Пока кукует над Рессой кукушка...

Часть вторая.    Лихолетье.   Глава четвёртая. Коля с Олей ходят парой, Иван с Душкой  подросли…

                                                            Часть вторая.

                                                              Лихолетье.
 
                                                          Глава четвёртая.

                                                   Коля с Олей ходят парой,
                                                  Иван с Душкой  подросли…


   Вернулся Николай, как и обещал, весной, как раз к посевной. Сразу впрягся в полевые работы. С его помощью отсеялись в срок. Помогли и младшенькой Маняше, которая зимой, как и обещала, разродилась девочкой. Нарекли её Шурочкой.

   Саня уже несколько раз бегала к золовке, чтобы потетёшкаться с племянницей. Да и сам Герасим Димитриевич побывал у дочери, поглядел на внучку. Там-то и встретил по пути лазинскую Ольгу. Долго задумчиво глядел ей вслед. Почтительна и тиха. Подойдёт ли Николке? Обещался сын весной подумать над сватовством. Ныне жизнь стала другая, родительская воля у некоторых уже и в грош не ставится. Да и сын уже мужик в годах. Не хотелось поперёк воли первенца решать. Хотя для Герасима Ольга была подходящей парой сыну. Из достойного рода. Все в родне работящие, не гулёны, не пропойцы, сызмальства к труду приучены. А что бесприданница, так где теперь найдёшь с приданым?
 
   О сватовстве заговорил сам Николай. С первых дней по приезду он каждую свободную минуту спускался в мастерскую, мял глину, вдыхал её запах, садился за станок и начинал вытягивать из податливого комка причудливые чаши и кувшины. Иногда, ещё не доделав до конца, сминал поделку, начинал сызнова. И так не один раз.

  Герасим видел, что сына что-то гложет изнутри, что-то терзает, не даёт покоя ни голове, ни рукам. Но лезть в душу не стал. Понимал, что первенец, коли что решит, сам скажет.

   Так и случилось. Несколько дней спустя, Николка сам завёл разговор:

   -- Тошно мне, тятя. Душно жить. Внутри свербит что-то. Не пойму никак, для чего я в этот мир пришёл? Ведь для чего-то же боги меня привели сюда. Учиться хотел, создавать скульптуры мудрёные. Ведь было же это во мне. И желание было, и умение пришло… А не вышло. Ни учёбы, ни возможности творить. То служба армейская, то война, проклятая. Сколько она во мне крови выпила, сколько желаний убила. Сломала мне душу. А потом Катя, Митенька. Я ли их не жалел, я ли не голубил. Исчезли из жизни, будто их и не было. Всё в моей жизни наперекосяк. Неужто на меня пали проклятья людские? Ведь и нет на мне греха лютого. Никому смерти страшной не желал, лежачего не добивал, друзей не предавал…

   Что мог сказать на это Герасим сыну? Чем утешить? И то правда. Было в его руках умение творить фигуры разные. Ходко шли они на ярмарках. И искра божья была в его глазах. Видел всё это отец. Но… не нами судьба прописана. Видно, на роду богами предначертано, как жить человеку…

   -- Жениться тебе надо, сынок. Забота о семье, о детках малых, поможет тебе обрести стержень, понимание жизни. А там и умение воротится. Оно же тогда и в голове, и в руках, когда на сердце радостно, -- вздохнул Герасим. Не рассказывать же сыну, что те же чувства и он испытывал, когда потерял свою Лизушку. Одно поддерживало, что дети на руках, их растить надо. А вот желание творить из глины удивительные крынки да кувшины, которыми так восхищалась Лизавета, тоже пропало.

   -- Вы правы, тятя. Жениться мне надо. Я и сам знаю. Думал я над вашим советом приглядеться к Ольге Дорониной. Вам виднее, вы здесь всю жизнь живёте, это я всё наездами в родимой избе появляюсь. Засылайте сватов, коли девица будет согласна.

   Деликатное дело разговора с Ольгой Герасим поручил снохе. Саня под предлогом побывать у золовки и передать гостинчик племяннице, отправилась в Гороховку. Первым делом зашла в избу Поликановых, где Ольга нянчилась с хозяйским сыном. Тот уже большенький, умеющий ходить, канючил, чтобы нянька его качала в зыбке, как сосунка. Хозяйка была опять на сносях, потому и Ольгу  пока не рассчитывали.
 
   Увидев Саню, Ольга тихо спросила о причине прихода. Не приключилось ли чего нехорошего?

   -- Выдь на часок, Олюш, поговорить надобно, -- попросила Саня.

   Уже на улице, взяв у порога коромысло и вёдра, Ольга вопросительно взглянула на Саню.

   -- Я никогда тебя не спрашивала. Почему тебя замуж не выдают?

   -- А за кого? – смущённо усмехнулась Ольга. – Годы мои ушли. Да и по молодости-то не особо желающих много было. Сама посуди, ни приданого, ни родителей. Благодарю Господа, что братика дал мне, который заботится, а уж  я помогаю его семье, чем могу…

   -- Оля, мой деверь, Николай, хочет сватов к твоему брату заслать. Ты как, дашь согласие на замужество?

   В больших серых глазах Ольги сверкнули предательские слезинки. В душе она мечтала о таком повороте судьбы. Да и кто из девиц не мечтает о замужестве? Но так вот сразу. Да и не знала она ничего о Санином девере. Разве что он вдовец, похоронил и жену, и сына. А каков он на характер, не крут ли нравом, не гулёна ли, не выпивоха?

   -- Ты не сомневайся, Николка тебя не обидит. Мягкий он, заботливый. Всегда обо всех печётся. О сёстрах заботится, об Андрейке моём. И тятя свёкор Герасим Димитриевич только с виду строг. И знаешь, я буду только рада, если ты в нашу избу придёшь. Мы с тобой уживёмся…

   -- Не знаю, как на это братик Борис Григорьевич посмотрит. Даст ли согласие… -- в сомнении протянула Ольга.

   -- Но ты-то согласна?
 
   -- Я согласная, но против воли братика не пойду, -- вздохнула судорожно Ольга. Её смущало и тревожило нежданное изменение судьбы. Что там дальше будет? Не получится ли чего непредвиденного, не обидится ли братик на  такой поворот событий. Ольга знала, что его жена, а её невестка Наталья уже давно определила Ольгу себе в помощницы и отпускать даже на время на подработку не желала. На Ольге ведь весь  дом держался. Это уж когда бывало совсем невмоготу с прокормом, разрешала идти на подёнщину, как вот сейчас. Но в этом году братик в отход не пошёл, приболел некстати. А так бы Ольга была при избе, и в помощницах по дому, и в няньках. Невестка опять была на сносях и в скором времени намеревалась разрешиться от бремени…

   На прощанье Саня уговорилась с Ольгой, что сваты приедут через неделю в воскресный день.




   Ольга не могла придумать, как подступиться с разговором к брату. К назначенному дню отпросилась у хозяев сходить родных проведать. Брат сидел в сараюшке у верстака, мастерил что-то. Удивлённо взглянул на вошедшую сестру.

   -- Ай, что случилось, Олюшка? – спросил  с теплотой в голосе. Эта сестра была всегда при нём, особой заботы ему не доставляла. Тихая, покорная, бессловесная. Что ни попросишь, тотчас же выполнит.

   Ольга не знала, как начать разговор. Мяла в руках платок, прятала руки под передник, щёки заливал румянец, в глазах стояли слёзы.

   -- Али кто обидел тебя? Ну, говори, не томи, -- встревожился брат.

   -- Сватать меня должны сегодня приехать, -- тихо прошептала сестра.

   -- Сватать? – такого поворота событий Борис не ожидал. Сестру любил, но уже давно принял как должное, что своей судьбы у неё не будет, так и проживёт свою жизнь при нём, нянча его детей, помогая Наталье.

   -- Да кто же такие? Гороховские, поди? Из каких будут? – забросал сестру вопросами. Подумалось, проходимцы какие, обидеть решили сироту. Насмеяться над ней. Кому нужна бесприданница.

  -- Из краснинских. Герасим Димитриевич Наумкин и сын его Николай Герасимович.

   -- Герасим Димитриевич? Что же ты сразу не сказала, -- встал с места брат. – Иди, кликни мне Наталью. Гостей надо встретить достойно. И сама поди, приберись…

   Разговор с женой предстоял тяжёлый.

   Наталья уже давно определилась на счёт его сестры и менять своего решения не собиралась. Мало ли что золовку сватают в хорошую семью. А кто ей, Наталье, будет помогать? Легко ли с детьми сладить одной.

   -- Уже и Шурочка подросла, в помощь пойдёт, -- привёл веский довод Борис.

   -- Что твоя Шурочка? Не успеешь глянуть, как хвост трубой – и поминай, как звали. Выскочит замуж ни свет, ни заря. Вон, всё книжки читает, учиться, говорит, хочет. Какая с неё помощница? А  Ольга твоя неблагодарная. Я к ней с добром, а она всё из дома норовит выпрыгнуть. К чужому мужику, лишь бы не работать… -- Наталья разошлась не на шутку, в расстройстве забегала по сараюшке, где проходил разговор.

   -- Вона, как ты про мою сестру думаешь, -- впервые реально понял ситуацию Борис. – Я-то надеялся, ты о золовке заботишься, о её жизни, о благополучии. А ты только о себе беспокоишься, о том, чтобы самой благоденствовать. Превратила Ольгу в служанку…

   -- А кто она такая? Служанка и есть. Что, я её из сострадания кормить должна? Пусть работает…

   Борис покачал головой. Не ожидал он такого. Себя укорил, что не обращал внимания на жизнь сестры. Всё казалось, что Ольгу никто не обижает, а если она плачет тихомолком, то верил жене, что  сама виновата. И что замуж не берут, то только потому, что невзрачна, неграмотна, да и неумёха, по словам Натальи.

   Сваты приехали  вечером. Чинно вошли в избу. Внутри было бедновато, но чисто и пахло приятно. Встретил хозяин избы.

   Оказалось, что все друг друга знают. Прибывший в числе сватов Семён Димитриевич сразу же  заключил хозяина в объятья. Это ведь он на первых порах наставлял молодого Бориса азам мостовщицкого дела.

   Разговор пошёл в воспоминаниях о годах прошлых, когда ежегодно ходили в отход, побродили по всей России-матушке.

   Тем временем женская часть  обитателей избы быстро  выставила на стол угощение для  гостей.

   Николай поглядывал на худую, но стройную Ольгу, может быть, на чей-то взгляд не столь и благостную – большеротую, с крупным носом, но внешне притягательную. И внутренне думал, что он с ней уживётся. Она уже сейчас ему нравилась. Молчалива. На какую-то остроту, которую не преминула при сватах отпустить хозяйка избы, аж Борис Григорьевич сморщился, девица лишь опустила голову, но продолжила спокойно и неторопливо делать своё дело.

   Сватовство пошло своим накатанным путём. Николай с усмешкой выслушал сетование жены хозяина о неумелости и лени золовки, о том, что она сирота, и приданого за ней нет. Что семья и без того бедствует, времена тяжёлые, потому это сватовство не ко времени.

    Тут обстановку разрядил Семён Димитриевич:

    -- Эх, деточ, а когда они, времена-то, были лёгкими? Ежли бы все стали  следовать твоим понятиям, хозяйка, то ить и детей на свете не было бы. Что я за свою жисть видывал? Оглянуться не успел, а она пролетела ясным соколом, только крыльями помахала. То голод, то служба армейская, то неурожаи, то война, потом другая, потом не пойми што. И што? По твоим понятиям и жениться не надо было? И деток заводить? Сама-то, гляди, мало того, что семеро по лавкам, так опять пузата. Не боишься трудностей. А што ж золовке своей счастья не пожелаешь?

   Все, скрывая неловкость, засмеялись. Понимали отлично, что хозяйке совсем не хочется лишаться дармовой работницы, вот и злобится, и возводит напраслину, позоря не только девицу, но и своего мужа. Тот сидел, как на иголках, не желая вносить свару в праздничный строй сватовства.

   Вскоре ударили по рукам. Сваты известили, что на приданое не претендуют, берут девицу в чём есть. Вечерок спланировали организовать в удобный для всех день. А Ольга пока опять уйдёт в Гороховку, надо было помочь хозяевам, пока те найдут другую няньку.

   На том и порешили.



   Вечер справили, как только с полевыми работами чуть разделались. Ради такого случая из Каплина приехала Дуняша с Егором и дочкой Нюрочкой. Только вот Ариши на этот раз не было. Слишком далеко и накладно было ей ехать из Москвы.

   С Ольгиной стороны  все её родственники собрались. По чину сыграли свадебку, хоть ни Ольге, ни Николаю этого и не хотелось. Обычно этими игрищами молодёжь тешится. Но тут уж Борис настоял, чтобы и у младшей сестры всё было не хуже, чем у старших.

   На другой день ранним утром молодая хозяйка уже копошилась в печном углу, готовя завтрак.

   Саня беспрекословно передала главенство в избе Ольге. Объяснила просто:

   -- Ты, Олюшка, жена старшего сына, тебе и быть первой. А я теперь больше буду со своим Андрейкой.

   Она и усадила Ольгу в первый же день к самовару, разливать чай. И ненавязчиво помогла понять и принять привычный здесь семейный уклад.
Благодаря Сане, Ольга, робкая по натуре, вскоре стала хозяйкой избы.

   Однажды, протирая пыль с рамок с фотографиями, Ольга засмотрелась на один снимок. На нём были изображены стоящий в рост мужчина и сидящая, облокотившись на резной столик, женщина. Мужчина чернобородый, кудрявый, в картузе, поддёвке и портах, заправленных в сапоги, смотрел не прямо, а на женщину. Та, в сарафане, борчатке, в цветастом платке с кистями, из-под которого выглядывала кичка, задумчиво глядела куда-то вдаль. Очень интересная была фотография. Саня пояснила, что сделана она была давно, в Юхнове, когда свёкор Герасим Димитриевич возил на ярмарку свою жену Лизавету Ивановну.  Там они  и сделали снимок на память.

   Ольга всматривалась в лицо свекрови, которую ей так и не дано было увидеть, и узнавала в ней черты своего мужа. Как и уверяла Саня, Николай оказался добрым и заботливым мужем. Как только узнал, что жена неграмотна, тут же определил её в вечернюю школу ликбеза, где заправляли две молоденькие комсомолки, помогавшие всем жителям деревни в ликвидации неграмотности. Через какое-то время Ольга могла уже по слогам читать газету, которую периодически приносил мужу сосед и родич Иван Соловьёв. И даже умела ставить свою подпись в бумагах.



   К осени, когда урожай был убран, собрался Николай съездить на свои ямы, пополнить на зиму запасы глины. Обычно этим делом занимался с тятей или братом. Но на этот раз решил взять с собой жену.

   Когда ехали мимо Селиб, невольно остановился. Предложил немного прогуляться. Между делом стал рассказывать молодой жене предания об этих местах. О том, что живут здесь древние боги предков. Им в старину поклонялись все окрестные жители, да и теперь, порой, приходят сюда, когда на душе тягостно.
 
    -- Но это же грех. Это святотатство, -- негромко обронила Ольга. – Есть только один, истинный Господь, Иисус Христос. Всё остальное от бесов.

    -- Это кто тебе такое сказал? – усмехнулся Николай. – Чужой, навязанный нам бог, не может быть единственным и истинным. Да, и не верю я в эти сказки. Тятя мой, да и Андрейка верят, но только в своих древних мужских богов, покровителей ремесла. Мамушка верила и почитала  твоего Христа. Но это не уберегло её от ранней смерти. А я побывал в такой бойне, повидал столько крови, подлости и душегубства, потому давно понял, что нет никаких богов. Вернее не так, а что эти придумки с религией, как говорит нынешняя власть, есть опиум для народа. Опиум он и есть. Я в Манчжурии когда был, видел, как китайцы от опиума дурели. Вот и нам головы морочили с этой религией, чтобы мы десятину им отдавали, да послушными воле богатых хозяев были, верили, что они  выше нас и могут помыкать нами, отправлять на бойню за свои интересы. И никто, ни духовенство, ни богачи, ни правительство даже и не думали об интересах народа.
   Теперь вот пришла новая власть. Говорят, что заботятся о нуждах народа. Но пока мало заметно всё это. Хотя вот мы были с тобой в сельсовете. Там сидит и всем заправляет дочка священника. Вышла замуж за революционера и решила, что перекрасилась. Так вот все они, богатые, и лезут на тёплые да хлебные места. В поле им работать не пристало. Ну и где здесь справедливость? В церкви нам обещают царство небесное после смерти, а пока мы должны горбатиться на богатеев, мол, им расплата будет в аду. Да только, я думаю, они и там нас подставят, а сами выкрутятся. Неужели ты не видишь несправедливости по отношению к нам, к крестьянам и ремесленникам? Мы всем и всегда должны. А за что? Что работаем с утра до ночи, не разгибая спины?  Нет, не верю я в бога. Раньше, в детстве верил. Что есть бог, покровительствующий гончарам, что есть боги, охраняющие женщин. Даже одно время верил в Христа. Теперь нет. Хотя и не отрицаю, что есть Вседержитель, властвующий над миром. Но ему не интересны наши проблемы и заботы. Мы для него не больше букашек. И ему безразлично, если какие-то из них будут  раздавлены. Так, походя. А для нас это оказывается любящая мать, любимая женщина, маленький ребёнок, которого так долго и с таким трепетом ждали… Ну, и зачем нам такой бог?

   Ольга сжалась под этим валом слов мужа. Она сознавала его правоту. И в то же время, он был неправ. Есть бог, пока есть вера. А как же жить без веры? Она и только она поддерживает в минуты тяжких испытаний. И вот, оказывается, тот, в которого поверила всей душой, её муж, безбожник. Как жить? Сейчас и так идут гонения на церковь, вон, некоторым батюшкам запрещено проводить службы. Говорили даже, что в соседнем уезде некоторых священников убили. Как же быть?

   Из её глаз потекли слёзы.

   Николай оглянулся, увидел страдальчески сморщенное лицо жены, полные слёз глаза и замолчал. Вспомнил мамушку, которая истово верила в Иисуса Христа, соблюдала все требования церкви и в то же время снисходительно относилась к причудам тяти и свёкра, поклонявшихся древним богам. Интересно, как отнеслась к сказанному Ольга? Побежит ли каяться в храм? Раньше за такое вольнодумство никому не поздоровилось бы. Но, наверное, раньше предки выбирали себе пару по уму. Женщины ходили в церковь, мужчины на Селибы, и никто не доносил об их святотатстве.
 
   -- Колюшка, да как же жить-то без веры? – всхлипнув, проговорила Ольга.

   -- Да так и жить. Я же живу. И ничего. Правы новые власти, отстранив религию от государства. Слишком  уж рьяно призывает церковь поклоняться  богачам, раболепствовать перед ними. А каким способом добыто это их богатство? Не воровством, не смертоубийством, не предательством ли?

   -- Так что же, мне в церковь теперь нельзя ходить? – почти прошептала жена, испуганно взглянув на Николая.

    А тот и сам понял, что перегнул палку в своих рассуждениях. Забыл в пылу, что Ольга ведь не Катерина. Это та была подкована по поводу религии. Но так ведь и образована была, книжек разных начиталась. А Ольга наивна в своей деревенской простоте. Зачем было на неё выливать этот ушат непонятных ей рассуждений…

    -- Да нет, Олюшка, неволить тебя не буду. Просит душа, ходи в церковь, соблюдай требования. Только будь умна. Не выставляй напоказ свою веру. Времена сейчас другие, многие не поймут. А о Селибах я тебе ещё порасскажу как-нибудь потом. Покажу, где мамушка с тятей любили бывать. А сейчас продолжим путь. Нам ведь глины надо набрать.




   Осень выпала короткая. К Покрову  на дороги лёг снег. Окрестные поля покрылись снежным одеялом, обещая на лето хороший урожай. По всем  приметам выходило, что зима будет долгая, снежная и холодная. Николай планировал в это время заняться гончарным ремеслом. Оно давало небольшой, но стабильный доход. А если бы ещё и организовать артель по производству посуды, да  договориться о едином месте сбыта её, было бы вообще хорошо. Но над этим надо было думать.

    Теперь у него появился интерес к жизни. Рядом была жена, которая  всё свободное время проводила с ним, в мастерской, помогая в работе. И по всем приметам, вскорости должна была объявить ему о том, что в новом году произведёт на свет дитя.

   Герасим с усмешкой в усах поглядывал на новую сноху и ожившего, опять засветившегося от счастья сына. Тоже ждал, когда Ольга объявит о своей беременности. Даже Саня выглядела оживлённой и часто улыбалась. Все жили радостным ожиданием прихода в мир младенца.
 
   Ольга вначале не понимала, что с ней творится. Появилось отвращение к запахам, часто приходилось бегать в зимник. Потом стало сложно вставать ранним утром растапливать печь. Когда пожаловалась невестке Сане на недомогание, та вначале с пристрастием допросила о всех признаках болезни, потом обняла Ольгу, прижалась к ней и прошептала:

   -- Как бы я хотела хоть ещё разок так заболеть. Скоро ты, Олюшка, подаришь нам пташечку. А уж я её буду лелеять…

   Вечером Ольга, краснея, с полными слёз глазами, уведомила мужа, что через некоторое время она должна родить, и с ней что-то не то. Устаёт, не может уже так работать, как раньше…

   -- Я уж ждал, когда скажешь мне об этом. Долго же ты терпела. Не печалься, так у всех бывает. Отдыхай больше, тяжести не поднимай.

   Теперь Николай сам вставал пораньше, чтобы принести в избу воды, дров. А Саня, как в былые годы, растапливала печь, готовила еду и даже ставила на стол самовар, отстранив Ольгу от всех тяжёлых дел. Она помнила, как капризничала первая невестка Катерина, по любому поводу валявшаяся в постели до полудня.

   А Ольга никак не могла понять, что же с ней такое. Почему ей так плохо по утрам? Её невестка Наталья беременела чуть ли не ежегодно. Но с начала и до конца беременности чувствовала себя прекрасно, правда, тяжёлой работой по дому она себя не утруждала, но и не показывала, что больна.



   В канун Рождества из Москвы пришло с оказией известие от Ариши. Она поздравляла родных с праздниками и просила брата непременно приехать к ней по срочному, не терпящему отлагательства делу. И Николай, и Герасим Димитриевич сразу забеспокоились. Очень уж неожиданное и серьезное было письмо. Обычно ответственная  и сдержанная в проявлении чувств Ариша не позволяла себе по пустякам беспокоить родных. Тем более, в зимнюю пору, когда добраться до столицы из деревни было непросто. И раз уж просила, значит, случилось что-то нехорошее.

   Переговорив между собой, отец с сыном решили, что ехать в любом случае надо. Николай наказал домочадцам присматривать за Ольгой, кабы с ней ничего не приключилось за время его отсутствия. Жене пообещал  воротиться, как только позволят обстоятельства, сразу же, не задерживаясь в столице попусту.
 
   Герасим Димитриевич отвёз сына к ближней железнодорожной станции. Через день Николай был уже в Москве.

   Время было зимнее, морозы с каждым днём крепчали, по улицам жители старались ходить только по крайней надобности. Хоть и жалко было денег, Николай нанял извозчика: понимал, что в такой мороз с мешком гостинцев на горбу он пешком не доберётся.

   У Максима всё было нехорошо. Жена его слегла окончательно.  К тому же, кто-то написал на него заявление, обвинив в высказываниях против власти. Его забрали до выяснения обстоятельств. Арише пришлось  ухаживать за Марией и бегать с передачами к Максиму.

   Увидев в дверях своего брата, Ариша бросилась к нему на шею в рыданиях. Слишком тяжело было свалившееся на неё бремя. И появление старшего брата, который всегда помогал в трудную минуту, убедило её, что она не одна в этом мире. Что у неё есть опора.

   Вдвоём с сестрой Николай пошёл по инстанциям. Доказывал, что Максим ничем против власти себя не запятнал. Он ведь и в партию вступил. И выполнял все требования, предъявляемые к партийцам. Дошёл Николай до секретаря партячейки, тот переговорил кое с кем ещё. Были и у Николая  знакомцы со времён войны, работавшие теперь в органах.

   Оказалось, что письмо на Максима написала Мария, сама не зная, зачем. Видимо, перед смертью решила отомстить мужу, что столько лет обманывал её.
Словом, делу хода не дали. Вступились за Максима и его артельщики, знакомые ещё по революционным  временам. Хотя ситуация в столице была напряжённая, не побоялись высказаться за партийца и другие члены парторганизации.

   В это время пришло трагическое известие о смерти Ленина. Вся Москва словно по мановению незримого дирижёра вышла на улицы. Николай стал свидетелем того, как народ, простой рабочий люд, подмастерья, окрестные крестьяне шли за привезённым  из Горок  гробом вождя, как переживали люди смерть этого человека как свою собственную невосполнимую потерю. И понимал, что это не просто скорбь об умершем. Это осознание несоразмерности утраты чего-то не поддающегося пониманию, всеобщей надежды на светлое будущее.

   Впрочем, видел Николай и тщательно скрываемую радость в глазах некоторой части горожан, пришедших проститься с вождём пролетариата. Он, как и определённая часть жителей столицы, не попавшая под обаяние личности вождя, ожидал дальнейшего развития событий. Ленина он чтил, признавал за ним видение проблем беднейших слоёв общества, принимал все постановления и решения партии по налаживанию жизни рабочих и крестьян, хотя и не со всем в отношении последних был согласен. И вот человек, с которым связывали чаяния на лучшую жизнь  миллионы бедняков, умер. Для многих это была личная трагедия. Не один час Николай  с Максимом простоял в очереди, чтобы проститься с этим великим человеком.

   Максима незадолго перед этим выпустили, разобравшись в ситуации. Тем более, что Мария и сама перед смертью призналась, что это она написала письмо на мужа. Похоронили её в самую стужу, когда массы народа  шли прощаться с умершим вождём пролетариата.

   Едва позволила ситуация, Николай засобирался назад, в деревню. Объяснил тем, что жена ждёт ребёнка, и ему не хочется её волновать. Да и в жизни Ариши и Максима всё  теперь налаживается. О предложении друга перебраться в столицу для работы в артели мостовщиков обещал подумать,  прежде надо посмотреть, как ситуация будет развиваться в деревне.



    Ольга разродилась в мае, когда как раз завершили весенние полевые работы. На свет появился темноволосый бровастый мальчишка, плаксивый и беспокойный. Не успели нарадоваться озарившему избу счастью, как  пришла беда, откуда не ждали. Иван Соловьёв, ездивший с женой Настей  на заработки на Кубань, вернулся хворым. И денег не заработали, только год прокатали попусту. Хворость его понемногу съедала, подтачивала. А потом перекинулась на его сынка Семёна. К зиме оба и прибрались. А за ними и ещё несколько детей. В том числе и Николаев сынок Коленька.

   Ольга и в церковь бегала, молилась о здравии, и к святым источникам ездила. Ничего не помогло. Угас мальчонка.

   Во многих избах в ту зиму стояли плачи по умершим.

   Николай на какой-то срок замкнулся в себе. Сидел над станком с комом глины, а руки не подымались сотворить из него что-то дельное.
 
   Ольга, как раненая птичка, притихла в печном углу, повязавшись траурным платком. Во всём винила себя: не углядела за мальцом, не защитила от беды. Молчаливость мужа восприняла как укор себе.

   Герасим как-то не выдержал, спросил сына, почто тот невнимателен к жене. В чём её виноватит.

   -- Да разве я её виню? На мне грех смертный. Я ведь смертоубийством занимался. Видно сотворил что-то такое, что природа простить не может. Я богов просил сохранить дитя. Только где эти боги? Ни старые, ни новые, никто не помог…

   -- Не гневи наших богов. Видно, за отступничество тебя наказывают. Но они и доброту явят. Вот увидишь, если по правде жить будешь. А что детки мрут, дак у нас так испокон века ведётся. Не все выживают. Скольких в семьях рождают, а сколько выживают. Редко когда удаётся сохранить всех до одного. Не печалься. Будет и у нас праздник.

   Спустя время Ольга опять засветилась в надежде долгожданного счастья.

   И Николай преобразился. Что-то посчитал, куда-то съездил, посмотрел, как другие живут в созданных совместно артелях, и загорелся образовать свою, из горшечников. Договорился с Мосальским потребобществом  о поставке им готовой продукции, переговорил с деревенскими соседями. Они-то все с ним в разной степени  родства находились. С авторитетом Герасима Димитриевича и Семёна Димитриевича в деревне считались. Раз уж те вошли в артель, посчитали, что и другой родне не зазорно.

   Управлять артелью поставили Николая, как самого грамотного.

   Польза от создания артели для всех оказалась значительная.

   Теперь за готовой продукцией приезжал от потребобщества выделенный человек. Не надо было думать над тем, куда сбывать свои гончарные изделия. Оставалось время и на работу на земельных наделах.

   Кое-кто из безлошадных родственников уговорился сообща в складчину приобрести артельного коня, которого бы можно было использовать и для подвоза глины с родовых ям, и для пахоты  земельных наделов. Обговорили всё на собрании, посчитали общую выгоду  и выделили  средства на лошадь.

   Это приобретение, не говоря уже об остальной деятельности артели, очень не понравилось бывшему тестю Николая Прохору Кузнецову. Сам он ничего бывшему зятю не сказал, но через своих прихвостней передал, что не потерпит ущерба своему интересу. И ежели Николай не прекратит своей деятельности по вовлечению в артель бедноты, которая до того была в многолетней кабале у него, то не посмотрит на то, что были роднёй, а пустит «петуха»  под  дома всех артельщиков.

   Угроза была серьёзная. Потому как в уезде были уже случаи и смертоубийства тех, кто не хотел придерживаться правил, установленных разбогатевшими в годы разрухи кулаками. В основном, мельниками, кабатчиками, крепкими крестьянами, сумевшими в военные годы и время разрухи обобрать оставшихся вдовами женщин, инвалидов, тех, кто не смог сам осилить работу на земле и лишился тяглового скота, а то и своих наделов.

    Конечно, артельщики небезосновательно опасались угрозы. Там, где дело идёт о власти и больших барышах, деньги порой застилают разум. Но богатеям уже было не совладать с интересами бедноты. И угрозы порой бумерангом отзывались на самих кулаках. Видно, кому-то невовремя перешёл дорожку и Прохор Киселёв.

   Однажды он вдруг собрал пожитки, оставив под присмотр своим доверенным хозяйство, и ночной порой вместе с женой и дочкой тайно выехал из деревни в неизвестном направлении. Больше о нём никто ничего не слышал. Совсем на немного разминулся с приехавшими его арестовывать чекистами. Видно, были свои люди в органах, заблаговременно  предупредили.



    А в избу Герасима Димитриевича опять пришла беда. Всего несколько часов прожил новорожденный парнишка у Ольги. Даже порадоваться не успели.

   Вечером Герасим молча сел рядом с сыном на ступеньку крыльца.

   -- Что, тятя, вот и закатывается свет нашего рода. У дядьки Никиты одни девки, и те пустоцвет, у дядьки Семёна только Настя, да и та потеряла мальца. У дядьки Василия два сына. Да что толку? Оба бросили отчий дом, отказались от земли родимой. А у нас Андрейка, что сучок засохший. И я  не могу произвести наследников. А какая была у деда Димитрия присказка: пока кукует над Рессой кукушка, не переведётся наш род. Да, видно, откуковалась. Для других будет счёт летам вести…

   Николай опустил голову на скрещенные руки. Плечи предательски затряслись в сдерживаемых рыданиях. Герасим опустил руку на голову сына, уже заметно поседевшую. Чем утешить, что сказать такого, что поддержит Николая? Что ещё не старые, что ещё будут дети? Так ведь годы уходят, а с ними силы и время на воспитание детей.

   -- Думаю, твоей Ольге надо к тётке Степаниде обратиться. Ты хоть и разуверился в наших древних богах… --  Герасим тяжело вздохнул, -- но кое-что, возможно, и они смогут. В своё время  Степанида так себе дочку выпросила. Только это женские дела, нам, мужам, неподвластные.



    Душка теперь ежедневно торопилась на вечёрки. Она в последний год расцвела, грудь набухла, отчего талия казалась ещё тоньше. И ходила она, высоко подняв голову, с прямой спиной, покачивая бёдрами. Хозяева уже стали остерегать девку, как бы не загуляла.

    А у Душки в голове дурман. Влюбилась в парня. Ещё совсем недавно и не замечала его. Впрочем, он прошлый год на вечёрках и не появлялся. Отец его, Виктор Константинович Сударьков, местный егерь,  сына к делу приучал. Всё время в разъездах по лесным кварталам был, вот и сына с собой брал. А зимой, сказывали, сапожным делом занимались, по окрестным деревням ходили.

   Душка и забыла уже, каков он на вид. Подружки с Каритовки стали шушукаться да пересмеиваться над появившимся на вечёрке парнем. Всё кликали его Иван-Зазан да Иван-Зазан.  Тут и Душка обратила внимание на него. Высок ростом, плечист. А вышел плясать, так чечётку отбивал новыми сапогами. Остальные-то все больше в лаптях да в старых поршнях. А этот всё франтом ходит, девок задирает. Со сверстниками в кружке стоит,  смеётся, плечами под старым отцовским пиджаком подёргивает. Ох, и запал в душу.  Такого бы в мужья себе. Да только обратит ли он внимание на батрачку?

    Подружки смеются: «Что, зацепил тебя Зазан? Не возьмут тебя в жёны ему. Не ровня ты Ивану».

   А Душка уже и думать ни о ком другом не может. Вьётся вокруг парня, заигрывает, частушками задевает. Допелась до того, что заметил, оценил её стать. А там уж как получится.

   Добилась того, что уже как телок привязанный за ней ходит. А вот о женитьбе и не помышляет. Она уж ему и так и этак намекает, а Иван только похохатывает: «Моё дело молодое. Мне ещё гулять и гулять».

   А Душке уже не до смеха. Незадолго и пузо на нос вылезет. Доигрались на хозяйском сеновале летними горячими ночами.

   Как о таком матери рассказать? Та ведь предупреждала, стращала последствиями. Но как ей было углядеть за девкой в самом соку да ещё в другой деревне? Теперь-то Душка и вспомнила материнские наказы, а уж поздно…



   Марья с тревогой поглядывала на своего первенца, в один год вдруг вымахавшего с коломенскую версту. Вчера только, кажись, Ванюшкой звали, а нынче не иначе, как Иваном величают. Ещё осенью был ниже отца, а к весне вдруг оказалось, что на голову перерос родителя. Уже и все одёжки не в пору, и отцовский пиджак в рукавах коротковат.

   Виктор, видя такое дело, плюнув с досады, всё ж таки изготовил первенцу сапоги, хоть и планировал их сшить ему к женитьбе. А Марья стала поглядывать на неожиданно заженихавшегося сына.

   Вроде ещё и погодил бы с гулёнами, да как юнцу прикажешь. Сама видела, как девки вокруг сына вьются, точно пчёлы вокруг липы. Сказала об опасениях Виктору. Тот только плечами пожал. Сам-то уж и не помнил того времени. Да и не было у него тогда возможности за девками увиваться. Пусть уж сын развлечётся.

   Всё лето Иван, как только начинало темнеть, гоголем нёсся на вечёрку за околицу, где молодёжь устраивала посиделки с танцами да играми.

   Туда и молодые мужики, уже обременённые семьями, иной раз захаживали. Дядька Иванов, Васька-Кантырь, иной раз садился в круг молодёжи, предавался воспоминаниям не столь уж далёкого прошлого: как в гражданскую в коннице воевал, да сколько врагов порубил. А если бывало, пропустит чарку-другую, так и показывал на молодых берёзах, как умеет управляться с саблей.

   На своём жеребце, с которым войну прошёл и в мирное время не расставался, начинал скачки по опушке ближнего леса, мгновенно, неожиданно для зрителей, выхватывал саблю и срубал молодую берёзку так, что она ещё какое-то мгновение оставалась стоять, и только потом отрубленная вершина, задрожав, начинала валиться вниз, обнажая ровный срез.

   Молодёжь, под его руководством с азартом разучивала элементы кавалерийской атаки, тренировалась на палках в приёмах сабельного боя, воображая себя отрядом кавалеристов, нападающих на беляков.

   Мужики постарше с усмешкой поглядывали на ребят и покачивали головами. То, что детвора затевала такие соревнования, испокон веку было принято в деревне. Где ещё, как не в мужском кругу, они научатся приёмам боя, поймут правила нападения и обороны, своим умом придут к пониманию, что не всегда один в поле  воин, и надо учиться бою в кругу единомышленников. А главное, в бою товарища не бросать и биться до последнего.

   Старики, которые иногда принимали участие в подобных состязаниях в качестве зрителей, во время передыха делились воспоминаниями о своих молодых летах и о том, как они ходили стенка на стенку с парнями из соседних деревень, как бились до крови, отрабатывали  тактику кулачного боя…

   На такие мужские посиделки женщин никогда не пускали. Те обычно, нюни распускали, только весь интерес и азарт рушили.

   Иван к кулачному бою был равнодушен, хотя ещё год-два назад, точно также как и малолетки, молотил кулаками. Но с недавних пор пристрастился к охоте. Отец доверил ему ружьё, научил выслеживать зверя. Это было намного интереснее и увлекательнее, чем кулачные бои, фехтование на палках и стрельба из луков. Да и повзрослел он за последнее время.

   Встречи с Душкой, ночи напролёт в душистом сене на заднем дворе у Душкиных хозяев, жаркие поцелуи и податливость молодого, упругого тела девки, сводили его с ума. Какие там развлечения с палками вместо сабель или танцы за околицей. Одно огорчало, что Душка вдруг стала какой-то вялой и уже не так вскипала от его поцелуев…

   Первой заметила неладное с батрачкой хозяйка. Когда та в очередной раз, бросив дела, рванула к нужнику, покачала головой и недовольно проворчала: «Ну, добегалась девка». Потом с пристрастием допросила Душку. Та вроде начала отнекиваться, но потом всхлипнула и во всём призналась.




   Марья  вначале удивилась приходу  Аграфены, жившей на другом конце деревни. Знать друг друга знали, но хоть и были  ровней по возрасту, а близко не общались. Так уж сложилось, что  интересов общих не было.

   -- Доброго здоровья вам, -- поздоровалась посетительница. Она проворным взором окинула избу, отметив, что хозяин сидит на конике и орудует шилом и дратвой, подшивая обувку,  одна из девок готовит что-то в печном углу, младший сынишка примостился рядом с отцом.

   -- А где же старшой ваш? – полюбопытствовала для разговора гостья.

   -- Да в Десятины с Наташкой отправились, грибов собрать. А что за нужда к нему? – Марья внимательно взглянула на односельчанку.  Та хоть и была ровней по годам, но выглядела куда старше Марьи.

   -- Выдь, Марья Прохоровна, поговорить надо, -- бросила негромко гостья и поторопилась к выходу.

   Виктор удивлённо и вопросительно взглянул на жену. Та, недоумённо пожав плечами, вышла вслед за гостьей.

   Разговор получился неприятный и тяжёлый. До Марьи и раньше уже доходили вести о том, что Иван вовсю крутит любовь с пришлой девкой, работавшей батрачкой у Аграфены. Бабы у колодца наперебой обсуждали это событие, посмеиваясь над дурой девкой. Но Марья считала всё это домыслами и завистью. Гордилась, что сын так возмужал, выправился. Следующим летом ему идти в армию на службу. А сейчас пусть погуляет.

   -- Вот что, Марья Прохоровна, твой Зазан напакостил, девку спортил, должон исправить положение. У Душки скоро пузо на нос вылезет, как думаете поступать? Уж вся деревня знает, кто сотворил такое. Хотите девку на позор выставить?

   -- Да она сама себя выставила. Думать надо было прежде, чем ноги раздвигать… -- в сердцах бросила Марья.

   Все её худшие предположения оправдались. Сын всё ж таки впутался в историю. Как будто нет молодых вдовиц, которые уж точно бы приголубили парня без дальнейших последствий. А тут, что скажешь? Марья надеялась, что, отслужив в армии, сын сосватает себе ровню, из состоятельной семьи, которая принесёт в избу достаток, позволит хоть на старости лет пожить без оглядки на прихоти погоды. А он спутался с батрачкой, которая уже которое лето спину гнула в чужом дому. Не такого они с отцом ждали счастья для первенца. Вон, и в школе пять классов закончил. И гармонь ему купили. А он вот что, стервец, устроил.

   -- Вот что, Марья, как хочешь, а позорить девку не дам. Заявлю куда следует, в сельсовет пойду, но управу на твоего Зазана найду. Чтобы впредь неповадно было. Думайте пока…

   Аграфена резко развернулась и отправилась в сторону каменного мостика. А Марья в раздражении заходила по двору, стараясь успокоиться. Как-то воспримет новость Виктор? Как ему преподнести это известие? Рушились все планы на удачную женитьбу первенца. И с кем ведь спутался? С голытьбой, с  батрачкой…

   Виктор, узнав, зачем приходила гостья, в сердцах схватил шпандырь:

   -- Выпорю, стервеца. Ишь, что удумал…

   -- Остынь, Витюшка. Криком да битьём делу не поможешь. Аграфена пригрозила пожаловаться в сельсовет. Как там на это посмотрят?
 
   -- Да никак не посмотрят. Пусть попробуют. А девке юбку задрать да шпандыря всыпать по первое число. Ишь удумала, чем малого заманить? Дурное дело не хитро…

    Но Марья своим женским умом уже прокручивала, чем может обернуться для сына вся эта ситуация. Да и потом, он-то как на всё это смотрит?

    Когда весёлые и довольные прогулкой сын с дочерью вернулись с лукошками грибов, Ивана ждал тяжёлый разговор с отцом.

    Обычно Виктор в дела детей не встревал, предоставлял матери разбираться с мелкими семейными дрязгами. Но на этот раз дело принимало серьёзный оборот.

    На деревне девку спортить случалось. Но в большинстве случаев дело кончалось полюбовно, без большой огласки. Родители договаривались между собой, справляли свадебку и закрывали рты наиболее ярым сплетницам. Когда и парни поколачивали виновника, вразумляя на выполнение обязательств. Бывало, девке мазали дёгтем ворота, если уж загуливалась не с одним. Жизнь штука такая, всего и не остережёшься. Но вот отношение к себе на деревне можно испортить. И не всегда обвинят в этом девку. Бывает порой, что и парня ославят.

   Виктор не особо винил сына. Дело такое, молодое, горячее. Но вот выбор сына не одобрял. Всегда считал, что первенец расчётлив и сметлив. И одно дело, когда молодая кровь играет и в голову ударяет, толкая на прелюбодеяние, а другое – создание семьи, расчёт, что молодая жена принесёт в избу достаток, который поможет растить детей в сытости и здравии.

   Вечером Марья спросила мужа, как он решил дело с сыном.

   -- Что тут решать? Напакостил сынок. И никак не исправишь. Время другое. Может и на всей жизни его отразиться. Аграфена-то не просто так грозилась. Дочерь её теперь где-то в партийных органах работает.

  Спустя какое-то время Душка перебралась жить к Ивану. Расписали их в сельсовете.

   Виктор с Марьей, хоть и были против невестки, приняли её в свою семью,  Тем более, что итог  греха был уже заметен, а, значит, в скором времени невестка одарит их внуком или внучкой.

   Но не случилось порадоваться. Младенцы, а их, как на заказ, оказалось двое – девочка и мальчик, родились слабенькие и, не прожив и часа, преставились.
 
   Февраль 2016 г. Юхнов.
 



Отредактировано: 01.03.2020