Последний вор. книга 3. Наследие ростовских реформаторов.

Уральская крытка

Уральская крытка.

Сегодня Максим проснулся как обычно, еще до завтрака, однако, покидать свою нару не спешил, оставаясь лежать с закрытыми глазами. Дед Туляк проснулся намного раньше его, а возможно вообще не спал, дед часто страдал бессонницей. Дед заставил подняться Олега Катерка, вполголоса наставляя того по хозяйству. Сокамерники Максима готовились к празднику, мудрили и варганили тюремный торт из скудного ассортимента продуктов. В ход шли толчёные до пыли сухари из ржаного хлеба, купленное в тюремном ларьке печенье, расплавленный сахар с карамельками и взбитый из маргарина крем. Для тюремных сидельцев редкостное лакомство, которое нечасто удаётся попробовать.

«Не верится, что мне уже пятьдесят лет стукнуло, - подумал Максим, уставившись в покрытую цементной шубой стену. – Как скоротечна жизнь и неумолимо время».

Уже пошёл третий год его пребывания в этой уральской крытой тюрьме, и весь этот срок его содержат в изолированном от всей остальной тюрьмы «бункере», так здесь называют первый этаж одного из двух крыльев первого корпуса. Сейчас он находился в шестиместной камере под номером восемнадцать. Вместе с ним сидели двое из честных арестантов. Оба, как и сам Максим, имели по десять лет тюремного заключения по суду, и довеском по пять лет лагерей, куда их потом отправят, досиживать и искупать свою вину перед народом.

Дед Туляк вряд ли досидит до конца своего срока, ему уже за семьдесят лет. Под занавес жизни сосватали старику «красную» зону, пришлось зарубить топором одного беспредельщика, который попытался Туляка «обучать» беспрекословному подчинению. Впрочем, у Максима было основание подозревать, что на убийство дед Туляк пошёл не только ради лютой ненависти к бывшему колхозному бригадиру, ставшему в зоне ярым стукачом-активистом, но ещё из-за страха перед свободой, ставшей для старика абсолютно чужой и даже чуждой. Что его ждало там? Перспектива бомжа, собирающего объедки, или просящего милостыню? Смерть под забором? В тюрьме Туляку проще, здесь его уважают арестанты, знают воры и особо не донимают вертухаи. Когда умрёт, не будет валяться бесхозным трупом, а здесь закопают в землю бесконвойники, поставят табличку. О первой половине жизни деда Туляка и, особенно о его молодости, никто из арестантов не знал. Даже Максиму старик ничего не рассказывал, арестантская жизнь для Туляка началась с тридцать восьмого года, когда в стране стремительно раскручивался беспощадный молох сталинских репрессий. По доносу состряпали Никифору Леонтьевичу Короткову, уроженцу города Тулы, дело о вредительстве и хищении, десять лет лагерей для начала. Протащило родное государство безобидного фраера по самым ужасным ямам советского Гулага, сделав из человека матёрого уголовника. Побывал он и в Воркуте и на Уральских зонах, даже на Колыме. Всегда подле воров в законе, стараясь быть полезным им, но не в качестве «шестёрки». Близость к ворам помогала выжить, хотя и подвергала немалым рискам. Суки с вертухаями часто воспринимали Туляка за урку, пару раз был ранен серьёзно, но выжил. Но не прошлые заслуги деда позволили ему быть в сокамерниках у знаменитого вора в законе Максима Метлы. Просто лёгким человеком оказался Туляк, никого не раздражал своим присутствием в камере. Для тюремного арестанта очень полезное качество. С появлением Максима Метлы на «крытке», старик добился перевода к нему, ни с кем другим сидеть не соглашался.

Второй из сокамерников вора, Олег Катерок, сравнительно молодой парень, двадцати пяти лет от роду. Внешне чем-то напоминал Максиму Серёгу Пузыря, только не хватало его чудаковатости и детской непосредственности. Катерок чрезмерно серьёзен и молчалив. Если не спросишь, может и год молчать, слова его не услышишь. В камере очень полезен, умеет быстро любую связь с соседями наладить, вкусный чифир на факелах сварить, по хозяйству у него всё получается, днями колготится, без дела сидеть не станет.

Четверть века прошло со дня гибели Серёги Пузыря, а у Максима всё болит, не проходит чувство безвозвратной утраты и вины за эту смерть. В памяти сохранились последние слова Серёги, его последний вздох. Ему и теперь иногда снится сон, что они снова бегут, потом преодолевают реку с холодной водой. Снится, как он пытается согреть, прижимая к груди остывающее тело друга. Снова его душат, не дают дышать рвущиеся изнутри рыдания. Максим всё помнит, ничего не забыл. Помнит и поминает, и не только Пузыря.

За два года вор успел привыкнуть к своим нынешним сокамерникам, по крайней мере, они не провоцировали морального отторжения, как это часто бывает в условиях тюрьмы. С годами Максим научился ценить и дорожить такими качествами людей. Даже с братьями ворами, за редким исключением, он с трудом уживался в общей камере, а потому предпочитал общаться на расстоянии. Чем реже видишься, тем крепче дружба и меньше неприязни. В общем пространстве обязательно начинает искрить, приходится сдерживать в себе рвущиеся на волю чувства и эмоции, фактически насилуя себя. Очень мудра и верна поговорка о двух медведях в одной берлоге.

В «бункере» всего одиннадцать камер, в шести из них находятся воры в законе. Где по двое, где по трое, а где и четверо сидят. Все ждут утренней проверки, сразу после неё начнут поздравлять с юбилеем Максима Метлу. Передадут через корпусного старшину подарки, от подписанных открыток до шерстяных носков и расшитых крестиком кисетов для табака. Станут кричать здравницы через продол, присылать малявы по межкамерной связи. А когда «бункер» выведут на прогулку, из всех окон первого корпуса будут кричать Максиму здравницы, уже от фраеров и мужиков-работяг. Метлу в тюрьме искренне ценят и уважают. Кто бы ни обратился к нему, всегда подскажет, поможет советом. Научит как разрулить сложную ситуацию, в которые арестанты периодически попадают. Никогда не навязывает собственной воли, в отличие от воров-кавказцев, которых в тюрьме большинство. Если даёт совет, то обязательно обстоятельно мотивирует его, чтобы человеку было понятно всё от «А» до «Я». Конечно вор не сам, не напрямую общается с фраерами, арестанты пишут деду Туляку и Катерку малявы, те разъясняют им все вопросы в ответных малявах, предварительно проконсультировавшись с Максимом Ивановичем. Максим знает, какая суета начнётся сразу после утренней проверки, не хочет он в этом участвовать, но и отменить свой юбилей не в силах, таковы уж тюремные традиции. Поэтому, притворившись спящим, он продолжал лежать на своей наре. Хотя обычно поднимался очень рано, иногда даже до общего подъёма.