Последний автобус.

Последний автобус.

 Опаздываю на автобус, несмотря на то, что он последний. Вопреки прогнозам, на улице мороз, мёрзнуть на остановке не хочется, рискованно задерживаюсь ещё на несколько минут. Небо отсутствует, вместо него чёрная дыра космоса, - звёздам рано, облакам поздно. «Скучно девушки». Можно смотреть в окно. Вглядишься и уже не поймёшь, что на самом деле, а что привиделось в тёмном отражении запотевшего стекла. Забавно, когда заметишь себя как бы со стороны. Ненастоящий двойник существует не в самом изображении, а рядом с ним, и сразу пропадает, если бесхитростно посмотреть в упор. Вот оно. Вроде бы ты, а вроде и не ты, - какое-то ряженное чучело. А может наоборот, - ты чучело, а там настоящая жизнь. Сейчас налюбуется на тебя и скроется, а ты останешься, пока не погаснет электричество. 

 Наступает время выхода в открытый космос, где фонари слепят, где пар изо рта, где прохожие в шубах словно пингвины, где собаки лают, чтобы согреться, где кошки гуляют сами по себе. 
 Вот одна из них, одна из таких, одна. Идёт задумчивая, отрешённая от суеты, и лапки у неё красивые, и нос чёрненький, и глазки зелёные, и хвост как у лисы, и каждое пятнышко подобрано, и вся она такая настоящая, что плакать хочется. А тут, откуда ни возьмись, торопливый прохожий, весь озабоченный, мечтает наверстать потерянное или вернуть упущенное. В старых фильмах про войну, неизменно присутствовал солдат-красноармеец, который гнался за фашистским танком или вражеской конницей и, если сам не кричал, то кричало его лицо. «Врёшь - не уйдёшь» - кричало. Никто и не уходил, - не смели. А здесь автобус мог уехать: декорации не те и зрители другие, вряд ли кто помнит про Станиславского. 
 А кошка идёт поперёк (по нашим понятиям), и не догадывается, что человек суеверен. Даже эти неглупые звери в некоторые вещи вникать не желают. Как нарочно попадаются на пути у тех, кому небезразлично, какая нога первая коснётся утром пола, в каком ухе звенит вечером, и будут ли пустыми вёдра у встречных. 
 Остановился так быстро, как мог. Пришлось махать руками, для равновесия на утоптанном снегу. Кошка замерла и посмотрела почти с интересом. Что она подумала звериной своей головой? Продолжалось это считанные мгновения, кошачьи дела не рассчитаны на большие паузы. Стал размахивать руками уже не для устойчивости, а чтобы продлить обращённое на меня внимание, и может быть избежать роковой приметы. 
 Шуба было толстая, с короткими рукавами и негнущимся воротником, её хозяин не увлекался физкультурой, т.е. смотреть было на что. Но животное чувствовало фальшь лучше самого лучшего режиссёра. Весь её вид говорил: «Не верю». Даже не оглянулась, отрезала меня от остального мира, от автобуса и дороги домой. Оглянулся. Сзади никого, значит, никто не опередит, не присвоит неудобную примету. Получалось, и ждать нечего, и отступать некуда. 
 Оставалось что-то предпринять самому. Три раза плюнуть через левое плечо было просто, на это ушло ровно три секунды. Лихорадочно напрягая память, накрутил «дули», по одной на каждой руке. В рукавицах это казалось нетрудным (в детстве умел делать и по две). Дальше нужно было повертеться через левое плечо. Два раза получились идеально, как «Двойной тулуп» у фигуриста. А вот на третьем «тулуп» расстегнулся, и фигурист не справился с упражнением. 
 Упал в снег как Пушкин на дуэли, крикнул «К барьеру», прицелился в прохаживающуюся вдалеке ворону. Сразу после выстрела испуганная птица улетела. Слава богу. 
 «Ай да Пушкин, действительно сукин сын»,- сказал про себя, отбросил пистолет и стал смотреть в небо. Вокруг «Война и мир», лежу израненный бомбой, вспоминаю недавно виденного Наполеона. Захотелось подвига, из последних сил поднялся, подхватил знамя, побежал и упал от следующего взрыва... 
 Горел разбитый фонарь. От его неприкрытой яркости ничто в мире нельзя было скрыть, но и разглядеть, как следует, не удавалось. Встал в полный рост. Внизу всё такое маленькое, что показалось можно рукой сломать, ногой раздавить. Нагнулся, заглянул в чужое окно. Мне с детства нравилось заглядывать, только не смел. А теперь посмел. Смотрю, а там такое, о чём сказать трудно, и забыть невозможно. 
 Женщина, красивая как сон, сидит в кресле, знакомую кошку на руках держит, обе телевизор смотрят. А там «Князя Игоря» показывают. Раньше я считал себя скромным, а теперь стал «наглый такой», открыл форточку и пропел туда между нот, но громко. «О, дайте, дайте мне ...», - пропел. И ещё другие слова, какие помнил. Красивая женщина кнопки жмёт, чтобы громкость убавить, а кошка фыркнула и погрозила лапой. Выглядело это довольно комично, но я не обрадовался, потому что, понял, - это необыкновенная, неправильная кошка, которую нужно опасаться. 
 И тут же стал маленьким. Вокруг никого, только снег да кошачьи следы. От проделанных кульбитов развернуло на 180 градусов. «Оно и к лучшему»,- подумал я, и попятился, чтобы пересечь опасную черту в таком загадочном виде (это могло сработать). Пересёк. Фонарь моргнул и погас, небо мгновенно посветлело, стали заметны облака. Вопреки законам природы они двигались в разные стороны, иногда наползая и сталкиваясь. Бросился, но зачем-то побежал в обратную сторону. Заметил ошибку, бросился ещё раз и преуспел. 
 Людей на остановке скопилось, значит, автобуса не было приблизительно долго. Свежий ветер гнал за дома, где воздух имел стеснение и ветер пронизывал не так безжалостно. 
Во всякую минуту существования время каждого отдельного человека превращается в нематериальное, в дальнейшем присутствующее незримо. Если читаешь хорошую книгу или вспоминаешь дорогого человека, то, несмотря на отсутствие внешних признаков, проживаемое не пропадает бесследно, а лишь переходит в эфир наших мыслей, необходимые переживания и чувства. 
 Здесь же, в холоде, нельзя было сосредоточиться, и жизнь терялась впустую. Это замечали не все, среди немногих оказался и я. А может и не оказался, может там оказались все остальные, кроме меня. 
 Читать было неудобно, падал мокрый снег, полезно размышлять не получалось, говорить, слава богу, не с кем. Хотелось скорее оказаться дома, который сейчас казался желаннее всего. Лишь бы это не прошло, когда переступишь порог. Говорят, в Америке нет порогов, сразу за дверью, без предисловия, начинается пол. Интересно, есть ли у них подоконники? 
 Неожиданно подъехал автобус. Это чаще всего происходит неожиданно. Всегда, кажется, что его не будет никогда, что он запрещён специальным распоряжением местного градоначальника... 
 Автобус всем своим видом показывал, что пора ехать, а я ещё топтался у дверей с желанием войти. Толкаться не хотелось, вокруг преобладало женское население. Успел просунуть руку в закрывающиеся двери, и водителю не оставалось ничего кроме, как впустить. Лучше бы он этого не делал. 
 Внутри казалось уютнее, почти хорошо. Двери закрылись, но в путь никто не отправился. Водитель «блистал своим отсутствием». Возле дверей приглушённо смеялись. Наконец-то пришёл, но по-прежнему ничего не происходило. 
 - Поехали, - попросила угрюмого водителя усталая женщина, - иначе эти пальцы разожмутся, - она посмотрела на свои огромные авоськи, - и семья останется без ужина. 
 Водитель отвернулся, чтобы не переживать за чужого человека, и как бы издалека выругался. Через неправильно висящую занавеску увиделось серое лицо, но лицо это не было человеческим. Чувствуя взгляд постороннего, медленно повернул шею, которой, кажется, и не было вовсе, недобро сверкнули прищуренные глаза, по лицу пробежало что-то, напоминающее улыбку, обнажая крупные жёлтые клыки. 
 Сплошная мгла вечернего неба расступилась, стало заметно происходящее в небе полнолуние. Водитель (вернее то, что сидело на его месте), закрыл глаза и приглушённо, обращаясь только ко мне, зарычал. На закрытой шторке нарисовалась зыбкая тень волчьей головы. Я придержал закрывающуюся дверь и выбежал прочь. 
 Ожидавший только этого автобус тронулся. За рулём сидел усталый водитель, возле него угрюмая женщина, на небе не было заметно ни луны, ни звёзд. «Померещилось», - подумал я, стал переживать, но отчётливый, предназначенный для всех, вой заставил оглянуться. 
 На пригорке между домами, подняв вверх острую морду, стояло животное, очень похожее на волка. Рядом, в мерцающем свете электрического фонаря, извивалась большая чёрная тень. Казалось, именно она причастна к этим ужасным звукам. Я опасливо посмотрел на свою, послушно лежащую на земле. 
 Тикали минуты, проходили секунды, наступало время ночи. На небе глубокий космос, от фонарей пар, прохожие в пингвиновых шубах, кошки лают, чтобы согреться, собаки гуляют сами по себе. 
 Чего-то ждать показалось небезопасным. Снял очки, чтобы не отвлекаться на разглядывание новых ужасов, и пошёл пешком.