Пока кукует над Рессой кукушка...

 Часть вторая.   Лихолетье.    Глава третья.       Беда не приходит одна…                

                                                                    Часть вторая.

                                                                        Лихолетье.

                                                                    Глава третья.

                                                       Беда не приходит одна…
               

    Николай сидел под берёзой, к которой в детские годы водила его мамушка, и перебирал мысленно прожитые годы. На душе было слякотно и холодно. Опустела она, душа-то. Ничего не радовало, никакого просвету впереди не видел. Вот перед отъездом из отчего дома пришёл на Селибы со старыми богами предков пообщаться. Может что подскажут в его одинокой и неустроенной жизни. Мамушка с тятей любили по молодости сюда наведываться.
       
    Задумался о своей судьбе. Вроде и не грешил шибко, а всё пошло наперекосяк. Лишился смысла жизни. Всё, к чему стремилась душа, растерял.
Вспомнилось, как выдавали замуж Дуняшу. Он тогда впервые высказался против жениха. Мол, куда Дуняшу зовёт? Сам голытьба, хочет и сестру по миру пустить.

    -- Дак, ить и мы не богачи, -- осадил его отец. И пояснил: -- Не пристало сейчас перед другими нос задирать. Чуть что не так, и мы окажемся в самом низу. Не просто ведь в народе говорится: от сумы да от тюрьмы не зарекайся…

    Герасим и сам чувствовал, что дочь будет терпеть нужду в доме мужа. Не приспособлен тот к сельской трудной жизни. Но останови сейчас Дуняшу, отговори её, и останется она одна, не познает счастья и горести семейной жизни, не произведёт на свет божий ребяток, будет тихомолком слёзы лить об утраченной возможности, а может быть и клясть в душе тех, кто лишил её судьбы. А ведь ей уже скоро, почитай, три десятка стукнет. Отмёл он и  возражения о разнице в возрасте.

    -- Не встревайте в её судьбу. Пусть сама решает. Она моё дитё. Я хочу ей только счастья. И тебя прошу, Николка, будь ей в жизни опорой. А сейчас чем сможем, поможем…

   На том и порешили. Хотя Николай долго с некоторым подозрением относился к выбору Дуняши. Молод для неё был жених. Ему бы разве что к Маняше посвататься. То куда ни шло. Но младшенькая с детства якшалась с соседом и дальним родичем Васькой Шаликиным. И к осени намеревалась за него замуж. Тот как раз на заработки подался, чтобы к новой жизни деньжат скопить.

   Время было голодное, тревожное. Потому и свадьба была скромная. Герасим выделил молодым первотёлку, хотя Катерина и противилась, так как молодая коровка была от её данной в приданое коровы, а значит, принадлежала ей. Но тут уж покладистый в обычных делах Николай сразу же приструнил жену.

   Совместно с отцом и Андрейкой Николай даже побывал в Каплине, посмотрел на халупу, в которой предстояло жить сестре. Не откладывая в долгий ящик, провели ремонт, навели порядок в скотном дворе, где уже добрый десяток лет ничего из живности не наблюдалось. Сёстры выскоблили избу изнутри, побелили печь, застлали полы самоткаными половиками.

   Дуняша промыла оконца, и изба преобразилась. Это было теперь её жильё, её изба, где предстояло ей рожать и растить детей. Свершилось то, о чём так мечтала долгие годы.

   Новый зять не приветствовал оформление своей семьи, как было раньше заведено, в церкви. Потому  молодые расписались в сельском совете. Собрали небольшой вечерок для близкой родни и друзей. И Дуняша ощутила себя мужней женой.

   Егор вскоре организовал курсы ликбеза для  деревенских, вести которые поручил жене.



   В своё, положенное природой время, разродилась Катерина. Произвела на свет крепкого, крикливого младенца, чернобрового и с тёмными волосиками. Всё взрослое население Герасимовой избы пребывало в восторженном состоянии. О чем бы ни начинался разговор, он обязательно переводился на младенца. Нарекли его по святцам  Дмитрием. Катерина хотела в честь своего отца назвать, но настаивать не стала.
 
   Чуть оклемалась, отвезли младенца в церковь, окрестили. Крёстной матерью стала Ариша, крёстным отцом – родственник со стороны Катерининого отца. Таинство крещения провели без особой праздничности. Новая власть не одобряла обращение населения в церковь. И хотя отец Алексей пока совершал некоторые требы, но проводил их на свой страх и риск.


   Осенью прибыли в деревню продотрядовцы. На нужды государства забирали из амбаров и хлевов всё, что было съестного. У Николая создалось впечатление, что верховные  власти намеренно решили загубить русскую деревню. Выгребали всё. Особо озоровали во дворах крепких хозяев. Уж насколько Иван Соловьёв был приверженец новой власти, а и он стал вступать в перебранку с продотрядовцами, забиравшими из семьи последнюю корову. Те пригрозили серьёзными последствиями за непонимание линии партии на данный, трудный период.

   Николай, прошедший всю германскую войну и чуток захвативший гражданскую, знал воинские порядки. Он  почти силой увёл  вошедшего в раж родственника в избу. Напомнил, что скотину тот ещё сможет в дальнейшем приобрести, а если сейчас за амбаром его пристрелят, то уже ничего в его жизни не будет. Иван вначале даже обвинил свояка в трусости, но потом не раз поблагодарил за науку.

   Катеринины родители оказались умнее и дальновиднее. Пришедшим продотрядовцам открыли все свои закрома. Молча наблюдали, как выгребали из ларей зерно, забирали скот. Но хитрый и тёртый жизнью Прохор Киселёв ещё загодя сделал схроны для зерна, а лучшую скотину увёл в лес. Так что своё основное богатство на разграбление не отдал. А уже по весне раздавал окрестным крестьянам посевное зерно с договором, что за каждый мешок осенью вернут втройне. Это была жёсткая обираловка, но голодным людям было всё едино. Главное, засеять землю. А осенью, даст бог, получат приличный урожай, тогда и рассчитаются.

   Весной начались эпидемии. Люди с голоду ели что придётся, снимались с мест и отправлялись в большие города, где была надежда найти хоть какую-то работу, а значит и кусок хлеба.
 
   Уехал в Петроград сын Василия Герасимовича Иван, да так и сгинул. Старший брат его Николай перебрался под Щелканово.  Там тоже мастера-горшечники наблюдались, и выходы глины были. Да и село славилось своими базарами да ярмарками. А дочь Дуня наложила на себя руки, узнав, что жених погиб на гражданской. Оставались в родной деревне только Герасим с семьёй, Никита с дочерьми и старший Семен. Перебивались, как могли.

   На весенний сев ссудил зерна Николаю тесть. Проценты заламывать не стал, так дал, а уж другой родне условие своё поставил. Но они были готовы на всё.
Только отсеялись, как запросилась Катерина к родителям на побывку. Уговорилась на неделю. Взяла с собой мальца и укатила на отцовской бричке. Николаю-то вскользь проронила, что маменька собралась на ярмарку в Мосальск. Так ли то было, Николай не знал, да и допытываться не стал. Катерина его не обманывала, а что родители своей единственной дочери и внуку то и дело справляли обновки, так это их прихоть и их деньги.

   Но на этот раз дело обернулось бедой. Не прошло и условленной недели, как Катерина вернулась в Красное  одна. Сказалась больной. Да Николай и сам видел, что с женой что-то не так. Сынка, сказала, оставила на родителей, они присмотрят. Призналась, что на обратном пути из Мосальска распарилась и попила воды из ручья. Видно, холодная водица прохватила разгоряченное нутро.
Ночью у Катерины  начался бред. Она была вся в огне…

  Лечили Катерину, чем могли. Ничто не помогало. Была самая горячая весенняя пора, когда, как по поговорке, день год кормит, а Николаю пришлось неотлучно быть с женой, мечущейся в бреду. Стоило только отойти, как она начинала его звать, порывалась вскочить и идти его искать.

   Привезённый из Юхнова отцом Катерины фельдшер ничем помочь не мог. Предупредил только, что в окрестных сёлах начался мор людей. Кто от голода, а кто и от болезней. Тиф, холера, туберкулёз… Присоветовал всем, кто с больной общается, остерегаться, применять меры безопасности. Но что за хворь у больной, не сказал.

   Недолго мучилась Катерина, извела только мужа своими жалобами, обидами да укорами. Но что он мог сделать? Чужую ведь хворь на себя не примешь. Он и рад был разделить с женой её болезнь, да в войну чем только ни переболел, так что не взяла его хворь. Остальных от ухода за женой отстранил.

   Умерла Катерина под утро, вцепившись в руку мужа, причитая:

   -- Не бросай меня, Колюшка, не оставляй, не хочу уходить на тот свет. Я ещё и на этом всласть не пожила, детишек не родила…

   -- Я с тобой, Катя, я рядом, -- как мог, утешал Николай, сжимая руку жены. Он, видевший столько смертей, уже приметил признаки ухода больной из жизни.

  Агония Катерины была долгой. Совсем недавно крепкое и свежее тело её за недолгое время болезни иссохло, и вся она походила уже на старуху.

  Он терпеливо выслушивал указания жены в отношении сына. Катя просила пока у родителей мальца не забирать. Они позаботятся о нём. А о ней просила не забывать, ведь она так любила Николая…

   Похоронили Катерину на родовом погосте её родичей. Уж больно тёща просила об этом зятя. Умоляла не гневаться и дозволить исполнить решение дочери. А не прошло и месяца, рядышком положили и Митеньку. Не смогла расстаться покойница со своим первенцем. И его за собой увела. Уж как с ним носились бабушка с дедушкой, а от глоточной не уберегли.



   И вновь закатилось солнышко радости в избе Герасима. Николай замкнулся в себе, молча работал в гончарной мастерской, думая тяжёлую думу.
 
   Почто судьба так несправедлива к его семье? Деток прибирает, родители и порадоваться не успевают. Али чем прогневили древних богов? Али грех на земле сотворили не отмоленный? Вроде и душегубством не занимался преднамеренно. На войне старался зазря не губить неприятеля. Понимал, что и противник не по своей воле стреляет в него. И предательством  не оскоромился. Был верен присяге и честно выполнял свое солдатское дело. Не предал командира, был с ним рядом до самого своего ранения. И власть новую принял, потому что она была за бедняков, за хлебопашцев, обещала крестьянам землю…

   Лето не принесло успокоения. Хотя в родных местах жизнь налаживалась, но опять намечался неурожай. И если продотряды осенью пойдут по дворам, зимовать будет не с чем.

   Как-то за обедом, когда Ариша уже убирала чашки после щей и намеревалась разливать чай, Герасим вдруг спросил у Николая, как тот думает зимовать.

   -- Собирался у вас просить разрешения не ко времени в отход идти. Друг  Максим недавно весточку передал, зовёт к нему в артель. С горшками вы и без меня управитесь, а я там, в городе, кой-чего и заработаю. И вам легче будет…

   -- Тятюшка, дозвольте и мне с Николкой в отход, -- вдруг повалилась на колени молчаливая обычно Ариша. – Может быть, и судьбу себе сыщу, и обузой братику не буду…
 
   Из глаз её покатились крупные слезинки. Герасим крякнул в неудовольствии. Саня подскочила к золовке, обняла её за плечи и увела в печной угол, что-то тихо говоря. Андрей зашёлся в  удушающем кашле.

   -- Дозвольте мне, тятя, своё мнение высказать, -- вздохнул тяжело Николай и, получив разрешение, продолжил, -- Ариша права, нужно ей судьбу свою устраивать. Здесь, в деревне, ей уже не выйти замуж. Все парни определились, мужики, кто овдовел, нашли пару. Не дело, если Ариша не попытается сыскать счастье…

   -- Это ты на дружка своего намёк делаешь? Не гоже при живой жене ему на девиц заглядываться. И Арине не след о таком думать. Да и ежели она останется в городе, она уже будет отрезанным ломтем от нашей семейной крестьянской ковриги. Неужель ты не понимаешь, что рождённые в городе мои внуки никогда не поймут нашего хлеборобского быта. Мы испокон века живём своим отлаженным миром, где весь быт богами определён для хлеборобского дела. А уйдёт кто в город, тотчас забывает про наши каноны, портится, начинает жить непотребно. Не хочу, чтобы внуки мои стали изгоями. Ариша умница, она больше всех на мамушку схожая. Не желаю ей судьбы тяжёлой, неблагодарной.

  -- Возможно, Арише не удастся изменить свою судьбу, и она вернётся со мной из отхода. Но она должна хотя бы попробовать, чтобы все оставшиеся годы не лить горькие слёзы об утраченных возможностях. Да и жизнь сейчас меняется на глазах. Вон какие перемены в стране. То правил царь-батюшка, а восстал народ – и захватил власть в свои руки. Надо и нам притираться к новым порядкам…

   Герасим глядел на своего первенца, теперь уже взрослого мужика, а видел младеня, которого положили ему первый раз на руки. Жизнь пролетела в один миг. Вроде и не надышался ею, вроде казалось, что всё ещё впереди, а вот уже и Николка отца стал поучать. Он понимал правоту слов первенца. Что увидит Ариша в родном доме? Разве что нянькой станет для деток Николкиных. А своей судьбы ей уже и не сыскать. Война выбила потенциальных женихов для дочери. И прав, прав, конечно, Николка. Надо отпускать дочь с ним в отход. Но боязно, а ну, как обидят его скромницу лихие люди. Или замуж возьмёт  негодящий горожанин, и пропадёт его кровинка, его утешение в старости.

   Все домашние смотрели на хозяина избы, ожидая его решения.

   Маняша сидела в конце стола, теребила концы накинутого на плечи платка. Ей и жаль было сестру, и стыдно было за своё счастье, которое так и переполняло душу. Её наречённый давеча вернулся из города и собирался заслать сватов в ближайшие дни. И все мысли её были о том, чтобы отец не отказал Васе, не осердился на самовольство старшей сестры. Аришу она любила, потому что та была похожа на мамушку, так все говорили, и заменила её,  когда мамушка преставилась. И Маняша не понимала, почему той хотелось так вырваться из родной избы, где она всегда была хозяйкой. Что  ей ещё надо в жизни?

   Саня вышла из печного угла, вынесла самовар, поставила на стол, затем расставила кружки для чая, а свёкру его любимый стакан в металлическом подстаканнике, разлила всем заварку травяного чая. Она делала это привычно и не торопясь. А в душе была горечь. Жалко было золовку. Та так надеялась на предстоящую поездку. Как только узнала от брата о его решении, вся загорелась надеждой, жила ожиданием возможного отъезда. И теперь только слово главы семьи могло изменить её судьбу.

   Герасим оглядел домочадцев. Николка, сидящий по правую руку от него, опустил взгляд, колет щипчиками осколок сахарной головы на мелкие кусочки. Андрейка отхлёбывает из кружки, чтобы не зайтись опять в удушающем  кашле. Сноха Саня, неслышно двигаясь по избе, выносит к чаю прикуски. Дальновидная Лизавета ещё в малой девчушке угадала добрую и любящую душу. И нарекла второму сыну его половинку.  Вон и Маняша, младшенькая, сидит. Вроде смотрит в окно, а сама вся в мечтах. Вечёр видел её Ваську, никак на днях со сватами прибудет. Вот и меньшая определится. Останутся только Николка да Ариша. Видно, и правда, надо её отпустить в мир.
 
  Прихлопнув по столу в подтверждение своим мыслям, Герасим  негромко позвал:

   -- Ариша, доня, выдь к нам…

   Из печного угла показалась старшая дочь. Она была в девическом сарафане и с косой через плечо. И в свои тридцать выглядела молоденькой девушкой. И живо напомнила Герасиму Лизавету. Но та к этим годам уже пятерых родила. А дочь пока пустоцвет. И останется такой, если Герасим будет упорствовать…

   -- Садись, доня, пить чай. Вижу твоё желание уехать и держать не стану. Об одном прошу, помни о своих корнях, что ты хлеборобского роду, что предки твои эту землю веками кровью и потом поливали, чтобы рОстить урожай и кормить деток, своих продолжателей заветов дедовских. Не забывай о нас, навещай, деток своих привози на родину, чтобы знали свой род, свои вотчины…

   Ариша молча бросилась отцу в ноги, склонила голову в благодарности. Тот опустил свою широкую, с длинными пальцами ладонь на голову дочери.

   -- Будет тебе, доня, кланяться. Я тебе зла не желаю. Беспокоюсь, кабы не обидели тебя недобрые люди…

   Неделей позже, после сватовства Василия Шаликина и сотворённого на скорую руку свадебного вечерка, собрались Николай и Ариша в отход. Перед отъездом стали под благословение отца.

   Герасим поцеловал дочь троекратно.

   -- Доброго пути, донюшка. Боги знают, что делать. Не дадут тебе оступиться. Направят на путь истинный. А тебе, Николка, --  повернулся он к первенцу, -- ответ держать за сестру. Будь во всём ей опорой. Боги вас благословят…

   Закинув за плечи котомки и подхватив узлы с вещами его старшие дети вышли за околицу и отправились в сторону Гороховки. Там их уже подживал попутчик на подводе.




   Деревня Лазино отстояла от Красного всего на каких-то полторы-две версты, и в иные годы лазинская детвора  зимой бегала на краснинскую горку  на санках кататься. И летом, в пору сенокосную покосы располагались почти рядом. Но особо тесного общения у жителей деревень не наблюдалось. Бывало, что сватали себе пару в соседней деревне дальние родичи, но у семьи Герасима не было там ни близкой, ни дальней родни.

   А тут прознала Саня через родню брата, что в Лазине требуются подёнщицы. Лён там у одних уродился на славу. И отпросилась у свёкра на подработку.

   В другой раз Герасим вряд ли позволил снохе идти в люди, но время было лихое, голодное. В семье остались только Саня с Андрейкой. Да и тот опять свалился в лихоманке. Хорошо, что свой урожай успели убрать до  ухода  в город Ариши с Николкой. А то бы и тех крох не собрали. И что собрали, уже выгребли продотрядовцы, да ещё семья и в долгу осталась.

   Герасим целыми днями сидел за станком, творил посуду на продажу, да только покупателей было мало. Одна надежда на рождественскую ярмарку. Но будет ли она? Народ обнищал безмерно, до новой ли посуды ему.

   Вот и отпустил Саню на подёнщину, хоть и понимал, что той будет накладно бегать после тяжёлой  работы домой убирать скотину да готовить съестное. Но тут помогла Маняша.

   Они с Василием собирались приискать квартиру, чтобы отделиться от семьи мужа. Герасим разрешил временно пожить в горнице, где раньше обитал Николка. Всё одно светёлка пустует. А за это Маняша, как в былые времена, приглядит за избой и остатками скотины, что ещё обитали в зимнем хлеву. Так что Саня с  благословения свёкра и разрешения мужа ушла в Лазино.

   Работа была привычная, но тяжёлая и неблагодарная. Дома-то всё готовилось для себя. Когда уставали, делали перерыв. А в чужом дому все уставы другие. Хозяевам лучше, чтобы работники быстрее дело сделали. Вот и работали с раннего утра до поздней ноченьки без продыху. Одно радовало, что за работу расчёт дадут зерном. И то ладно. Но сбегать в родную деревню, глянуть, как там домочадцы, даже и думать не смей… Спали тут же, где и лён трепали, в старой избушке, на протопленной печи. Но в худой избёнке, как ни топи, всё одно, из всех щелей дуло.

   Работали втроём, тут же и ели, и спали. Одна из трепальщиц была пришлая издалёка, вёрст за пятнадцать, из Шуклеева, что на Вяземском тракте у переправы через Рессу расположено. Звали её Катей, из семьи Купцовых. Пригожая девица, но уже меченая болезнью. Часто кашляла и уставала быстро. Ей бы полечиться, да куда там, детей в избе куча, отец пришёл с фронта калеченый. Кому же ещё матери помогать, как не старшей дочери. Всё это было так знакомо Сане с раннего детства, что она быстро сошлась с новой знакомой.

  Третьей была немногословная, неулыбчивая и словно бы забитая с детства Ольга Доронина.

  Уже в первый день, усевшись передохнуть, Саня спросила у работницы:

  -- Ты из каких же будешь, Оля? Из карповских,   рыковских, али, может, из Сицкого?

  -- Тутошняя я, лазинская. Бориса Григорьевича сестра, -- Ольга проворно спрятала натруженные руки под передник.

  -- А почто домой не идёшь? В семье-то покойнее и теплее. Я-то бы с радостью птицей в родную избу полетела, хоть глазком глянуть, как там тятя свёкор Герасим Димитриевич, как мой родненький Андрейка поживают…

   Из глаз Ольги непроизвольно выкатились две слезинки. Она неприметно смахнула их концом платка и ушла за печку, оставив Саню в недоумении, чем её вопрос мог обидеть напарницу.

   Потом уже Катя тайком рассказала, что Ольга с четырёх лет осталась сиротой. В один год преставились оба её родителя. Дети в семье были мал-мала меньше. Конечно, община деревни не дала им умереть с голоду. Кого к делу пристроили, кого в обучение отдали, а за младшенькой поручили пригляд старшему  брату Борису, которому на тот момент было всего-то шестнадцать лет. Правда, выглядел он старше. Был высок ростом, широк в плечах, а над верхней губой уже пробивалась темная полоска усов.
 
   Но что отрок знал об уходе и догляде за малолеткой? Определил к соседям пасти  птицу. Там сестру и кормили. Чуть подросла, другие соседи забрали в няньки.
 
   Как вошёл в возраст Борис, приискали ему невесту. Хозяйство хоть и небольшое, но требовало женского пригляду. Жена досталась ему неплохая, работящая, уважительная. И Ольгу забрала из нянек. Был момент, когда та в полной мере почувствовала материнскую заботу и любовь.

   Вскоре в семье появился младенчик – дочка Шурочка. Такая пригожая да ладная. Ольга с ней уж тетёшкалась, помогала жене Борисовой нянчить. И та была рада помощи, сироту не обижала, в любви своей не различала, где дочка, а где золовка. Только недолго это счастье длилось.

 Однажды  приключилась беда. Как-то пошла на речку она по воду. Морозы стояли крепкие, снегу навалило по пояс. Неудачно ли повернулась с коромыслом, поскользнулась ли, одному Господу ведомо. Только вбежала в избу вся насквозь мокрая, ледяной коркой покрытая. Окатило её водой из вёдер. Борис сразу стал растирать её, на печку загнал. Вначале думали, что обойдётся. Но не обошлось…

   Прихватила её лихоманка, задушил кашель. И не стало любящей жены и заботливой матери.

  И опять пошла Ольга в люди, батрачить.  Шурочку дед с бабушкой, пока суд да дело, забрали в свою избу.

  Борису пришлось лихо в эти годы. И земельный надел свой надо было обрабатывать, и в отход с артелью идти, чтобы на прожитьё семье заработать. Младшие братья и сестры на хозяйстве оставались. Старший брат бился с бедностью, стараясь пристроить к делу младших. Выдал замуж старшую сестру, помог устроиться с работой обоим братьям. О младшей Ольге как-то не задумывался. Эта была всегда рядом, на глазах. Нянчила Шурочку, убиралась в избе, ухаживала за скотиной…

   Потом посватали за Бориса  дочку крепких хозяев. Может быть, они и не прельстились бы бедняком, да пересидела дочка в девках. Вначале перебирала женихов, а уж как война началась, то и выбирать стало не из кого. Вот и оборотили родители свой взор на Бориса Доронина. Из хорошего, крепкого рода происходит. Все родственники достойные люди. А что вдовый, да с ребёнком, то это не грех, а достоинство, не побоялся взять на себя тяготы воспитания дитяти, о братьях и сёстрах заботится. Словом, обговорили родичи все условия, поставили и Бориса в известность о возможности изменения его судьбы. И он согласился.

   Новая жена, Наталья, принесла в избу не только приданое, а и свои порядки. Была требовательна и строга. Заставляла Ольгу учиться дом вести, чистоту соблюдать, готовить обеды и подавать не по-деревенски. Словом, превратила в служанку. А в свободную минуту гнала по соседям на приработки.

  Впрочем, Ольга  и сама рвалась порой из избы. С каждым годом детворы в ней прибавлялось. Наталья оказалась, несмотря на возраст, плодовитой. И основная доля в уходе за ребятишками опять легла на Ольгу. Нет, она не жаловалась на судьбу и на брата не обижалась. Тот был весь в работе, заботился о старшей  сестре и двух братьях, следил за тем, чтобы не скатились в нищету, чтобы не уронили чести своего рода. А младшая Ольга была всегда под приглядом. Да и казалась довольной. А что творилось в душе этой неулыбчивой и строгой девицы, его мужскому уму было неведомо. Однажды, на её признание, что хотела бы выучиться писать и читать, старший брат лишь обронил мимоходом, что всё это баловство, и девице не пристало забивать голову всякими глупостями.

   Как-то посватался к Ольге из дальней деревни, аж из-под Юхнова, тамошний плотник. Но Наталья подняла шум, что, мол, нечего девицу отправлять невесть куда,  к чертям на кулички, и не время ей ещё семьёй обзаводиться, она и дома нужна. Так и осталась Ольга в девках. А теперь уж никто и не возьмёт замуж. И перестарка, и бесприданница.

   Подивилась Саня такому отношению, но вслух ничего не сказала. В каждом дому свои порядки. Вспомнила некстати, как её мамка хотела вместо замужества отправить на заработки в Юхнов, чтобы деньги в семью несла, младших помогала поднимать. Но Господь распорядился иначе. Подарил счастье любви. Хоть и болен Андрейка, но он её счастье и отрада. А что деток нет, так бог ей уготовил судьбу ухода за любимым мужем. Каждому воздаётся та ноша, которая по силам.
Но к Ольге Саня присмотрелась. Та была работяща, аккуратна, неболтлива и никогда ни на что не жаловалась. Такую бы Николке в жёны. Но это только её пригляд. Хотя в избе она бы с Ольгой ужилась. А это самое главное в деревенской семейной жизни.

   Вскоре работа была завершена, но недавние работницы, сдружившись за этот короткий срок, уговорились, что ежели где будет ещё какая работа, сообщать подругам.

   Изредка передавали друг другу поклоны. На исходе зимы Саня получила от Ольги печальное известие, что Катя не пережила холода и преставилась, чуть не дожив до Масленицы. Всё кашляла, кашляла, а потом кровь горлом пошла, и не спасли. У Ольги не стало близкой подруги, поверенной в девичьих делах. Уж поболее десятка лет она дружила с Катей, которая каждый год нанималась батрачить в крепкие хозяйства лазинских жителей. И вот подруженька угасла как свечка.

    В эту горькую минуту оказалось, что Ольге  даже не к кому было прислониться, чтобы  поплакать об утрате. А Саня была ещё и последней, с кем ей вместе с Катей довелось поработать. И Ольга потянулась к новой знакомой. Может быть, потому, что жила она в другой деревне, может, потому, что хотелось найти замену утраченной подруге…



   Лето пролетело в хозяйственных хлопотах. Вместе с Маняшей Саня, как в былые времена, бегала в лес по ягоды, собирала травы для чая, не разгибая спины, сушила сено на покосе. Живности прибавилось, надо было думать о кормах. А там уже и уборочная страда навалилась.
 
   Всё это время Николка еженедельно отчитывался перед отцом в письмах о своём и Аришином быте. Чем заняты, как идёт работа. В городе стало попроще, легче жить. И Герасим с беспокойством стал подумывать, как бы первенец не прельстился городской справной жизнью, не бросил отчий дом.

   Год удался на славу. И урожай собрали в достатке, и в хлеву был прибыток. И радость поселилась в избе от известия, что Дуняша благополучно разрешилась дочкой. Назвали её Анютой. Егор возмужал, стал крепким хозяином. И в сельсовете порядок навёл. Так что за судьбу Дуняши Герасим был спокоен.
 
   А вскоре и Маняша уведомила, что в новом году и она ждёт прибыли. Осчастливит дедушку внуком или внучкой. Эта новость порадовала Герасима, но и заставила задуматься о жилье для Маняши. Отписал Николке свои размышления о покупке избы для младшенькой. Тот одобрил идею отца, но предупредил, что  осенью приедет только повидаться, да денег передать. Работы в артели невпроворот, грех бросать прибыльное место.

   Уже  по осени как-то встретилась Саня со своей лазинской знакомой  Ольгой. Та шла наниматься на работу в Гороховку. Поговорили об общих  знакомцах в деревне, потом Саня её зазвала передохнуть и чайку испить.
 
   В избе, просторной и чистой, копошилась в печном углу невысокая чернявая девица, хотя и повязанная платком на бабий лад.

   -- Ставь самовар, Маняша, у нас гостья, -- предупредила её Саня, -- пойду тятю с Андрейкой наведаю, потороплю. Им пора перерыв сделать.

   Саня провела Ольгу  через сени, мимоходом показала зимний хлев с прибавлением, потом свела  в мастерскую, где свёкор с мужем занимались гончарным ремеслом.

   Герасим взглядом спросил, что нужно снохе, до обеда ведь ещё далековато.
 
   -- Вот, тятюшка, Ольга, я с ней прошлую осень работала вместе. Дозвольте мне с ней сходить в Гороховку, и провожу, и заодно братца навещу. А сейчас Маняша самовар поставила, чайку пора испить, -- говоря это, Саня подошла к склонившемуся над станком мужу, нежно погладила ставшую седеть голову.

   Герасим внимательно оглядел вошедшую с Саней девицу, смущённо остановившуюся у двери.

   -- Чья же ты будешь, дочь? – спросил для разговору и чтобы перебить смущение вошедшей.

   -- Дорониных. Я сестра Бориса Григорьевича.

   -- А, знаю, знаю. Я ещё с вашим батюшкой по молодости вместе в отходе бывал. А с братцем, кажись, старшенький мой работал…

   -- Нет, тятюшка, это я с Борисом Григорьевичем был в одной артели, -- подал голос Андрейка. – Николка как раз на срочную призван был. Так что передавайте поклон от меня. Надеюсь, вспомнит,  как вместе работали.

   -- Ну, коли так, идёмте в избу. Самовар, чай, поспел уже, -- предложил Герасим, видя полное смущение новой знакомой. – А посля уже и отправитесь в Гороховку.

   Хозяин избы расположился в красном углу. Слева от него пристроился Андрейка. Место справа осталось пустым. Маняша вынесла пышки, оставшиеся с утреннего перекуса, выставила мёд, что в избе Ольги было лишь праздничным лакомством, Андрейка проворно наколол меленьких кусочков сахару. Саня подхватила самовар и водрузила на стол,  рядом с собой усадила свою знакомую и привычно начала разливать чай.
 
   В ходе чаепития разговор шёл о делах насущных. Чуть припоздавший Василий, присел рядом со своей женой, приобнял её за плечи, что-то стал шептать на ушко. Но увидев недовольный взгляд тестя, притих. На вопрос, ходил ли смотреть в Гороховке приготовленную к продаже избёнку, заулыбался:

   -- Я сейчас оттудова. Избёнка неказиста, но ежели руки приложить, да с умом всё сделать, очень даже неплоха нам будет. Только дороговата, мне не потянуть одному.

   -- Ну, чем сможем, поможем. Николка вот отписал, что днями будет дома. Тогда и порешаем всё миром.

  После чаепития, когда мужчины спустились в мастерскую, Саня подвела Ольгу к фотографиям, развешенным в рамках в простенке.
 
  -- Вот, погляди, это мой Андрейка как раз перед уходом на фронт. Видишь, какой бравый молодец.

   -- А это кто такие? -- Полюбопытствовала Ольга, показывая на фотографию, где были запечатлены трое молодцов в кавалерийской форме.

   -- Этот, что справа стоит, мой деверь Николка, тот, что сидит, дружок его, с кем теперь он работает. А этот… этот погиб на войне. Ну, пойдём, провожу тебя до деревни, а то время бежит, как бы хозяева не заругались.

  -- Дак мне к работе только завтрева приступать. Это я загодя вышла… -- Ольга смущённо улыбнулась. – Хорошо  дома, но колготно больно. Народу много, некогда отдохнуть.



   Герасим работал в мастерской, привычно крутил станок, вытягивал из податливой глины крынки  да горшки, а сам думал о новой знакомой снохи. Саня ему ещё после прихода с заработков пыталась что-то рассказать, намекнуть, но он не придал тому значения. В судьбу Николки встревать не хотел. Уже один раз перестарался. Сын предложенную жену принял и не обижал, жалел до самой смерти её. Но не было в нём той искры, что горела в самом Герасиме при одном только виде Лизушки. Её уж сколь лет нет рядом, а вспомнится, поблазнится, что рядом она, и мигом всего жаром обольёт.

   И одновременно  пугало Герасима  какое-то безразличие к жизни у первенца, что посещало того после смерти Катерины. Как бы не остался в городе. Мужик он видный, обходительный, увлечёт какая горожанка, и не вернётся в отчий кров. Конечно, будь здесь жена да детки малые, об этом и не думал бы. А так, свободный, ничем к земле не привязанный. А там, в городе, соблазнов много. Сам Герасим бывал свидетелем, как ломались мужики, забывали свои семьи, детей, родителей, пускались во все тяжкие…

   Перед глазами всё стояла Ольга. Не красавица. С Катериной не сравнить. Не так пышна, но стройна, высока, глаза всё понимающие.  Да, такую бы сыну в супруги. Но возраст у Николки уже такой, что насильно не женишь.

   Но и одиночества сына Герасим  не одобрял. Одно дело, сам не женился. Но тут причина была в другом. Детей пятеро, все мал-мала меньше. Их надо поднимать. Не хотелось мачеху им в избу брать. Да и не лежала душа ни к кому после Лизушки. А Николка трезвенник, всё умом, а не сердцем чует. Не будет в нём того дурного угара, когда от одного движения руки своей любушки с ума сходишь. У него во всем трезвый расчёт. Но поговорить о женитьбе с сыном следует…



   Николка прибыл после Покрова. На дорогах уже лежал снег, но морозов крепких не было. Потому он не стал дожидаться попутчиков и отправился налегке, оставив поклажу у давних знакомцев. Так  и протопал пешком от Верхней Андреевской до своей деревни. Хотя время было тревожное, супостатов на дорогах появилось много, озоровали с одинокими путниками. Но,  видно, внешность Николкина не вызвала подозрений или поопасались  связываться с крепким мужиком. Дошёл до дома спокойно.

   Гостинцев принес немного. Так, кое-что по мелочи. Потом с Андрейкой съездил на санях, привёз остальную поклажу.

   В горнице, отозвав отца для разговору, Николка  вытащил захороненные в сапоге деньги на покупку дома. Передал Герасиму.

   -- Вот, тятя, думаю, что на избу хватит. Не пристало Маняше по углам мыкаться, пусть своим домом живёт.

   -- Сам-то ты как? Обзавёлся в городе семьёй, али как? – полюбопытствовал Герасим. Одно дело письменные известия, другое – разговор с глазу на глаз.

   -- Вы сами бывали в отходе, тятя, знаете, как всё случается. Но не лежит душа к таким знакомствам. Я крестьянской крови, мне подруга нужна нашего корня, деревенского. В городе легко живут, бездумно. Не заморачиваются тем, как  хлеб растить. Привыкли, что в лавке купить можно, были бы деньги. А как он туда попадает, многие уже позабыли. Голодное время пережили, теперь своё естество тешить стали. Не по мне такая жизнь. Я  в деревню хочу, к земле. Вот до лета отработаю с артелью и вернусь. А Аришу, тятя, не ждите и не зовите. У неё своя судьба. Она её выбрала…

   -- Всё ж таки с дружком твоим снюхалась? То-то рвалась из дому, будто…

   -- Тятя, она ваша дочь, что ж вы её так? Как ей быть, коли повадками в вас пошла? Однолюбка она. Пусть так, но она счастлива. Даст бог, станет мужней женой. Максимовой Марье недолго осталось. После смерти деток не в себе она, хворая стала. Тяжёлая ноша в жизни у Ариши, но она сама себе её выбрала и взвалила на плечи. И не нам её судить. Максим её жалеет. Сколь лет ждёт, с другими не заигрывает. Да и жизнь в городе намного проще, чем у нас в деревне.
 
   -- Ну, коли такое дело, встревать не буду. Обидно мне только, что дочь моя, кровинка мамушкина, в грехе живёт, -- Герасим покачал головой в недоумении. Как так получилось, что праведница и послушница Ариша согласилась на такую незавидную для себя  судьбу? Может и правда, что намертво прикипела сердцем к этому Максиму.

   Герасим долго думал, как подступиться к разговору о дальнейшей судьбе первенца. А тот сам завёл разговор об этом.

   -- Думаю, тятя, я опять жениться. Приискали бы вы мне кого попроще да поработящее, ровню мне. А уж я жалеть её буду. Мне бы деток народить, продолжателей рода нашего, -- Николка покачал головой в раздумье, потом продолжил, -- чтобы скромна да обходительна была. Я Катерину свою вспоминаю. Люба мне была, но своенравна. Всё себя поверх всех числила. Вот и ушла в расцвете лет. А сколько бы мы с ней деток родили. Не хочу искушать судьбу. Знаю, многие бы согласились на моё предложение. Да только не с лица воду пить. Полагаюсь на ваш выбор…



    Вечером собрались в Герасимовой избе все близкие родичи. Мужиков  интересовала нонешняя обстановка в стране. Долго ли ещё будут забирать в ущерб крестьянину хлеб за бесценок. И как обстоит дело с продовольствием в городах, и что думает власть про крестьянство, и будут ли раздавать землю крестьянам, и что делать крепким хозяевам…

   Обсуждали до хрипоты. Не все принимали новую власть, хоть и мирились с её проявлениями. Однако, все нутром чувствовали, что для крестьян появилось какое-то  послабление. Эти ощущения просто носились в воздухе. Потому так настойчиво расспрашивали приехавшего из самой столицы Николая, каково живётся там люду, какие идут разговоры о крестьянском народе.

   Но что мог рассказать тот, кто с утра до ночи мостил камнем дороги? Что карточки продовольственные отменены, что вошёл в обиход новый рубль, и его принимают при любых торговых сделках. Разрешили создавать артели не только в городе, но и в сельской местности…

   -- Это как это? Вот, к примеру, ежели мой тесть Семён Димитриевич, да твой батюшка Герасим Димитриевич  соберутся, а к ним ещё ваш Васька присоседится. Что ж получится? Старики будут с утра до ночи горшки лепить, а Васька им глину подвозить, а получать за работу будут поровну? – ехидно заметил Иван Соловьёв. – Думаю, никто на такое не пойдёт. Крепкий хозяин своему труду цену знает. Или мы объединим земельные наделы. У меня  в семье пятеро, да две лошади, да косилка, да другой инвентарь, а у Павла Шаликина десятеро по лавкам, да надел с гулькин нос, да безлошадник. И что, мы с тестем будем всё лето горбатиться, да тёща с Настасьей, а у Павла только он, потому что детворы много, жена хворая, работник только один, а делить урожай на всех придётся. Не, я не согласный…

   -- Давно ли ты стал крепким хозяином, Иван? – усмехнулся Николай. – Не так давно был гол как сокол. Попал в семью работящую, слаженно работать стали не только на земле, а и в гончарном, столярном деле, вот и поднялись. Так и в любой работе надо с умом подходить, собираться в артель, так, чтобы ото всех отдача была. Мы вот на заработках кто камень бьёт, кто подвозит, кто укладывает, а есть, кто и точит из него фигуры разные. У всех своё умение. Ну и оплата разная. Так и в сельском труде надо думать. И не на горячую голову артели создавать, а когда всё продумаешь, просчитаешь, выгоду увидишь…

   -- Твой бывший тесть Прохор Яковлевич Киселёв даст нам увидеть свою выгоду. Чуть голову начинаешь поднимать, так его прихвостни живо прихлопнуть норовят. Чуть за чем пойдёшь к нему, готов три шкуры снять, -- вступил в разговор Пётр Наумкин. – С тех пор, как дочку с внуком схоронили, совсем с катушек съехал, лиходей. Жмёт всех по-чёрному. Никакого сочувствия нет к народу.

  -- А вы к нему не ходите. Сами  же несёте зерно ему. На, батюшка, возьми Христа ради, дай за зерно сколь дашь. А потом эти копейки  и пропиваете. А зимой есть нечего, дети с голоду мрут.
 
   Николай помрачнел.
 
   Упоминание о тесте больно ударило в сердце. Надо бы сходить к нему, поговорить. Но душа не лежит. Неспокойно как-то на сердце. Николай никому не открывался, но внутренне винил в смерти и жены и сына тестя с тёщей. Слишком потакали капризам единственной дочери. И допотакались. Лежит теперь его кровинка сынок в сырой земле. И нет на белом свете у него наследника. И жены нет. А ведь Катерина его полностью устраивала, и все планы на дальнейшую жизнь с ней связывал, и о детках вместе мечтали…

   А меж тем в избе споры идут нешуточные. Мужики никак не могут договориться. Кто покрепче стал, не хотят делиться с бедняками. Те, в свою очередь, доказывают, что бывший тесть Николаев совсем не мироед, а понимающий хозяин. Он один принимает от крестьян зерно, и деньги платит, и лошадь даёт, когда надо, и сельхозинвентарь на полевые работы, и участок берёт, ежели платить за аренду нечем, обрабатывает его…

    -- Вы же его и обрабатываете, и за лошадь, и за плуг отрабатываете ему на своём же участке. Эх вы, люди. Не видите, как вас грабят, сами готовы в ярмо лезть.

   Николай никак не мог понять, почему его односельчане не замечают очевидных для себя выгод, ведь вместе росли. Вместе работали в поле. Многие в отходы ходили, на жизнь в других местах смотрели, почему же полученный там опыт на месте не применяют? Почему ему, теперь всего немногим больше года прожившему вдалеке от деревни, стали очевидны примеры эксплуатации бедняков, а им это и невдомёк? Почему не хотят вводить новые способы организации своего труда на селе? Чего ждут? Что кто-то придёт и сделает за них? Или погрязли в своём осознании никчёмности и только самогонкой тешат своё самолюбие?

   Долго ещё в тот вечер шумели в избе Герасимовой родичи. Много нового входило в обиход деревенский. Не всё сразу принималось ни умом, ни сердцем. О многом предстояло передумать, руками и умом прощупать, чтобы не ошибиться в решении своём.



   На другой день  Николай съездил на гороховское кладбище, где были похоронены жена с сыном.

   Потом, смирив себя, заехал повидаться с роднёй покойной жены. Родители Катеринины встретили его с радостью.  Тёща усадила за стол, выставила угощений, расспрашивала о житье-бытье. Будто невзначай, осведомилась, не женился ли тишком. Тесть на эти слова жены только брови нахмурил  в неудовольствии.

   -- Не пришло ещё,  видно, время, -- вздохнул Николай, -- знаю, что надо заводить семью, не жить же мне весь век бобылём. Но пока не лежит ни к кому душа. Вот побыл на могилках родимых, вроде как поотпустило меня. К вам вот заехал поздоровкаться. Катю я помню и дитё своё рано ушедшее не забуду, но пора мне и о дальнейшей жизни думать. Не судите меня строго, коли услышите о женитьбе моей… Всему своё время…

  -- Да мы и не осудим. Видим, что Катюшку нашу ты не забываешь, срок  выдержал. А боле нам ничего и не надо. Захаживай, коли будешь в этих краях. Мы вот тоже обзавелись дитём, -- с этими словами тёща вышла в горницу и вывела оттуда девочку лет пяти-шести. – Вот теперь дочка наша, Натальюшка.  Иди, детка, играй.
 
   Тесть, провожая Николая до ворот, пояснил на немой вопрос зятя:

   -- Совсем ополоумела баба после смерти дочери и внука. Хотела руки на себя наложить. Вот я и надоумил взять дальнюю родственницу. В Есипове, не слыхал поди, матери твоей двоюродная племяшка преставилась. Мужа на войне сгубили. Так она помыкалась-помыкалась с шестью детьми, последнюю-то родила после побывки мужа, и померла в голодный год. Старших пристроили, а младшая была у дальней родни под присмотром. Вот и предложил бабе взять девку к себе.  А что? Глянь, как ожила. Пусть радуется. И дитю лучше. Вырастим, как свою. Всё ж таки кровь родная. Да и мне, к слову сказать, так покойнее.  А ты, Николка, никого не слушай, пока силы есть, женись. Нарожаете детишек. Ты мужик хозяйственный, ушлый, при любой власти выживешь. Ну, бывай. Коли что понадобится, обращайся.

   Тесть неожиданно обнял Николая:

   -- Прощевай, зятёк. Не поминай лихом. И не держи на нас зла. Любили мы внука. Нет на нас вины за смерть его. Всё, что можно было, сделали. Не судьба…

  -- Я и не держу. Всё понимаю. Благодарствую за всё, что хорошего было. Прощевайте, тестюшка.


  Другим днём Герасим с Николаем и Василием съездили в Гороховку обсудить вопрос покупки избы для Маняши. Всё ж таки большую часть денег вносил за избу старший сын.
 
  Николай одобрил выбор, хоть и посчитал, что цена за избу великовата, но упорствовать не стал. Тут же с владельцем жилья и ударили по рукам, в сельсовете бумагу составили, а потом, как и положено, обмыли сделку в местном кабаке.
 
   Уж когда назад возвращались, встретилась по дороге девица в старенькой кацавейке и платке. Несла на плече коромысло с ведрами, полными воды. Николай бы на неё и внимания не обратил. Мало ли что поклонилась. А тятюшка вдруг притормозил сани, соскочил с облучка.

   -- Бог в помощь, Олюшка! Ты, никак, в работницах? У кого ж, коли не секрет?
 
   -- Доброго здоровья, Герасим Димитриевич. Какой же секрет, у Поликанова Пантелея  Петровича, в няньках у евоного сынка. Супружница-то его прибаливает. Вот и наняли меня присмотреть за сосунком…

  -- Братец-то твой Борис Григорьевич дома ли?

  -- Должон быть дома, этот год он никуда не собирался.

  -- Ну, иди с миром, дочь.
 
  Девица поклонилась, приладила на плече коромысло поудобнее и плавно двинулась дальше по дороге.

   Николай внимательно оглядел удаляющуюся женскую фигуру. Потом вопросительно глянул на отца.

   -- Что смотришь? Саня её приглядела ещё прошлый год, как в Лазине была на подёнщине. Сестра младшая Бориса Доронина. Помнишь ли такого? В одной артели у тестюшки моего, царство ему небесное, вместе работали.

   -- Разве всех упомнишь.
 
   -- Хороша девица. Думаю, тебе подошла бы. Приглядись к ней внимательней. И по возрасту тебе подойдёт.

   -- Эх, кабы времечко было свободное. А то ить пора возвращаться в артель. Поди заждались меня там. До весны отложим это дело. А как приеду, тогда и поговорим…

   -- Ну, гляди сам, сын.

   Январь 2016г. Юхнов.