Потерянная семья.

Тот самый день.

Сланцево-серое небо растекалось очень медленно, предупреждая каждого о приближающемся ненастье. Люди быстро куда-то шагали и не обращали внимание ни на что вокруг. Все они были безликими и целью для них была лишь дорога до работы. Взгляд каждого был холодным и пустым, как и они сами. Небо чернело.

Этот день был долгожданным - я ехал к бабушке. Бабушка для меня всегда была кем-то особенным, кем-то таким, кого я любил несмотря ни на что. Каждая её морщинка и всякое неловкое движение намекали на возраст, на тот огромный, немыслимо тяжелый и длинный путь, что она преодолела, прежде чем стать тем, кто она сейчас - мамой и бабушкой. Дома у неё всегда пахло земляникой и мылом, а также свежей выпечкой. По приезде всякий раз она кормила меня и расспрашивала о том, как дела дома, как поживает мой друг Коля и хорошо ли у меня с учёбой. Всё это казалось обыденным и совсем незначительным. Но когда я долго не видел её, то часто вспоминал про эти мимолетные мгновения, воспроизводя у себя в голове её голос, что звучал так тепло и приятно, словно солнечный свет в мрачный и непогожий день.

Шум двигающегося по рельсам поезда раздавался тихо и мягко, с каждым мгновением нарастая и захватывая внимание всех вокруг. Спустя несколько минут он остановился напротив меня с мамой и мы охотно направились ко входу.

Пройдя в купе, я увидел пожилого мужчину на верхней полке справа и полную девушку, которая лежала на полке ниже. Оба они были с виду порядочными и добрым ив глазах ребенка, а особенно я запомнил улыбку девушки, которая сразу же, как только я вошел в купе, угостила меня конфеткой с черносливом. Конечно, я не люблю такие конфеты, но отказаться было бы вовсе неприлично и я принял её, поблагодарив и улыбнувшись в ответ. В тот момент я почувствовал легкое облегчение, словно что-то переменилось во мне.

Дедушка смотрел на меня из-под руки, на которую опёрся лбом. В его глазах чувствовались боль и отчаянье, но в виду моего детского возраста я не мог подобрать слов, чтобы заговорить с ним.

Мне было холодно и тревожно. Я всё думал о дедушке, взгляд которого запал мне в душу и я начал ждать момента, когда он сползёт со своего места и выйдет из купе, чтобы я мог проследовать за ним и наконец заговорить.

Просиживая в купе, я смотрел в окно, где мелькали кусты, поля, огромные и густые леса, кукуруза. Огромная туча, что вот-вот собиралась оросить землю, неожиданно для всех куда-то испарилась, словно её и не было полчаса назад. Тут же показалось красновато-рыжее солнце, выглядывающее из-за редких облаков, похожих на дымку от маленького костра. Лучики солнца проявляли себя всё сильнее: сначала они были незначительными, но вскоре, когда солнцу почти ничего не мешало, они превратились в огненных монстров, источающих неприятный жар, словно огнедышащий Цербер, и, проникающих в самые потаённые уголки купе, подчиняя себе все вокруг.

Я любил смотреть в окно, ведь только в такие моменты ты понимаешь, насколько большой наш мир: есть столько прекрасных мест, разных людей, разнообразных культур. Весь наш мир – большая картина, на которой умещается столько всего.

Выйдя из купе и прогуливаясь по коридору, я слышал разговоры людей, стук стаканов и ложек, звуки щебечущих птиц. Вдруг я встретил того самого дедушку, который выглядел таким грустным. Не знаю почему, но мне хотелось с ним заговорить. Словно голос внутри побуждал меня на это.

– Здравствуйте. – нерешительно сказал я.

– А-а... Добрый день. – невнятно и скомкано ответил дедушка.

В его голосе чувствовалось желание уединиться и недовольство тем, что с ним кто-то заговорил.

– Почему Вы грустите?

– С чего ты взял, что мне грустно?

– Когда я зашёл в купе, то Вы выглядели так несчастно. Мне тоже было грустно, когда мама не купила мне мороженое. А что с Вами случилось? – с детской улыбкой спросил я.

На минуту он замолчал и уставился в окно, всматриваясь в мелькающие поля с цветами и деревьями. Он явно не хотел разговаривать и решил, что лучше будет просто промолчать. Но это меня не остановило.

– Ну расскажите мне, вдруг я могу Вам помочь?

– Уже никто мне не сможет помочь.

– Я не понимаю..

Тут он отошёл от окна и направился обратно в купе, приложив одну руку к лицу. Я был обеспокоен и даже расстроен, что он не хотел со мной разговаривать. Но тут я заметил, как он оторвал руку от лица и опустил её. По вздувшимся и синим венам стекали почти незаметные капли. Он заплакал.

В этот момент всего меня пробрала дрожь и я был испуган. Что я не так сказал ему? Как я довел взрослого человека до такого? В том возрасте мне казалось, что плакать могут лишь дети. А если плачет взрослый - то на это есть какая-то очень и очень веская причина, никак иначе. Мне было страшно возвращаться в купе.

Еще немного постояв у окна, я всё-так решился вернуться и начал двигаться обратно. Тяжело и медленно шагая, я воссоздавал образ этого дедушки у себя в голове: короткие каштановые с сединой волосы, выраженные скулы и большой нос. Он был невысокий и худощавый. Одет был в серые классические брюки, рубашку, старенький и потрепанный клетчатый пиджак, а также странную и чуть большую ему кепку восьмиклинку бордового цвета с полосками.

Дойдя до купе, я вошёл и сразу окинул взглядом всё помещение, чтобы найти того дедушку. Но как только я его заметил, мама сразу же схватила меня за руку и сказала, что пора обедать.

Сделав себе бутерброд с копченой колбасой, безвкусным плавленным сыром и мягким хлебом, я жадно откусил большой кусок и тут же наткнулся на взгляд мамы, говорящий о том, что набивать полный рот - неприлично. Я начал жевать медленнее и запивать горячим чаем из термоса. Термоc был серебристый и теплый. Вообще я не любил чай, потому что он был горький. Но если в него клали достаточно сахара, то я мог выпить и целый стакан. Долго я жевал тот бутерброд, откусывая маленькие кусочки и боясь получить нравоучение от мамы. На протяжении всего обеда я смотрел на дедушку. Точнее сказать – на его спину: Весь оставшийся день он лежал лицом к стене и молчал, совсем не двигаясь и не издавая ни звука. Так мы и просидели в тишине оставшиеся полдня. Наступила ночь. Мир погрузился в сон.