Положительные персонажи.

Положительные персонажи.

Знакомство мое с Леонидом Федоровичем и Ириной Александровной Мысиными произошло очень и очень давно, гораздо раньше того дня, когда Игорь Борисович — наш дворовый ветеран труда, окончательно спятил, и начал разговаривать «за жизнь» с голубями.

Кончалась Брежневская эпоха, в воздухе попахивало неудовлетворенностью, и многие люди начинали говорить уже и на улицах, правда, вполголоса: «Что-то нужно. Делать или менять, но шевелиться пора, а то как-то ровно всё, без озарения». В построение коммунизма уже не верил никто, кроме суровых лекторов из общества «Партийное Знание» (они почему-то всегда ходили в одинаковых строгих костюмах, как члены Сицилийской мафии, и были так же угрюмы), верили просто в человечность. В порядочность.

По долгу службы я оказался в одном исследовательском институте — мне нужна была грамотная консультация по поводу… это не важно, по поводу чего. Нужен был толковый инженер радиотехник — вот и всё.

- Лучше всего, обратитесь к Мысину, - посоветовал, выслушав меня, крупный и красивый, как и подобало начальству, зав лабораторией, помешивая потасканной мельхиоровой ложечкой чай (кофе в те годы было редкостью), и добавил, - Мысин — лучше целого университета во всей вашей мудреной проблеме разберется.

Я нырнул в лабиринты институтских коридоров на поиски лаборатории ОНИЛ 11, и спустя полчаса блужданий и бестолковых расспросов, в жутковатом, пахнущим готической плесенью и «темной силой», полуподвале, обнаружил невысокую, крашенную заборной синей краской, стальную дверь с нужной вывеской. Я открыл ее и зашел внутрь.

Леонид Федорович Мысин был нестарым еще мужчиной, сухощав сложением, смугл, как цыган, и очень смешлив. Мы моментально познакомились и перешли на «ты», хотя по годам я годился ему в сыновья. Забрав у меня папки с драгоценными чертежами, Мысин, пробормотав: «Куда эту глупость положить?», засунул их наверх высоченных шкафов, в кучу других пухлых папок, радостно повернулся ко мне и предложил: «Хочешь чаю?» Я кивнул. Пить чай на работе — это было одно из главнейших завоеваний развитого социализма. Американцы вкалывали, как ненормальные, мы же попивали чаек и с легкостью, шутя, можно сказать, их «догоняли».

Разговор наш, как обычно бывает среди людей коротающих досуг, скользил по темам известным: скудость экономики, вялость руководства. Я, подчиняясь своей давней привычке язвить, критиковал всех и всё нещадно, Леонид же Федорович, слушая, застенчиво смеялся, прибавляя: « Пожалей ты их, они, думаешь, знают, что делать?»

Тем звериным чутьем, которое выработалось в каждом советском человеке за годы «режимной» власти, мы мгновенно поняли и оценили друг друга, как своих, как не принадлежавших Системе, а значит, безопасных.

Мы расстались друзьями. С той поры я стал частенько забегать к нему на работу, в гостеприимную, пахнущую чаем и табаком, каморку в подвальчике, но должен признаться, что главные наши встречи, особенно запомнившиеся и приятные, происходили не у него в лаборатории, а в их, с его супругой, саду.

Сад Мысиных был крохотный участок никчемной земли на болоте, превращенный двумя парами рук в кусочек чудесного королевского парка из сказки. Земли во владение дали так мало, а сажать и выращивать хотелось так много, что безумно красивые цветы; распластанные вширь, сколько хватало силы в ветвях, деревья; валящиеся на землю под тяжестью листьев и плодов, кустарники и смешные, сделанные буквально из щепок и битого стекла, теплицы обнимали друг друга, пряча под листвой петляющую дорожку, ведущую к калитке в заборчике, за которым было распахано небольшое глинистое поле под картошку и морковь. Это поле было уже не в собственности, а «просто так». Тут же возле калитки стояла маленькая баня с беседкой для вечерних разговоров — гордость Леонида Федоровича, который изваял ее лично из обрезков досок, с жутким страхом украденных с заброшенной стройки.

Там я и был представлен Ирине Александровне — супруге Леонида Федоровича — небольшой, полненькой и очень шустрой даме, с эффектными буклями на голове и восторженными глазами.

Она, как и ее муж, тоже была радиоинженером, они, кстати, и познакомились и поженились, работая на номерном заводе, выпускавшем «изделия» - ракеты, проще говоря, но потом оба уволились и перешли работать: он в НИИ, она в радиотехникум. Теперь это именуется колледжем.

Мысины обожали принимать у себя гостей, и делали это постоянно, и всякий раз шумно и весело. Ирина Александровна напекала громадную гору пирожков с капустой, картошкой, луком и яйцами (яйца у них несли куры, обитавшие в небольшом палисадничке возле дома), со всем тем, что давала земля. Леонид Федорович вытаскивал из «схрона» чудовищных размеров бутыль с наливкой, а покупались только хлеб, соль, сахар и чай.

Люди у них собирались разные, но все приятные, вежливые. «Сердитым человеком» я, пожалуй, был один, но, подчиняясь духу добросердечия, царившего там, и я делался менее желчным, менее «опасным».

Накушавшись пирожков и утолив жажду наливкой, все гости перебирались к вечеру в беседку и начинали разговаривать о том, о сем.

- Это ничего, - обыкновенно говорила по поводу обсуждаемого события Ирина Александровна, - нужно подождать, и всё наладится. Все мы хотим жить лучше, и чтобы мир был, а как без трудностей в жизни? Никак. Нужно потерпеть немного.

- Потерпеть — это нам знакомо, - с улыбкой добавлял Леонид Федорович, - молодежь работать не хочет — вот беда. Так пойдет — ракеты сами развалятся, строить-то некому будет.

Я говорил мало, в основном слушал и наслаждался этой простой семейной идиллией.

Спустя некоторое время, уже в эпоху Горбачева, я опять, на короткое время выбравшись из полубезумных, пиратских дел, посетил симпатичный садик на краю города. И Леонид Федорович и Ирина Александровна очень и искренне мне обрадовались, долго упрекали за то, что «пропал», угощали ароматными пирожками и наливкой, а потом, мы, как обычно, сидели в беседке, пили чай и разговаривали.