Пока кукует над Рессой кукушка...

Часть пятая. Победа! ...Одна на всех...   Глава третья.   На  мирных рельсах...

                                                                      Часть пятая.
                                                                Победа! ...Одна на всех
                                                                     Глава третья..
                                                              На  мирных рельсах...

    На дворе была уже поздняя весна. Ольга с детства любила это время года. Вот и теперь с тихой грустью вспоминала, как  в далёкие довоенные годы жители деревни к началу лета заканчивали посадки на своих овощниках, или как они говорили -- на овОшниках. Скот выгоняли на пастбище, и наступал небольшой передых в обычной, заведённой исстари программе жизни деревенского общества. Но то было ещё до войны, до того страшного перелома в сознании миллионов жителей страны. Он, этот перелом, эта граница сознания каждого выжившего, разрезал жизнь на до и после. И в памяти оставалось только всё хорошее, что было в той, довоенной мирной жизни...

    Ольга тосковала по тем временам, когда всё в её повседневной жизни было понятно и упорядочено. Была своя изба и подворье, рядом жили родственники мужа, которые и её приняли в свой круг. Были свои определённые временем и нравами праздники и привычные будни, заполненные работой с раннего утра и до вечера...

    Оказавшись в далёком от родных мест городе, Ольга вначале испугалась. Всё  здесь ей было непонятно, неуютно. Непривычной была местная природа. Непонятными были окружавшие её люди. И говорили они непонятно. Вроде бы и по-русски, а как-то странно. Дальние родичи мужа жили на другом конце города. Добираться туда было сложно для неграмотной крестьянки. Она и была у них всего-то  раза два  вместе с Николаем и дочерью, которые в отличие от Ольги в городе ориентировались хорошо.

   Жильё, как только приехали, нашли далеко от центра, на самой окраине, дальше была только степь. В половине саманной мазанки, которую сняли на длительный срок, была Николаем сооружена примитивная печь для обогрева и готовки еды. В другой части мазанки обитали жители незнакомой национальности, почти не говорившие по-русски. С хозяйкой той семьи спустя некоторое время Ольга через дочь познакомилась, и завязалось у них что-то подобное дружбе. Соседка научила Ольгу собирать сушняк в степи для растопки печи, заготавливать на зиму кизяки, другие подручные материалы, пригодные для отопления...

   Через какое-то время Ольга освоилась, стала наниматься мазать глиной полы и стены в окрестных домах. Николай соорудил ей удобные инструменты, подсмотренные когда-то во время работы в отходе в этих местах... Так и пролетели четыре трудных послевоенных года в каждодневном неустанном  ожидании возвращения в свой край...
 
   Муж уже почти собрал, на его прикид, вполне достаточную сумму денег для покупки своего угла. Хотел перебраться в родные места, пусть и не в свою деревню, но обосноваться хотя бы где-то поблизости. Об этом только и говорил с Ольгой в последнее время. Намеревался  летом съездить на родину, приглядеть жильё... Этими надеждами она в основном и спасалась. Ждала с нетерпением конца весны, чтобы опять заняться привычной работой, выгадать ещё немного денег для будущего переезда...

   Ольга последний год постоянно прибаливала, хоть и продолжала работать, правда, только в летний период, когда Николай уезжал с артелью в отход. Без дела сидеть не могла. Пыталась даже выращивать кое-что на клочке земли у мазанки. Тосковала по родным местам, где всегда был рядом лес, который снабжал грибами, ягодами, травами...

   Сердце давно прихватывало, но ни дочери, ни мужу Ольга не жаловалась. С надеждой ждала, когда Николай распорядится собирать вещи для отъезда. Зачем его прежде времени тревожить своими болячками? Всё пройдёт само собой...

   Ан, не прошло. В тот поздневесенний день Ольга с утра, едва проводив дочь на работу, пришла к мазанке, где давеча сговорилась с хозяевами обновить свежим раствором внешние стены дома. Привычно замочила глину, которую ещё с прошлого дня подготовила к работе.  Она ещё через силу замесила глину с  коровяком, но подтащить корыто с раствором ближе к стене уже оказалось невмоготу... И в какой-то момент вдруг поняла, что не может правИлом растянуть глиняный замес по стене...

   Вначале Ольга перестала чувствовать ноги. Потом стали непослушными руки. Она рухнула под стеной, не понимая, что с ней, почему отказывает тело, не повинуется её разуму... А рядом никого, кто бы мог помочь...

   Дочь раньше всегда ходила работать в паре с Ольгой. Но теперь заневестилась. Уже девятнадцатый год пошёл. Устроили её родичи Николая года два назад на хорошее место. Грех такое упускать. Вот только работа в ателье не позволяла отлучаться Лиле среди дня, чтобы помочь матери. И, как подозревала Ольга, Лиля, нахватавшись городских замашек, стеснялась грязного и неблагодарного труда подёнщицы. И потому мать уже больше не тревожила дочь просьбами о помощи. Разве что вечером после работы Лиля прибегала за ней, помогала завершить начатое и на тележке везла домой все Ольгины приспособления для работы. Но на этот раз всё оказалось намного  серьёзнее, чем Ольга полагала. Чувствуя, что и руки и ноги её больше не слушаются, подозвала хозяйскую дочь Разию, игравшую перед домом с другими детьми, и попросила сбегать за Лилей.

    ...В  пошивочном цеху городского ателье наперебой стучали швейные  машинки, мастерицы показывали швеям, что нужно сделать  с принятым заказом.

    В примерочной завзятые местные модницы  вертелись перед большим, в человеческий рост, зеркалом, рассматривая очередную обновку.
 
   Лиля, сидя за машинкой, с тайной завистью смотрела на счастливиц, отхвативших отрез крепдешина или крепжоржета и теперь в восхитительном платье с юбкой-солнце клёш или шестиклинкой восторженно крутившихся у зеркала. Как же ей хотелось сшить себе такой же наряд! Вот хоть из такого крепжоржета необычной расцветки -- по зелёному полю густо-густо разбросаны крупные цветы георгинов белого, розового,  красного, сиреневого, жёлтого цвета... Отрез в магазине достать  очень сложно, но на толкучке из-под полы, конечно, значительно переплатив, всегда можно найти. Только это пока недостижимая мечта. Папка с мамкой все жилы рвут, чтобы насобирать денег на избу и уехать в родные места. Но в деревне Лиле совсем не хочется жить. Да и что ей там делать? Здесь, в Орске, она уже пообвыклась, нашла хорошую работу, появились подруги, с которыми по субботам она со своей окраины бегает в городской сад на танцы... Уже и кавалеры к ней присматриваются... Конечно, новое платье ей бы очень пригодилось, однако у папки свои планы. И он совсем не слушает доводов дочери...

    Мечты Лили прервала приёмщица, сказала, что её просит вызвать какая-то девочка. Надеясь, что это какая-нибудь заказчица прислала за ней, Лиля вышла к посетительнице. У стены с картинками ослепительных красавиц в модных платьях и брутальных красавцев в импозантных костюмах переминалась с ноги на ногу  девочка лет десяти.

    -- Вы будете Лиля?-- вежливо спросила, проворно оглядывая вышедшую швею в фартуке, повязанном поверх одежды.

   -- Я. А в чём дело? -- Лиле девочка была незнакома. Но может быть, заказчица прислала какую-нибудь соседку?

   -- Меня мама ваша послала. Худо ей стало. Просила срочно идти, я покажу куда, идёмте скорее, -- заторопила девочка.

   Заведующая с неудовольствием отпустила Лилю. Ей не нравилось, когда работницы отпрашивались даже по самому скорбному случаю, а тут мать всего лишь приболела. Разве это повод бросать работу? Заказ не выполнен, будут нарекания от постоянной заказчицы. Но Лиля пообещала, что платье она к утру закончит в любом случае...

   Матери было совсем плохо. Она лежала в тени мазанки у незаконченной стены и тяжело со всхлипом дышала. Увидев дочь, с трудом попросила, чтобы  та  доделала  начатую работу. Сама она двигаться не может...

   Ольгу отвезли в больницу. Врач долго обследовал её, прописал лечение и сказал, что какое-то время матери придётся провести в больничной палате. Говорил какие-то мудрёные слова о заболевании. Но дочь почти ничего не поняла. Уяснила только, что матери работать с тяжестями  нельзя и в холодной воде возиться тоже. Ей нужен покой и желательно быть в тепле... Лиля письмом известила отца о случившемся. Он с артелью в это время работал на выезде.

    Для Николая известие о болезни жены стало настоящим ударом. Он совсем недавно побывал на родине, через знакомцев выяснял, возможно ли в ближайшем будущем купить  избу или хотя бы часть дома и не обязательно в деревнях, а можно и в окрестных городах.

    В тех местах везде велись строительные работы, восстанавливались разрушенные войной дома, но свободного жилья нигде не было. Семьи не только остававшихся в родных краях, но и тех, кто волей судьбы был вынужден в войну покинуть свою землю, в основном что в деревнях, что в городах ютились по частным квартирам, в переполненных бараках, в самодельных землянках, кто где смог устроиться. А если где и продавали хотя бы часть дома, то цены были заоблачные, для простого люда неподъёмные...

    Мелькала не однажды уже мысль о том, что, скорее всего, придётся оставаться  в съёмной мазанке в Орске и доживать здесь в ожидании возвращения со службы сына. Николаю ведь уже 62 года. О строительстве дома в родных местах теперь и речи нет.
Но и эту спасительную в тот момент  мысль он похоронил, едва поговорил с лечащим Ольгу врачом. Тот был тоже в летах. Ещё той, дореволюционной закалки. Больные его почтительно величали "товарищ доктор".

    Доктор ему доходчиво и обстоятельно рассказал о состоянии больной. То, что все органы изношены, что от тяжёлой работы грыжи и опущения почек, желудка, сердца, понятно было и без комментариев. Чего только не пришлось испытать Ольге за свою жизнь сначала в деревне, потом в войну в оккупации, а потом и в эвакуации. И с лёгкими непорядок. Они уже не выдерживают тяжёлого местного климата. Этот постоянный кашель и частые одышки и хрипы не от инфекции, а от непогоды, сырости, ветров... Изношена и кровеносная система. Если не переменить место жительства, срок жизни Ольги быстро сократится.

   Это известие страшной безысходностью сжало сердце. Николай вдруг вспомнил свою мамушку, отца, оставшегося в 35 лет вдовцом с пятью детьми на руках. Вновь охватило ощущение опустошённости, как после смерти Катерины. Он никогда не думал, что его бессловесная Ольга, всегда терпеливо и с любовью и надеждой глядевшая на него в безотчётной уверенности, что он решит все проблемы, может уйти на тот свет, бросив его здесь в одиночестве...

   Доктор советовал искать места для жительства на юге, где зима не так сурова и довольно короткая. А лето жаркое, без затяжных дождей и туманов... Родные места в этом отношении не подходили. Хорошо бы поехать в Среднюю Азию, в Ташкент, например. Там Николай был однажды. Летом удушающе жарко, ему не понравилось. Но если Ольге будет хорошо, то он потерпит. Отписал давнему знакомцу и очень дальнему родичу, с которым периодически списывался, письмо с вопросом, можно ли там, в тех местах осесть. Родич ответил, что возможности как таковой нет. В войну в те края отправляли эвакуированных. Многие до сих пор не выехали в  места довоенного проживания.

   И тут, словно по подсказке сверху, пришло письмо от Ариши. Она извещала брата, что их младшая сестра Маняша наконец откликнулась. Отписала письмецо старшей сестре, что всей семьёй вместе с оставшейся вдовой Настей, дочерью дядьки Семёна, они переехали на Северный Кавказ. Вначале жили в селе, работали в колхозе, а потом Василий со старшей дочерью Шурой устроились в городскую строительную организацию. Теперь им дали комнату в общежитии...

   Николай списался с сестрой, поведал о своих проблемах, узнал, каков климат в тех местах, и решил отправиться в Грозный. Всёж-таки, хоть и не совсем юг, а теплее, чем в Орске. Да и младшая сестра там будет рядом, и зять Василий кой в чём поможет на первых порах...

   Для Лили известие о переезде стало как гром среди ясного неба, как метель, налетевшая в августовскую пору... Она за прошедшее время, пока отец списывался с многочисленными родичами, выясняя, куда податься, почему-то уверила себя, что всё уже уладилось. Мамку из больницы выписали, правда, доктор запретил ей работать и по холоду ходить. Но она опять стала как прежде, руки и ноги работали, может быть и медленнее, но всё же...

    А у Лили работа наладилась. Она мало того что была переведена в мастерицы, так ей ещё и доверяли демонстрировать сшитые платья на показах для публики.

   Вещи на Лиле всегда смотрелись выигрышно. Была она высокой, стройной, возможно, излишне худощавой, но с высокой грудью, тонкой талией, отчего бёдра казались довольно пышными, с крупными ногами и руками. Это она себя всё ещё считала гадким утёнком, а для окружающих была заметна её природная стать и своеобразное обаяние от гордо поднятой головы и крупных серых глаз. Потому и заведующая ателье стала привлекать свою мастерицу в качестве манекенщицы... И кавалеры замельтешили на танцах. Правда, ни один пока не был ей по сердцу. Да и смущало то, что в основной своей массе парни были по росту для неё низковаты...

    Когда отец уведомил дочь о том, что как только потеплеет, они будут перебираться на новое место жительства, на Кавказ, Лиля привела свои доводы о том, что здесь жизнь уже наладилась, и может быть, не стоит менять её. Ведь у неё хорошая работа, которую жаль терять... Но Николай жёстко пресёк объяснения дочери:

   -- Надо думать о здоровье матери, а не о потере доходного места. Доктор сказал, что срочно необходимо сменить место жительства. А ты, как дочь, должна ухаживать за матерью, она ведь тебе жизнь дала. Вот вернётся со службы брат, тогда что хочешь делай, а сейчас надо ехать на Кавказ. Пока вы будете здесь собираться, я первым отправлюсь, разведаю, что да как, с жильём похлопочу...



   ...В Егорьевске работы не нашлось. Вера, приехав к тётке Паничке, быстро обежала все предприятия и организации. На фабрике, где не так давно она однажды уже побывала и даже осматривала цеха, набор рабочих был завершён, новые не требовались. Точно такой же ответ она получала везде, куда ни обращалась... Пришлось идти в подсобницы к мужу Панички Осипу в строительную артель. Жить пока оставалась у тётки, хотя и понимала, что этим их стесняет. Надеялась устроиться в общежитие, когда найдёт работу на предприятии...

   Совсем недавно она просто мечтала вырваться из деревенской рутины, из унылости жизни в тесном кирпичном домишке, где даже огромная в полкомнаты печь зимой не прогревала стены, и углы в морозы покрывались изморозью, а полы были просто ледяными. Но никогда не думала, что эта её мечта так скоро исполнится...

    Сразу после прихода к отцу председателя, тот призвал к себе дочь для разговора:

    -- Ну, что, видишь, до чего твой поганый язык доводит? Председатель обещал помочь с паспортом. Мы с матерью дадим денег на дорогу, так что езжай к Паничке. Не устроишься там, не взыщи, больше помогать не сможем. Нам ещё Нюре надо помочь с устройством, скоро Серёжка из армии вернётся. А тут ещё Галю надо определять, Славка подрастает... Так что помощи от нас не жди. Своим умом живи, выкручивайся...

   Мать собрала кое-какие пожитки на первое время, и Вера поехала в большую жизнь, в самостоятельность. Мечты очень скоро разбились в прах. Рабочих мест даже в других окрестных городах не было. Вся молодёжь, сумев вырваться из колхозов,  стремилась устроиться поближе к столице. И если ещё год-два назад на  восстановленные фабрики и заводы требовались рабочие руки, то теперь все вакансии были заняты...

    Подсобницей работа была несложная, но тяжёлая. Впрочем, молодая, крепкая девчонка ещё в колхозе носила на плечах мешки с зерном, таскала брёвна на лесозаготовках, потому трудностей не испугалась. Работала на совесть, замешивала лопатой раствор в корыте, таскала  наравне с мужиками носилки, гружёные камнем... К тётке приходила и сразу падала от усталости, а впереди её ещё ждали обязанности по дому. Паничка сказывалась больной после рождения последыша, требовала от племянницы помогать и в бытовых работах. О гулянье по городу даже речи не было...

    А тут случилось непредвиденное. Замешивая раствор лопатой, повредила Вера левую руку. Произошёл у неё на ладони так называемый "нажим". Ладонь стала нарывать. Ни о какой работе в ближайшем будущем даже думать не стоило... Никто её даром, понятное дело, держать не будет. Надо было возвращаться в родительский дом... Написала о своих проблемах отцу.

     Вскоре пришёл из деревни ответ, что в колхозе Вере тоже делать нечего. И раз уж получила паспорт, то пусть отправляется на Кавказ, к материной сестре Дуне, она живёт там в каких-то Шалях, работает... Есть крыша над головой. На первое время примет. А там уж Вера пусть сама думает своей головой, устраивает свою жизнь...

    Мать привезла немного денег на дорогу, посадила на поезд. И отправилась Вера в далёкий край одна... Правда, Осип помог отбить тётке телеграмму о приезде племянницы.



    Дуня Ивушкина жила в глинобитной избушке, непривычной для жителя средней полосы России. Уж очень всё казалось хлипким и продуваемым ветрами. Даже полы были не деревянные, а земляные. Из убранства только самодельные кровати и стол, да сложенная из камней печь. Впрочем, для четверых места хватало. Тётка радушно встретила племянницу, сразу отвела в правление колхоза, поговорила об устройстве в полевую бригаду. Так как было лето, то и работы было в достатке...

    Вскоре Вера перезнакомилась с местной молодёжью, стала бегать на вечёрки с танцами и попевками. Оказалось, что в основном в селе живут люди пришлые. Было много украинцев, белорусов, русских из Смоленской, Калужской, Курской, Рязанской, Тульской областей. Оказавшись в оккупации и перенеся тяготы вражеского нашествия, потеряв родных и жильё, они соглашались на переезд в далёкую северокавказскую Грозненскую область, где им было обещано жильё и трудоустройство...

    Работы действительно было через край. На равнине и в предгорьях были поля зерновых, виноградники, чуть дальше располагались хлопчатники. Ближе к воде сажали овощи. Тут Вера впервые увидела растущие на полях помидоры и арбузы...
Вот только денег почти не было. Семья тётки Дуни жила крайне бедно. В колхозе ждали к осени по итогам работы оплату по трудодням. Но когда это будет? Хорошо тем, кто уже обзавёлся живностью и огородами. Ими только и жили. А у тётки Дуни трое девок. Нина уже взрослая, старше Веры на пять лет, вторая дочь Шура тоже уже подошла к двадцатилетнему рубежу, а младшей Лиде ещё и десяти нет. На неё тётка получала пенсию по потере кормильца за погибшего мужа. На эти деньги и перебивались с хлеба на воду. И Вера понимала, что трудясь в колхозе, она ничего не заработает, а значит будет сидеть нахлебницей у нищей тётки. Надо было искать такое место, где платят деньги и можно будет получить койку  в общежитии...

    Об этом же думала и Нина. А так как она была старше и в городе бывала, то однажды на вечёрке на своём краю села разговорилась с приехавшими к родственникам горожанами-ровесниками. От них и узнала, что в городе есть стройтрест, в который сейчас набирают рабочих на дорожные работы.

    Не долго думая, взяла у матери денег на дорогу и отправилась в город... А через месяц, когда работы в поле завершились и пришла обещанная весточка от Нины, уехала из Шалей и Вера. Устроилась в строительную бригаду, выделили ей место в общежитии...



    Получив от отца очередное письмо, Ваня расстроился. Отец писал, что мамушка болеет, требуется переезд в тёплые места, потому решено перебраться на Кавказ, где осела тётка Маня с семьёй. Как только определятся с жильём, отец пришлёт новый адрес...
    Читая эти строки, Ваня с горечью думал о том, когда же завершится его служба и завершится ли она когда-нибудь вообще. Уже пять лет он тянет солдатскую лямку в дальнем гарнизоне. Все давно сжились друг с другом. И хотя внешне соблюдается субординация, в основном и офицеры и солдаты уже воспринимают друг друга как одну семью. Но в душе каждый ждёт, когда же придёт смена, когда можно будет наконец уехать на родину, обзавестись семьёй...

    Кое к кому разрешено приехать жёнам. Но это в основном к офицерам. Они живут в отдельном бараке, отданном под семейное общежитие. А холостые, после службы собираются или в клубе, или в казарме и оттягиваются, кто как может. Ваня давно уже не отказывается от дружеского вечернего  распития спиртного. Оно дурманит голову, затихает тоска по дому, по несбывшимся надеждам...

   Может быть, и переборол бы пристрастие к спиртному, будь в части библиотека с хорошими книгами. Но там были по большей части брошюры да труды Ленина и Сталина, которые изучали на политзанятиях, а вот художественной литературы почти не было. Всё, что было, Ваня не единожды перечитал...

    Как-то Ваня проговорился другу Антону, что в детстве, ещё до войны, учился у родственника игре на балалайке, и отец даже купил ему гармонь. Антон, более разбитной и азартный, тут же договорился с замполитом о выдаче Ване трофейного аккордеона, который пылится без дела в ленинской комнате. Ване позволили позаниматься с инструментом. Хоть никогда и не играл на аккордеоне, но кое-что вспомнил из детства, пальцы вначале путались в клавишах, но на слух разобрался что к чему. А потом изобразил вначале Антону, потом замполиту несколько запомнившихся мелодий популярных  песен. С тех пор у него появилась ещё одна обязанность -- на вечеринках играть танцевальную музыку или аккомпанировать желающим петь песни. Ну и что, если исполнение было далеко до идеала. Всё же лучше хрипящего патефона с заигранными пластинками...
    Так и продолжалась его солдатская жизнь, состоящая из будней, ничем не отличающихся друг от друга. Всё реже он вспоминал свою подругу Катю, с которой когда-то гулял по окрестностям. Всё чаще тоску по дому заливал спиртом. Антон, который вначале почти насильно заставлял выпить, чтобы не выделяться из общей массы, а потом чтобы залечить душевные раны, теперь стал  останавливать друга, не понимая, что с тем случилось. Сам Антон свою норму знал, да и отказаться мог без особого напряга от очередной попойки...

    ...Однажды в каптёрке, оставшись вдвоём с другом, Ваня с горечью признался, что у него и до армии не было подруги, и на службе только Катя была светлым лучиком в его жизни.

    -- Вы все чёрт знает что придумывали, а я Катю даже ни разу за руку не подержал, -- со вздохом произнёс в момент откровения на очередной вопрос друга, -- не мог я её обидеть. Ведь знал, что не останусь здесь, а она не хотела уезжать из родных мест. Мы оба изначально понимали, что ничего у нас не будет... А душа тоскует. Мне уже скоро 25 стукнет. У деда в эти годы уже два сына было... А у меня ни кола ни двора. Как забрали в Кемерово на шестнадцатом году, так и блуждаю вдали от родины... Отец вон отписал, что перебираются на Кавказ. В родных местах жить негде, да и матери нужен тёплый климат.

    -- Но у тебя же была зазноба до войны?

    Ваня удивлённо взглянул на друга:

    -- Антон, какая зазноба? Мне и было-то всего четырнадцать... Больше с ребятами бегал. Была одна девчонка из Сицкого, в другом классе училась. Нравилась, да только её немцы, сказывали, убили... А больше и не успел. В Кемерове в ФЗО учились девчата, да не до того было, потом шахта... Да что я тебе говорю, сам знаешь...

    -- Потому и спиртом тоску заливаешь?

    -- Ты не поймёшь. Мы ведь в деревне непьющие были. Вся родня гончары. Когда там пить было? Да и не пристало мастерам до такого баловства опускаться. А тут в душе пустота, выпьешь -- и вроде отпустит, избу родную вспомнишь, вроде как дома побывал. И не хочется из этого состояния выбираться...

    Антон в беспокойстве покачал головой:

    -- Смотри, Ванёк, это зараза такая, захватит, потом из неё и не выкарабкаешься...

    -- Сам знаю, но чувствую, если ещё на год-два оставят здесь, скачусь с катушек...



   В детскую комнату вошла Варя, домработница Дусина. Склонила голову в приветствии:

    -- Евдокия Ивановна, опять полная прихожая попрошаек. Гнать их или примете?

   Та, кому был адресован вопрос, обернулась на голос, оторвавшись от люльки, где сучила  ножками девочка месяцев шести:

   -- Что за глупости ты говоришь, Варя. Побудь с Танечкой, она поела, пусть раздетая полежит...

   Евдокия Ивановна  или Дуся, как многие её величали за глаза, прошла в спальню, сменила халат с расписными птицами из китайского шёлка на  скромное платье в серую клетку и вышла из комнаты. По пути поправила венский стул у круглого стола в центре залы, провела рукой по тёмной столешнице буфета, наполненного хрустальными безделушками, оглянулась на большой кожаный диван с вереницей мраморных слоников на верхней полке. Ноги в домашних туфлях приятно приминали красивый ковёр в центре залы... В огромном зеркале отразилась сочная, полногрудая и крутобёдрая брюнетка с большими миндалевидными карими  глазами. Неужели это она, бедная крестьянка из Смоленской глубинки, с пятнадцати лет надрывавшаяся на тяжёлой работе в колхозе?

   ...Дуся была пятой по счёту из одиннадцати детей в крестьянской семье родителей, испокон веку работавших на земле. Для неё не составляло труда ездить с отцом на заготовку дров в лес, таскать мешки с зерном на полевом стане, заготавливать сено для скота... И возможно она никогда бы и не узнала о другой жизни, если бы не война.

    ...Когда стало понятно, что враг быстрыми темпами движется к родным местам, председатель колхоза вызвал нескольких девчат-комсомолок и приказал гнать колхозный скот в сторону Москвы. Среди них была и Дуся.

    Наскоро попрощавшись с матерью, младшими братьями и сестрами, а старшие уже вместе с отцом были мобилизованы в армию, Дуся с подругами  погнала коров по просёлочным дорогам в глубокий тыл страны. Центральные дороги, по которым двигалось людское море беженцев и машин, гружёных оборудованием и другим каким-то скарбом, часто бомбили фашисты...

    Сдав скот, девчата  вернуться  в родные места, которые были захвачены врагами, уже не смогли, потому обратились в военкомат и были направлены на курсы санинструкторов.  По окончании курсов девушек  направили на фронт. Вскоре Дуся оказалась на передовой. Вытаскивала на себе раненых с поля боя... Однажды спасла какого-то офицера из штаба армии, попавшего под артобстрел. Был он много старше её, но даже несмотря на тяжесть ранения, обратил внимание на яркую красавицу, бесстрашно бросающуюся под пули и разрывы снарядов за раненными бойцами.

    ...Через некоторое время Дусю неожиданно перевели приказом на другое место службы. Похлопотал за неё спасённый ею офицер. Теперь она служила в санчасти при штабе армии. Офицер этот стал оказывать знаки внимания, был учтив и ненавязчив, уважителен и внимателен. Звали его Яков Иванович. До войны он строил мосты и дороги, военные фортификационные сооружения. Дуся многого не понимала в его рассказах, но слушать его было интересно и приятно. Да и не претендовал он ни на что. Руки не распускал, как молодёжь, скабрезности с его языка не срывались. Хотя однажды она была случайным свидетелем, как он распекал подчинённых, и там в выражениях не стеснялся...

    Когда освободили родные места, узнала Дуся, что мать убили фашисты, младших угнали в неметчину, погибли старшие братья и  отец, пропали без вести старшие сёстры... От огромной семьи осталась только она...

   Так и прошла Дуся свой воинский путь до самой Победы вместе с Яковом Ивановичем, ничего не прося и ни на что не надеясь.

    Потом благодетель уехал в Москву к своей семье, где, Дуся знала, у него двое сыновей уже взрослых и жена, работавшая в театре. На прощанье обменялись адресами на всякий случай...

   Дуся вернулась в разорённую войной деревню. Но не прошло и полугода, как пришло письмо от благодетеля. Яков Иванович писал, что получил назначение в Грозненскую область, будет налаживать работу по восстановлению разрушенных там войной городов и нефтяных промыслов, и приглашал приехать к нему, обещал устроить на работу.

    Время было такое, что огромные массы народа двигались по всей стране. Кто посильнее и помоложе, те начинали восстанавливать разрушенные войной города и деревни, а кто-то ехал искать более спокойные места для новой жизни... Так и Дуся, которую после потери близких уже ничто не держало в родной деревне, бросилась как в прорубь на предложение Якова Ивановича...

    Благодетеля её назначили руководителем стройтреста, созданного для восстановления нефтяных промыслов в городе Грозном. Объёмы  были столь  огромны, что требовались тысячи рабочих рук. На восстановление разрушенных объектов привлекались люди со всей страны. Яков Иванович был на строительных площадках почти круглые сутки. Квартира, которую ему выделили, стояла заброшенная.
Когда Дуся нашла его с великим трудом на одном из восстанавливаемых крекингов, даже не узнал её в первый момент. Только потом вдруг вспыхнул как юноша, сразу засуетился. Перенёс какие-то встречи на другое время, усадил девушку в трофейный "виллис" и отвёз на свою квартиру. Предложил отдохнуть, пока он с делами разберётся...

    Уже поздно вечером за ужином, который Дуся состряпала из найденных в квартире продуктов, Яков Иванович рассказал, что сыновья его уже женаты, живут своими семьями, а супруга сообщила, что за годы войны она отвыкла от него и дальше ездить за ним по стройкам не собирается. В эвакуации у неё произошло продвижение по карьерной лестнице, она устроилась в московский театр. Расставание было мирным и по обоюдному согласию... В конце своего повествования Яков Иванович предложил Дусе выйти за него замуж.

    Девушка была не глупа. В ситуации, когда большинство мужчин её возраста убиты на войне и участь её ровесниц совсем не завидна --  остаться без пары, а значит и без семьи -- колебаться с принятием предложения не стоило, тем более если она без образования и из деревни. Дуся  выбрала замужество и не прогадала.

    Яков Иванович обустроил её жизнь в довольстве и материальном достатке. Позволил совершать любые покупки, доставал через знакомых обстановку в квартиру, а когда через некоторое время Дуся известила мужа, что вскоре у них появится ребёнок, нанял прислугу.

    Это на взгляд Дуси было лишним, но спорить не стала. Однако для деятельной, активной молодой женщины остаться без привычного дела оказалось нелегко. Чем заняться? Скупать наряды и побрякушки, как другие жёны руководящих работников? Нет, это было не для неё. Меркантильные интересы этих дам очень скоро ей наскучили. Оказалось, что эти небожительницы в прежнем её представлении, при ближнем знакомстве проявились склочными, эгоистичными, напыщенными снобками, в своём окружении пренебрежительно отзывающимися не только о стоящих ниже их по социальному статусу, но и о своих ровнях.

    Однажды она всё это высказала мужу. Тот только рассмеялся:

   -- Чтож, характеристика точная. К слову, большинство из них не получило никакого образования. По воле судьбы они оказались жёнами начальников, а вот как вести себя в этом статусе никто их не научил. Потому и кичатся своим положением, вернее, своих мужей. Сами-то они никто. Дорвались до благополучия за счёт звания мужа и стали строить свой быт по своим потребительским представлениям. В былые времена девиц с детства обучали определённому этикету, в революционные годы жёнами становились соратницы по борьбе, а в военные годы многие офицеры брали в жёны тех, кто поразбитнее, да посмазливее...

    -- Как меня? -- Дуся подавила вздох разочарования.

    -- Вот уж нет. Я ещё на передовой обратил внимание, что бросаешься в самое пекло, чтобы спасти раненого, кем бы он ни был. Да и сейчас ты оказалась выше всех этих женских дрязг и пересудов.

     -- Скорее всего, не оправдала твоих надежд. Тоже кинулась в обывательское накопление. Даже не знаю, зачем мне эти побрякушки в буфете, эта вычурная мебель...

   -- Что тут скажешь? Положение обязывает. Я не хочу, чтобы тебя обсуждали все эти кумушки. Старайся не выделяться из их среды...

    Дуся на мгновение задумалась...
    -- Яков Иванович, -- Дуся всегда величала его по имени и  отчеству и отвыкнуть никак не могла, -- найди мне работу. Не могу я сидеть без дела. Ты вот советовал мне книжки читать, я читаю, но всё равно, это не то. Мне работа нужна, с людьми общаться...

   -- Хорошо, Дуся, я подумаю над этим. Понимаю, что тебе скучно одной в квартире. Что-нибудь придумаю.

    И действительно, вскоре придумал. Дуся, как комсомолка, получила задание встречаться и беседовать с приходящими устраиваться на работу в стройтрест, выяснять их возможности, специальность, какая требуется помощь на первых порах. Это было просто поручение, ни к чему не обязывающее и неоплачиваемое, но деятельная натура Дуси вскоре расширила предоставленные ей полномочия...
Вплоть до родов она общалась с приходившими устраиваться на работу людьми, пыталась найти им подходящее дело, разговаривала с работниками отделов кадров, даже завела список окрестных домов, где можно было устроить приехавших на квартиру, пока не найдётся место в общежитии...

    Потом родилась слабенькая и плаксивая девчушка, копия своего отца, белёсенькая и светлоглазая. И Яков Иванович посоветовал Дусе в ближайшее время заняться дочерью, которой требовалось повышенное внимание матери.

    Но молва среди приезжих пошла, что жена начальника треста оказывает поддержку в трудоустройстве. И не было дня, чтобы в её прихожей не оказывались просители...

    Юхнов, декабрь 2018 г.