Полуночное вдохновение

Полуночное вдохновение

Художник сидел в мастерской уже больше двух часов. Перед ним на мольберте красовался девственно чистый холст. Рядом, на приставном столике, как солдаты на плацу, в строгом порядке расположились краски, кисти, ветошь, баночки с грунтом, палитры. Армия выстроилась в ожидании приказа генералиссимуса, чтобы, повинуясь знакомой уверенной руке, рванутся к завоеванию новой вершины. Они ждали, они верили, что вот-вот их хозяин как всегда глубоко вздохнет, выберет одну из любимых кистей, обмакнет ее в краску,  в  очередной раз окинет взглядом чистое полотно, и  решительным движением сделает первый мазок. Первый в череде тысяч и тысяч, которые потом, слившись воедино, представят миру новый шедевр Великого Мастера.

Они так ждали, а Художник продолжал, молча созерцать чистое полотно. Гулкая ночная тишина, царившая в большом доме, окружала и окутывала его своим непроницаемым коконом. Где-то в глубине мастерской размеренно тикали часы, отсчитывая очередные мгновения отчаяния, уныния и безысходности. Именно эти неприятные чувства ядовитыми змеями медленно, но уверенно проникали в страдающую душу Художника. 

"Ты бездарь! – пронеслось в голове. – Ян Варнэ, ты полное, абсолютное ничто! Ты продал талант за богатство и славу! Нет! Я не хотел! Я не знал! Ведь я думал, так будет лучше!" Художнику показалось, что  он кричал вслух, настолько сильной была эмоция. Но дом все также был полон сна и покоя. Ничто не тревожило ночную тишину. И даже беззвучный душевный вопль его хозяина остался незамеченным. Впрочем, как и всегда в последнее время.

Пустота. Абсолютная, чудовищная тьма в душе, и горечь на сердце. Ни одной новой идеи, ни одного нового наброска вот уже три месяца. Сначала казалось, что это временно. Просто устал. Бесконечные выставки, творческие вечера, встречи с владельцами галерей, преподавание в Академии Художеств, светские приемы, важные и не очень, и многое другое, что наполняло рабочий день  популярного художника. Вся эта суета отнимала слишком много времени и сил, как душевных, так и моральных. И даже те крохотные минуты отдыха, которые он буквально по крохам вырывал из будничной суеты, не приносили желанного покоя и умиротворения. Всегда находилось что-то такое, что требовало его внимания вот прямо сейчас, сию минуту. Дом, семья… Хотя, разве это семья? Он и Анна. Мужчина и женщина, связанные красивой бумагой с вензелями и печатями, скрепленные между собой двумя бездушными кусками холодного драгоценного металла. Это не семья, это просто пара. Семья - это дети, внуки. Это когда на Рождество в большом доме собирается человек двадцать. Они дарят друг другу подарки, целуются, обнимаются, потом садятся за стол, пьют вино, говорят друг другу добрые слова пожеланий. Причем, говорят совершенно искренне, и не потому, что ты богат и популярен, а просто, потому что ты, это ты, такой как есть, со всеми достоинствами и недостатками. И тебя любят за первые и прощают вторые. А в доме пахнет свежей хвоей, мандаринами и корицей. А тетушка Молли, сидя в огромном  старом кресле, в тысячу двадцать пятый раз рассказывает внукам, как маленький Янек полез на дерево спасти кошку и упал прямо в розовый куст, в обнимку с той самой кошкой. А у  ее ног давно известной, но,  тем не менее, до ужаса интересной истории внимают человек пять ребятишек – Яновы  дети.

"Ясь, ну ты же понимаешь, что дети это такие хлопоты, -  он до сих пор помнил холодные как два куска льда, глаза Анны в тот момент. -  Мы просто не можем себе позволить отвлекаться на детей. Ты должен творить. А дети это суета, крики, гомон, бесконечные пеленки, вопросы, и прочие прелести. Ты не должен отвлекаться на такие глупости. Ведь нам же хорошо вдвоем, Ясичка?"

О! Как же он ненавидел этого ее "Ясичку". До оскомины, до отвращения, до зубовного скрежета. И эта  ее притворно любезная улыбка, и такое лицемерное беспокойство. Яна в жене раздражало буквально все.  И он не мог вспомнить, когда это началось. Быть может, когда он узнал о ее первой измене, а потом об еще одной, и еще одной.  Или когда узнал, что она говорит друзьям за его спиной. И он терпел. Молчал и терпел. Не от любви, а по привычке. А еще он до ужаса не хотел заводиться с разводом. "Вы понимаете, - адвокат перебирал бумаги на столе. – Ваша жена при разводе может потребовать половину всего имущества. Ведь вы не заключали брачного контракта?"

Да какой там контракт! О каких вообще контрактах может идти речь, когда в жилах течет пылающая лава. Когда сердце колотится так, словно вот-вот вырвется наружу. Когда глаза застилает безумная обжигающая страсть. Никогда еще Ян не ощущал себя настолько поглощенным чувством,  как при встрече с Анной. Хотя нет, было. Была в его жизни еще одна женщина, которая в буквальном смысле свела его с ума. Именно она  открыла ему все глубины мастерства. Она научила его видеть не глазами, а сердцем.

Лена! Чудесная, волшебная, неповторимая. Настоящая русалка. Завораживающая и чарующая. В ее больших изумрудно-зеленых глазах он тонул, он растворялся, он опускался в самые безумные, самые манящие глубины настоящего счастья.  Яну до сих пор снилось то самое летнее утро на побережье Средиземного моря. Снилась их маленькая палатка, поставленная  прямо на пляже небольшой, но очень уютной бухты. Он помнил этот одуряюще прекрасный запах моря, мокрого песка, и  каких-то цветущих невдалеке деревьев. Он помнил Лену, выходящую из моря. Вся в мелких каплях морской воды, осторожно переступая наплывающие на берег волны, она выходила на берег, подобно древней богине.   "Ты - моя Афродита! – крикнул он тогда любимой и, легко подхватив ее на руки, увлек в палатку, где их снова захлестнула волна немыслимой, обжигающей страсти. О, как же они любили друг друга! И как же быстро все это  закончилось. Быстро и беспощадно.