Потеря

Потеря

Рассказ почти всегда начинают с погоды. Терпеть этого не могу, но, чтобы понять, что я чувствовал в тот день, надо сказать, что погода была мерзкой. Каша из подтаявшего грязного снега вперемешку с ручьями из дождевой воды. От грубо выкрашенного мусорного бака шел зловонный запах, и текли такие же дурно пахнущие потоки. Свежие и чистые капли, соприкасаясь с землей, приобретали мутно-серый цвет и пополняли текущие вниз по асфальту реки. Уже стемнело так, что ничего невозможно было разглядеть под ногами, и я постоянно наступал в очередную холодную лужу. В голове, как всегда в такие дни, вертелись мысли о том, что я, вероятно, был рожден для лучшей жизни и способен на большее. В дождь особенно остро ощущаешь свое несовершенство и одиночество.

Я уже подходил к дому, когда на лавочке на детской площадке заметил сгорбленного, бедно одетого, промокшего до нитки человека средних лет. Он весь сжался в комок и стучал зубами. Рядом валялась пустая бутылка водки, которая, кажется, не слишком помогла ему согреться. Когда я прошел мимо, он посмотрел на меня дикими голодным  глазами и прохрипел: «Мелочи не будет?».  Пришлось остановиться и начать рыться в карманах. Не то чтобы я всегда давал денег бродягам, но мне показалось, что с этим я как-то близок, что мы похожи друг на друга. Два потерянных, продрогших человека на улице. Потом вспомнил, что последнюю мелочь потратил на сигареты, и деньги остались только на карточке. «Прости, мужик, нет», - сказал я и виновато поглядел на него.  Бездомный поднял на меня уставшие мутные глаза.  Хотя спутанные, немытые волосы, торчавшие из-под шапки, закрывали всю верхнюю часть его лица до бровей, видно было, что всё это лицо с впалым ртом и щеками покрыто сетью глубоких морщин, рубцов и шрамов.  Он ничего не отвечал, просто смотрел, как будто сквозь меня. Я вдруг пообещал вынести денег. Стало жалко, захотелось почувствовать себя благородным, показалось, что обязан помочь, раз уж я, а не кто-то другой встретился ему этим  промозглым вечером.

            Мы пошли по дороге к моему дому. У подъезда я начал искать ключи по карманам, стоя  к бездомному в пол-оборота.  Вдруг откуда-то сверху, то ли с крыши, то ли с козырька прямо на него пролилась холодная жижа из размокшего снега. Она попала ему на голову, залилась под воротник, начала стекать по штанам  и рукавам. Он секунду стоял спокойно, а потом, опомнившись, весь начал сильно трястись, вытряхивать и смахивать снег, но по дрожи, охватившей всё его тело, было понятно, что холод уже успел проникнуть под одежду, и ледяная жидкость уже текла по его и без того замерзшим рукам и ногам. Тогда внутри у меня всё сжалось, представилось, каким мучением ему будет стоять и ждать меня, как потом он купит еще водки, чтобы хоть немного согреться, и уснет на лавке, а на утро проснется с жаром и раздирающей болью в гортани. У меня подступил ком к горлу: «Давай поднимемся, я тебе сухую одежду дам». Он, кажется, удивился и нечленораздельным хрипом выразил свое согласие.

Мы зашли в подъезд, тускло освещенный одной несчастной лампочкой под потолком, поднялись на этаж  и остановились перед  дверью в квартиру. Когда я шагнул через порог, он не двинулся с места. Из открытой двери в комнаты потянуло холодом.  Поколебавшись, я мысленно махнул на все рукой и, подумав «да черт с тобой», сказал бродяге заходить. Он в недоумении сделал шаг  и боязливо огляделся.  Подыскать ему одежду оказалось непросто, но несколько теплых старых свитеров вполне подошли. Бездомный постоял немного и осмелел: «Один живешь?», - спросил он, чтобы начать разговор. Я промычал, что один. Спустя ещё несколько вопросов, он совсем осмелел и живо поинтересовался: «Водки у тебя не найдется?» У меня действительно со Дня Рождения осталась бутылка.

            Спустя час мы уже сидели за столом.  Он согрелся, был в чистой одежде и, поняв, что на улицу  его ночью не выставят, совершенно приободрился.   Оказалось, гостя зовут Коляном. Я тоже ему представился, и мы то ли от водки, то ли от одиночества разговорились.

Мне хотелось услышать его историю, но я не знал, как спросить. И, перебрав в голове разные фразы, высказал напрямую:

- Ты как на улице оказался?- Колян, даже не подняв на меня глаз, начал монотонно рассказывать о соседе по общаге, мошеннической схеме, тюрьме, пьянстве и улице, как будто всегда любой разговор у него начинался с этого.

– Жутко все это, - неожиданно продолжил мой гость, - каждый день лица перекошенные, вонь, грязь, в животе ноет. Самому от себя тошно, - тут он скривился и залпом выпил, после громко поставив рюмку на стол. Я тоже налил себе, но пить не стал, а, опустив голову,  задумался. Как банально. Я почему-то думал, что  за этими морщинами, за этим мучением в глазах есть что-то особенное. Но ведь скорбь человеческая, та неизмеримая и глубокая, которая есть в каждом уголке земли, и живет как раз в таких историях, простых и обычных до скуки. Его грусть и затаенное отчаяние, как жидкость из одного сообщающего сосуда в другой, передалось мне. 

- Невыносимо, - вырвалось вдруг, - так каждый вечер одному сидеть.  Хорошо, что  ты здесь, - Колян от этих слов как будто весь потеплел, левый уголок его рта дернулся в кривой усмешке, которая была для него чем-то вроде улыбки.

- А ты что расскажешь? – мягким голосом спросил он и, передав мне эстафету, хрумкнул  огурцом.

- Я был женат… – не знаю, почему я начал с этого, как будто до женитьбы меня не существовало. Хотя, пожалуй, что и так. Существовать – то я существовал, а вот жизнь началась именно тогда. Я надолго замолчал. Мне вдруг стало еще горше от осознания собственной ненужности и от того, что жизнь я теперь могу рассказывать только в прошедшем времени. Пронеслось все, пролетело, проплыло мимо. Я начал спокойно, но потом стал все больше и больше горячиться, вдаваться в подробности, будто переживая все вновь. Мне казалось, что после долгого молчания, наконец, могу излить душу, что мне это даже необходимо.