После праздника развод!

ПОСЛЕ ПРАЗДНИКА РАЗВОД!

                                            ПОСЛЕ ПРАЗДНИКА РАЗВОД!

Да! Именно развод, неприглядный, неприятный, необъятный по своей жестокости и вообще не…не…не…и необходимый.

Так и заявил Павел своей благонравной с утра пораньше, собираясь на работу. Правда, с улыбкой и в несколько шутливом тоне. Причём заметил, что не через месяц или квартал или сто лет развод, а именно завтра! Ни рассветом позже! Ни закатом раньше! Но одного не стал озвучивать Павел, что вначале он ей устроит праздник, да такой! Вековой! Чтобы она это празднество всю жизнь помнила и о Пашке, как лучшем из лучших жалела - не меньше. Правда, он уже кое-что приготовил для этого ярчайшего мгновения в её судьбине, да остались цветы. А любое торжество без этой красоты, что чучело в стразах! Пашка взглянул на чернеющие тучи, на крохотный треугольничек чистого, голубенького неба, наивным пионерским галстуком сползающего с опухшей от перепоя тучки, затем медленно, очень медленно повернулся в поисках солнца, крайне скверно обозвал бесконечный тучный слой и, понурый, побрёл к седому горизонту.

О том, что он разведётся, решено категорично, безвозвратно и нерушимо, так как неоднократно продумано, задумано, отдумано! Всё, после праздника развод! Паша подошёл к реке, прислонился к одинокой иве. Прошептал, словно молитву:

– Ну что, подружка реки, безмолвствуешь? Как только тебя не кличут: и ветлой, и ракитником, и лозой, а то вербой или тальником, а ты молчишь да всё ниже к волнам клонишься, словно мало тебе ласковых имён народ подарил, так ещё от волн услышать хочешь, чистеньких, родниковых. Эх, бедолага! А вся тяга твоя нервенная от одиночества. Да! Даже листочки у тебя зубчатые, словно мыслями мрачными искромсаны. Вроде, под солнцем цветёшь, да не хватает теплоты, доброты. Увы. Только цирюльник ветер о тебе и вспоминает, да и то: расчесать толком не расчешет, а уже на липу заглядывается.

Паша прикрыл глаза, перекрестился, слова облачной бязью всплыли перед глазами.

– Ты для деда – верба, для отца – лоза, матушке – ракитник, бабушке – ветла, ивушка – для речки, песне – стон-молва… Всех имён – что веточек, а судьба – одна! Одна судьба-судьбинушка, как и у меня. И почему я единственную жизнь должен тратить на свою жёнушку! Нет, она, конечно, хорошая, но уж больно скучная! Придёшь домой - и слова лишнего не услышишь, словно тишина её родила, а не мать родная. Как будто службу свою жёнскую отрабатывает по разряду эконом-класса. А у меня душа творчеством полнится! Бурлит в тишине её глаз, пусть и прекрасных, но слишком спокойных. Что, других понимающих женщин мало? Да я! Да я! Если захочу…

Несколько серёжек сорвались с дерева и плавно опустились парню на грудь. Павел улыбнулся, погладил ивовые пурпурные ветви.

– За верные стихи поблагодарить захотела? Напрасно, не мною слова в красоту сложены, не моей душой рождены. Прочитал да запомнил, а где…

Павел развёл руками, затем присел, оглянулся. Среди череды крыш увидел черепичную кровлю своего дома. Мысли цунами ринулись в душу.

– Да за меня, да с такой крышей, да любая, да только пальчиком шевельну, да за крышу импоршную люб…

Он оглядел свои руки и поник. М-да, такие пальчики под пышной белокурой мыльной пеной прятать надо, а не размахивать перед носом дамочек. Эх, работа! Хоть в валенки руки прячь, а от черноты не избавиться. Впрочем, причём тут руки, Настин характер.

Павел схватил небольшой камешек и швырнул в реку. Закричал на волны

– Кого успокоить решили – меня! Не выйдет. Я знаю истинную причину своего развода! Знаю! Истинная причина развода – сердце. Настоящее, доброе, и в Настю влюблённое по настоящему, но больное! И Настя об этом знает, оттого нет у нас детей, который год нет! И молчит потому, потому, как любое слово может оказаться последним. А вдруг горьким окажется. И правильно! А вдруг я завтра сковырнусь! Кому она нужна с ребёнком после моей …

Пашка закашлялся, не стал произносить это страшное слово, а только погрозил волнам пальцем. Затем разделся, потёр пальцы песком и ринулся в воду. О том, что после праздников развод намечается, забыл напрочь, глядя, как быстро исчезают чёрные дорожки под ногтями. Вспомнил на другом берегу, пробираясь сквозь чащобу лохматой полыни.

– Ну что, горемычная, хочешь мою горькую житуху ещё горше сделать? Зря стараешься. Я сам хуже полыни нутром изболелся. После праздников развод планирую. Жуткий, со скандальчиком. Нечего Настеньке с больным молодость свою губить. Да и я перед чёрной датой спокойным встану. Ну, чего засеребрились дамочки, обрадовались? Ой, а раздухмянились-то! Порадовал я толпушку вашу. Теперь всю реку в слёзы превратите. Горечью своей сплетнями да что завистью всю округу изведёте. Кстати, мадамки – серебрянные поганки, вы желчь свою веками собирали? Ишь ты, стебли-то какие гранистые, словно горестью откованы. А цветочки почему жёлтые? Иль другого окраса не могла найти для своих дражайших? Жёлтый – он разлучным считается, а ты своих родненьких красавиц им помазала, не пожалела. Родненьких! Вон полюбуйся, как речная лилия своих деток обряжает. Платьице цветов белое, нежное, а тычиночки, а донышко золотом прошито, искусно, богато, мило. А запах – чудо! Ты посмотри, как к ней все цветы с берегов тянутся. Не зря лилию распрекрасной нимфой величают, с идеальной женщиной сравнивают. А ты мадамка – серебрянная поганка, да от твоего зловония даже комарьё ненасытное шарахается!

Павел осторожно прошёлся вдоль берега, выбирая место, где были наиболее крупные цветы, вошёл в воду, думая о том, что будет делать после развода, срывая цветы, тихонечко запел: