резвые на горку уже взобрались, да из кружек пьют. Да среди них приятель мой. Тут такая меня досада взяла, что хлебнул я из жбана, схватил его в одиночку и попер в горку. Ан, не сочетается. В смысле пыво и таскание жбанов в горку. Помню только что пошел я хорошо, так пошел, так пошел... А потом ничего не помню.

А затем, сижу уже я в какой-то зале-не зале, подвал каменный с потолком высоким. Вокруг народа тьма, все жрут что-то, и все в белых халатах да с ползунками какими-то на голове. Ну, что, думаю, мое-то какое дело. Я вот со жбаном бегал, тоже небось как дурак выглядел. Не мое это дело, чего там у них на голове. Но место какое-то непонятное. Впрочем, чего ж непонятного? Народу много, все жрут, я – пьяный, стало быть трактир. Что ж еще это быть может?

Словом, все своими делами занимаются, я – своими. А дело у меня как у греческих философов древних. Познай самого себя. Или найди себя. В смысле в себя придти надо. Что не просто. Как же тут себя найти, если взор мутный и каждое движение с трудом великим дается.

Ну вот, сижу я так, себя ищу потихоньку, насколько Бог сил дал. А в залу ту заходит какой-то высокий, тощий, в черном, и чего-то говорит. Ну говорит, и пускай говорит, я его все равно не слышу. А эти, с ползунками все встали, вытянулись, да слушают его. Ну, пускай слушают, мне-то что?

А он как принюхается, да и направился ко мне. Встал надо мной и смотрит. А потом как заорет: «Чую, русским духом пахнет!» Ну, дух от меня и правда отменный был, но зачем так-то, всем вокруг сообщать? И так, что ли, непонятно кому? А он не унимается. «По мою душу, значит, пришел, богатырь? Смерти моей хочешь? Ан, нет у меня души, просчитался! И смерти у меня нет, бессмертный я! А вот тебе, точно конец пришел...» 

И так пронзительно, прямо на ухо, гад, кричит. Ну, хочешь убить, так убивай, а издеваться-то зачем? И такая меня досада взяла тут, что преодолел я себя, взял его за грудки, грохнул спиной на стол и стал кулаком по роже его молотить. «Ах, ты, паскуда!» кричу, «Будить меня?! Добра молодца?! С похмелья?!!! Да я тебе!... Ах, ты, блин, фарш бессмертный!», и продолжаю его кулаком молотить. Да такая, братцы, досада и тоска за душу взяла, что, остановиться не могу. Ну просто чувствую, если кулаком сию секунду кому не врежу, то сам сдохну. И так много раз подряд. В общем, на душе муторно, и кого-нибудь убить хочется. Так и бью гада, так и бью... А перчатка железная, тяжелая. Словом, когда стол сломался, от него и правда один фарш остался.

Тут я и сел без сил. Народ вокруг столпился, говорит что-то между собой, во все глаза пялится. Но говорит негромко, с почтением к похмельным мукам человека, душевные стало быть, с пониманием. И так на душе хорошо стало от их понимания, ну так бы всех их и обнял, кабы силы были. 

Тут один из них ко мне подходит. Хоть и без простынки на голове, но борода седая, почтенная, а глаза большие, умные, добрые... Сразу я к нему симпатией проникся. Он и говорит: «Ай, не дело здесь это оставлять! Кащей, поганый, из этого обратно возродится может. И плохо тогда будет. Надо что-то делать!» «Да, что ж делать-то?» - спрашиваю. «Сжечь бы надо, да мясо сырой, не сгорит, плохо будет. Ну да, давай дорогой, мы тебе поможем, соберем весь этот фарш, пойдешь на базар, продашь добрым людям. Каждый в плов себе положит, вкусно будет. Не подавятся. Кащей не вернется.» «Да ты что?» - возмутился я, - «Людоеды вы тут, что ли?» «Не,...» - говорит, - «Не людоеды. Мы люди добрые. Вот только не человек это, Кащей, так что греха тут нету, богатырь. Не волнуйся.» И то, верно, думаю, не человек, так и можно. Но все равно, говорю: «Не дело, доброму молодцу на базаре стоять, фаршем хреновым из одних костей торговать!» «А ты и не стой. Ты нас выручил, мы тебя выручим. Давай, мы сами продадим, себе немного за труды возьмем, а тебе все остальные деньги принесем! А ты пока здесь посиди.»

Ну, я и посидел. Мне-то что? Тот бородатый не обманул, пришел, деньги принес. Вот, говорит, бери выручку. Я ему, мол, забирай себе, не нужны они мне, а он ни в какую. Честный торговец оказался. Говорит: «Деньги те, за Кащея вырученные, проклятие на них теперь. Мне никак нельзя. Да и если хан узнает, что я деньги от поручителя утаил, плохо будет. Секир башка, а то и на кол посадит. Так что бери эти деньги, богатырь. Заслужил.» «Так ты что ж,» - говорю, - «Мне проклятые деньги подсовываешь? Я вас выручил, а вы мне проклятие на голову?» «Мы – люди добрые, но маленькие», - отвечает он, - «А проклятие большое. На всю страну хватит. А может и на весь мир. Нам с ним точно не совладать. Тут только русский...» Замялся он тут, видать не родной ему русский язык, ну да это и так понятно. А он продолжает: «Тут русский богатырь нужен, чтоб с таким проклятием совладать.» Ну, что ж, можно людей понять, если не я, то кто же?