Полёт первой кассой

Полёт первой кассой

Кассирша пробивала нам алкоголь, но нечаянно пробила моё сердце. Тем вечером оно было по акции.

Это было ранней весной, в апреле одиннадцатого года, воздух уже был пьянящ и свеж, а под ногами вместо дороги ещё были моря, наполовину состоящие из айсбергов.

В двадцать лет человек становится тем, кем будет всю оставшуюся жизнь. Дальнейшие опыт и потрясения могут перевернуть ваши взгляды на сто восемьдесят градусов, но личность, с которой будут происходить эти изменения, останется прежней. 

Мне только исполнилось двадцать, когда я перестал видеть в кассире автомат по принятию оплаты. Они также способны на нежность, на грубость, на честность и на ложь, как и ваши одноклассницы, однокурсницы, коллеги, сёстры. 

Мне только исполнилось двадцать, когда вместо автомата, принимающего оплату, я увидел юное, не знающее жизни создание, вынужденное работать на этой тяжёлой, скучной, нервной работе по восемь-двенадцать часов на ногах без возможности присесть. Кто-то не увидит этого никогда.

В её взгляде читались любопытство и интерес. Едва ли ей было больше восемнадцати. Я отошёл в сторону и прошептал товарищу, что-то вроде «смотри какая». Он ответил какой-то пошлостью, содержащей оценку её груди, где фигурировали слова «наливные яблочки».

Можно долго говорить о том, как молодые люди обоих полов из-за недостатка опыта или просто глупости, позволяют себе пренебрежительное поведение по отношению к понравившейся девушке или парню. Сколько глупых подколок я слышал от девушек, которые позже становились моими спутницами. Откуда это желание оскорбить того, кто тебе приятен? Только с годами, встречая равнодушие или отторжение большинства окружающих, мы учимся ценить тех редких людей, кто проявляет к нам симпатию.

Его ответ мне не понравился. В целом он был добрым и может быть даже неглупым парнем, писал электромузыку, иногда выступал в роли диджея на каких-то летниках, но алкоголь и дурная кампания сделали своё дело. Я видел его несколько раз за последние несколько лет, заросшего, хромого, похожего на бомжа. Надеюсь, когда-нибудь его дела пойдут на лад.

С этой милой кассиршей я не познакомился, подумав, что она вряд ли поймёт, почему я вместо того, чтобы работать сварщиком и катать её на старых жигулях, читаю «Дао дэ Цзин» и размышляю над эклектизмом Льва Толстова, соединявшим даосизм и православие.

Она могла оказаться доброй и открытой девушкой, которой было бы со мной искренне интересно, и, встреча с которой, возможно, изменила бы жизни нас обоих в лучшую сторону. Однако моё высокомерное разочарование в окружающих вообще и в жителях данной глухой провинции в частности помешало нам проверить так ли это.

Так или иначе, она стала первой из кассирш, о которых пойдёт речь в этом рассказе.

Пять месяцев спустя, в другом городе, в августе, ранним утром я возвращался с пробежки. Не нужно думать, что бегал я ранним утром, потому что впереди у меня был долгий продуктивный день. Бегал я ранним утром, чтобы не встречаться на стадионе с людьми. Это была не легкая пробежка, чтобы взбодриться, но изматывающий часовой забег на одиннадцать километров.

Возвращаясь домой, я с книжкой заваливался на пару часов в ванну, закурив сигарету. Будучи прекрасно осведомлённым о вреде курения после физической нагрузки, курил после пробежки я только потому, что не получал достаточно эндорфина от бега. 

Перед тем, как вернуться домой, я зашёл в магазин, где на кассе сидела моя вторая кассирша. Я не помню её лица, но помню, что отказался от знакомства с ней ровно по той же причине, по которой не познакомился с первой. Странно, но в этом случае у меня нет сожалений. Чутьё, вероятно. Этот случай стоит упоминания лишь для того, чтобы отметить тенденцию.

Думая о ней, я вернулся домой, чтобы, приняв ванну, проспать весь день, а затем провести ночь, читая комикс «Preacher».

Следующая кассирша появилась в моей жизни больше года спустя. В отличие от первых двух, эту я видел регулярно на протяжении пары месяцев. Жил я уже в другом районе и в магазин приходил по ночам. Для тех, кто редко заходит в пять утра в круглосуточные супермаркеты, я объясню, что время это особое, интимное, когда персонала в магазинах минимум, а покупателей, можно сказать, и вовсе нет.

В то время я просыпался около семи вечера, читал, сидел в интернете и смотрел фильмы и сериалы до четырёх утра, затем шёл на прогулку. Не всякий человек пойдёт на часовую прогулку глубокой ночью в минус тридцать, но так получилось, что я как раз таков.

Эту девушку я помню так, как будто последний раз видел её вчера. Помню, как звук колокольчика у входной двери отрывал её от раскладки товара, как, разгибаясь, она вскидывала голову и встречалась со мной глазами. Помню, как она, к моей радости, снова нагибалась и помню, как туго её полосатые брюки обтягивали крепкие икры. Кажется, её звали Мариной. Тогда мне казалось, что она старше меня года на четыре.

Заходя в магазин с мороза, я снимал капюшон моей короткой, не подходящей климату, куртки и видел иней на моих длинных волосах. Набрав свои скромные покупки, я направлялся на кассу, где около минуты ждал, пока подойдёт моя кассирша. «Здравствуйте», «пакет нужен», «всего хорошего». 

Девушки, женщины в моей жизни, которые были до, после или во время моих влюблённостей в кассирш, чаще всего считали себя девушками с культурными запросами. Им нравились мои мысли, моя речь, моё умное лицо. Что в мужчинах нужно кассиршам – для меня загадка и по сей день.

Двадцатого марта две тысячи тринадцатого года я, долго её не встречая, спросил у кого-то из работников в магазине, работает ли ещё Марина. Мне ответили, что нет. Но на следующий же день я увидел её на кассе. С тем же цветом волос, с каким увидел её впервые, за полгода до этого.

– А мне сказали, что вы тут больше не работаете, – приподняв в улыбке верхнюю губу с аккуратными усами (похожие были у Кларка Гейбла), сказал я.

– Да? – Она слегка улыбнулась.