Позолоченный ошейник

Позолоченный ошейник

(почти святочная история)

1

Это было как дурной сон. Люк хотел проснуться и не мог. Он брел по почти опустевшей улице, в каком-то районе города, где он раньше никогда не бывал, и где люди боятся по ночам выходить на улицу. Был канун Рождества. Отголоски праздника доносились откуда-то издалека. Здесь же лишь изредка взвизгивала какая-нибудь задрипанная кошка, и, радуясь своей добыче, тащила мыша или крысу. Люк смутно помнил, как он забрел в эти места. Он был удручен и подавлен. Весь мир рушился вокруг него. Ещё недавно у него было всё, а теперь он одинок, беспомощен и потерян. Голова отказывалась верить в случившееся. Единственное, чего ему сейчас хотелось, это прислониться к какому-нибудь мусорному баку и подремать. Он смертельно устал, холод пронизывал его насквозь, сырой снег расплывался под ногами в жидкую кашицу.

Так он и брел, теряя понемногу последние остатки тепла и сил. Ему было всё равно. Это равнодушие к себе, к своей жизни было страшнее всего. Оно ледяными щупальцами сжимало его сердце, давило на грудь, перехватывало горло. Впереди у него ничего не было, кроме вот этих серых стен, гор мусора, и холодного мокрого снега, падавшего крупными хлопьями.

Он вышел на освещённую улицу, витрины магазинов и кафе переливались яркими красками. Беззаботные парочки пробегали, весело смеясь, по каким-то одним им ведомым маршрутам. Бородатые Санта Клаусы тащили куда-то свои бездонные мешки с подарками. Шум, суета, толкотня. Всё это нагнало на Люка ещё большую тоску. И он снова свернул в тихую боковую улочку. Он хотел уйти подальше от этого праздника, в котором ему не было сейчас места. «И никогда не будет», – думалось ему.

Силы его иссякли, он прислонился к стене, потом медленно сполз на землю, отодвинув ногой хлопья мусора, чтобы было хоть немного посуше. Он устал бороться с усталостью и сном. Он погрузился в полудрёму, и холод как будто отступил от него. Где-то вдалеке затихала праздничная рождественская музыка.

2

Люк очнулся неожиданно. Кто-то прикоснулся к нему. И ещё этот тонкий аромат, напомнивший ему что-то давно забытое и дорогое. Он приоткрыл глаза и прямо перед собой увидел мордочку маленькой собачонки, которая встав на задние лапы лизнула его в щеку. Это прикосновение и стряхнуло с него сон. Собачонка своим теплым дыханием отогрела его лицо, вывела из оцепенения.

«Такая же покинутая, как и я», – прошептал Люк, и, обняв собачонку за шею, прижал её мохнатую морду к своему лицу. Под своими пальцами он почувствовал тепло металла. Это был кожаный ошейник с металлической плашкой, покрытой позолотой. Он приблизил её к глазам и в тусклом свете фонаря увидел, что там выгравирован адрес.

«О-хо-хо, – пробурчал он, – А ты не такая уж и бездомная». Собачонка в знак понимания лизнула его в щеку. И Люк снова ощутил тонкий аромат. какой-то очень знакомый, и несбыточно далекий. Какие-то неясные тени прошлого зашевелились в его замёрзшей, отринутой душе.

«С таким запахом не живут на помойке, – прошептал Люк, и стал медленно подниматься с земли, похрустывая застывшими суставами, – пора тебе прибиваться к дому».

Он прижимал к себе собачонку, и аромат проникал в самую его душу, отогревал и оттаивал её, заронил в неё искорку надежды.

Люк нашёл обрывок какой-то верёвки, привязал её к колечку на ошейнике, и они двинулись в путь. Место, обозначенное на ошейнике, было ему малознакомо, но он знал, как туда добраться. Это было довольно далеко, надо было пересечь городские окраины, а там выйти на шоссе.

И они побрели по улицам и переулкам. И предпраздничная суета уже не раздражала Люка. Рядом весело бежала собачонка, потявкивая на зазевавшихся прохожих. Все горести, захлестывавшие Люка еще совсем недавно, отступили куда-то на задний план. Сейчас его более всего занимал вопрос откуда же ему знаком этот тонкий аромат.

«Наваждение какое-то, – думал Люк. – Такой знакомый, такой дорогой запах, откуда я его помню?» Но ничего не приходило на ум. Он перебрал десятка полтора дорогих ему когда-то имён, но среди них не было ни одного, которое бы напомнило ему этот аромат.

Так они и шли. Люк насвистывая, а собачонка потявкивая.

3

Вот и шоссе. Надо было пройти вдоль него ещё несколько сотен метров, а там начинались ответвления, упирающиеся в небольшие, но довольно богатые особнячки, украшенные по случаю праздника разноцветными гирляндами. Лампочки то загорались, то гасли, огни бежали по ним то в одну, то в другую сторону. В окнах горел свет, там готовились к праздничному обеду весёлые и довольные люди. Люка кольнула в сердце мысль, что и он бы вот так же сидел сейчас за столом, разделывая рождественскую индейку. Окружённый друзьями, милыми нарядными женщинами, а их дети бы возились в углу, разбирая подарки, играла бы приятная музыка, а на ёлке переливались огни гирлянд. Тявкнула собачонка. Люк стряхнул с себя эти невесёлые мысли, как хлопья снега с плеч, и двинулся дальше.

Наконец они остановились недалеко от дома, номер которого был на ошейнике. Собачка радостно затявкала и натянула веревочный поводок. Люк взял её на руки, ещё раз вдохнул растревоживший его сердце аромат, отвязал верёвку и опустил собачку на землю. Та с радостным лаем бросилась к дому. Люк бы мог повернуться и уйти. Но что-то удержало его. Ему страстно захотелось увидеться с хозяйкой веселого песика. Он был уверен, что это именно хозяйка, а не хозяин, и в том, что она сейчас дома, и что она одна. Как-то сама по себе в его голове сложилась такая картина. Он пошёл следом за собачкой, и остановился перед дверью, которая вскоре отворилась, впуская их обоих. За дверями никого не было. «Поднимайтесь скорее наверх, я видела, как вы подошли, – услышал он голос, доносившийся откуда-то из глубины дома. Люк не торопясь поднимался по лестнице, стряхивая с себя снег, и мучительно пытаясь вспомнить, где же он слышал этот голос.