Последний зов

Последний зов

Кругом белая луна опоясывает город; как берлинская стена, на кусочки он расколот.
От небес который день, наступая на созвездья, до земли крадётся тень заполярного медведя...
Тишина. На месте туч — лоскуты от чёрной шали; От луны мерцает луч, заменяя сном печали...
Свет, холодный, как клинок, в грудь земли грозит ударить...
Этот город одинок. Невозможно глубже ранить.
Поэт Ампир

Тонкий холодный луч тянулся сквозь комнату, разделяя пополам ковёр, большую двуспальную кровать и двух людей, сидящих по разные стороны. В приоткрытое окно морозный ветер приносил редкие снежинки, устилавшие пол прозрачными блестками.

— Я больше не вернусь.

Женщина, такая бледная и тонкая, что казалась призраком, молчала.

— Ты слышишь, Садди? – мужчина резко встал, в голосе сквозили злость и напряжение. – Я. Не. Вернусь!

— Ты всегда возвращаешься.

— Не в этот раз! Твои чары иссякли. Ты не сможешь больше удерживать меня.

— Я никогда тебя не удерживала. Почти никогда. Ты возвращался сам. И ты прекрасно знаешь, почему…

— Потому что «люблю»?! – он будто выплюнул это слово. – Какая, к вшивым псам, любовь? Сотни лет я никого не любил – и вдруг полюбил тебя?! Ты льстишь себе, дорогая.

— Тогда зачем ты ждешь моей реакции? – Садди на миг посмотрела в его янтарные глаза и отвела взгляд. – Я не буду уговаривать тебя, Курт. Ты волен идти куда угодно и когда угодно.

До невозможности яркая луна наконец добралась до края кровати: раздался вздох, короткий хрип – и вот уже луч зовёт за собой серебристого волка. В воздухе отчетливо запахло зверем и лесом. Садди не любила этот запах – он всегда означал одно и то же. Как и полная луна.

«Прощай», — кратко прозвучало у неё в голове.

Хвост мелькнул в окне, затем на соседней крыше — и сгинул. За волком закружилась и опала легкая снежная шаль воспоминаний: нити из радостных встреч и сложных расставаний, узелки из напряженных ссор и разговоров. Час мира легко сменялся часом войны. Колдунья, теряющая молодость так же быстро, как и магическую природную силу, и вечно живущий оборотень. Только в порыве страсти могли они найти общий язык – но боги, как сладостны были её плоды!

Садди ещё долго сидела неподвижно. Вспоминала. Качала головой в ответ мыслям. Медленно встала, подошла к окну. Бледный свет, отражавшийся от белоснежных крыш, делал её фигуру худой и призрачной, но взгляни кто в колючие чёрные глаза, он вряд ли рискнул бы сделать такой женщине больно.

— Вернётся… — прошептала она сопернице-луне и задернула шторы.

Только сердце всё равно ныло брошенным волчонком.

* * *

Белые рукава. И снег. Испепеляющий душу. Алмазные залежи рек.
Лес, проклинающий стужу. Мысли, снега белей.
Пляска, агония рук — рана в ладони моей, кровь замыкает круг...
Ветер, неси меня за перекрёсток времён — кровь, как стена огня... светом лес озарён...
Тают в пролеске слова, жизнь собирает дань — белые рукава. Прикосновения ткань.
Поэт Ампир

Она судорожно сжимала пальцы, до крови впиваясь ногтями в кожу. Вглядывалась в белизну снегов на крышах города. Потом в слякоть и серость улиц и первую листву. В яркую зелень травы и радугу людских одежд. В багрянец и золото, опавшие на землю – и снова в белизну снегов. Она ждала.

А волк сдержал слово. Не вернулся.

— Выходит, мои чувства ничего не значили для тебя? – шептала Садди, ночами подолгу глядя в потолок. Размышляла, что сказала не так. Лелеяла собственную вину…

Потом убеждала себя, что он – сволочь, вшивый волк, неблагодарный пёс, бросивший её ради свободы. Что он её недостоин, и видеть его больше не желает...

— И как только мне могло прийти в голову, что это любовь?! – колдунья смотрела на себя в зеркало и представляла Курта за спиной. Его руки обнимали её за плечи. — Страсть – может быть. Увлечение. Морок. Нечистая сила. Это не я околдовала тебя, Курт, а ты – меня! И тот единственный раз, в нашу первую встречу, когда я подмешала тебе в вино порошок из любистока, приворот действовал-то всего несколько дней. Тогда я просто хотела, чтобы ты ушел не сразу. Так может, надо было приворожить тебя навсегда, а, оборотень?..

Вокруг только студёный лес. Белоснежный, в алмазных блестках. Бесконечный.

Сквозь заиндевевшие ресницы Садди уже плохо видела, куда идет, и ещё хуже соображала. Но где-то там, еще совсем чуть-чуть… где-то там за деревьями стояла та самая избушка. Там они с Куртом отбивались от стаи гарпий несколько лет назад. Против острых когтей и кровожадных клювов не выстоять поодиночке – значит, не просто так свела их судьба…

Солнце село, и Садди перестала слепнуть от искрящегося снега. Скоро станет холоднее, нужно торопиться… Она медленно вытащила из рукавицы негнущиеся пальцы и заставила их стряхнуть иней с ресниц и мехового капюшона. Огляделась: кругом только ели и сосны; закрыла глаза и сосредоточилась на воспоминаниях.

— Ну же, ну… Кровь моя, сила моя, путь подскажи… Sangiri mi, forta mi, dogory vinnita…

Спустя полчаса Садди с облегчением прислонилась изнутри к деревянной двери. Здесь давно никого не было: пыль и изморозь толстым слоем покрывали пол и окна. Но за печкой нашлось немного дров – хороший знак, не придется тратить время на поиск хвороста. Можно сразу приступить к подготовке. Пятница и полная луна не будут ждать другого случая… то есть это она не будет больше ждать. Не может. Ведьмовство когда-то расцвело в ней с расцветом женской красоты и уже начало угасать после середины жизни.

— Нет, я не лишена еще сил – в мои-то сорок, — шептала колдунья, укладывая дрова в печь. – Ты слишком рано списал меня со счетов, волк. И я покажу тебе, на что ещё способна моя сила, на что способна любовь, которой ты пренебрёг…

Пока в печи грелась вода, Садди обошла кругом дом и нашла подходящую поляну в лесу. Принесла туда несколько поленьев и сложила их кругом, со «звездочкой» в центре. Вернувшись обратно, колдунья не спеша разделась, сложив одежду на печи – может, сохранит хоть немного тепла. Кожа сразу покрылась мурашками, но она не уже замечала холода, погрузившись во внутреннюю подготовку к ритуалу. Добавила в таз с теплой водой настойки любистока, ятрышника и хмеля. Шагнула в воду… от ступней к голове поднялась теплая волна. Мягкой губкой Садди набрала воды, выжала над головой и полностью погрузилась в себя. Когда она закончила омовение, вода успела остыть.