Право голоса

Право голоса

Их было двое.

На самом деле, конечно, их было гораздо больше: охрана, слуги… Но вопрос пришли задавать двое, и остальные не имели значения.

Оба на конях; блестели полированным железом и гранёным стеклом упряжи. Оба громадного роста; один медведь, хозяин леса, второй — рогатина на этого медведя, прямая и узловатая. У обоих затканные плащи на плечах мерцают не хуже упряжей. Там, где у коней железо и стекло, у всадников — золото и драгоценные камни. У медведя они ещё и на пальцах, и на ножнах висящего на поясе меча. У рогатины меч приторочен к седлу, его место на поясе занято — привычно, обыденно под широкой ладонью — боевым рогом.

— Приветствую тебя, Эвике-прорицательница! Устами своего глашатая я, князь Даго Беренхард, правитель земель от Льдистого моря на севере до Безбрежных равнин на юге, возношу тебе хвалу и желаю благополучия твоему дому!

Зычный голос рогатины — глашатая — прогремел дюжиной колоколов, от одного приветствия лесная живность прыснула кто куда. Таким голосом на поле брани командовать, да и то исключительно «В атаку!» и «Не сдаваться!».

Медведь-князь молчал. Если глашатай говорил от его имени, понимали они друг друга без слов.

— Приветствую и тебя, князь Беренхард, правитель земель. Какого совета ищешь ты у Эвике-прорицательницы? Сокрыты от тебя прошлое или будущее, помыслы друзей или замыслы врагов?

— Князь Беренхард желает разведать тайну из своего прошлого, о мудрая Эвике. Он знает: нет во всём мире никого, кто лучше тебя отыскал бы правду в минувшем.

Оба спешились и, бросив коней, вышли на середину поляны. Князь, как полагается, первым, глашатай — на шаг позади. Охрана и слуги остались по местам; не их это дело, топтать драными сапогами святые рощи.

А глашатаю что с коня вещать, что на своих двоих: колокола звенели, живность металась. Так скоро и гадать не на ком будет, ни на прошлое, ни на будущее.

— Не обманули князя: ведомо мне как узнать то, что время укрыло за тяжёлыми засовами. Чего же ищет владетельный правитель, и знает ли он цену, положенную за тайное?

Медвежья лапа скрылась под шерстью плаща и из недр его — из нутра — выдернула солидно звякнувший кошель; Эвике поймала его обеими ладонями, и то руки к земле потянуло. Так домой, в бессветные недра, рвалось золото. Щедро ценил свои тайны князь, на награду не скупился.

— Ищет князь того, кто украл его голос.

Здесь, на расстоянии двух вытянутых рук и уплаченной цены, глашатай уже не гремел — мерно бурлил широкой полноводной рукой. Князь же в такт его бурлению — задавая его? — шевелил губами; только шорохи и причмокивания доносились до Эвике.

По дороге к алтарю, сердцу предсказаний, глашатай уже без витиеватых славословий поведал: уродился будущий правитель земель от Льдистого до Безбрежных не немым и не говорящим, а так — серединка на половинку. Что вещает понять можно если ухом в самые губы ткнуться либо научиться по тем губам читать. Пока был Даго Беренхард наследником, на недуг закрывали глаза. Полечили года два-три травами-отварами, да и развели руками: сила недобрая похитила голос княжича, не людям с ней тягаться. Приставили мальчишку-толмача и на том успокоились. А как почил прежний князь, не породив других сыновей, так за головы-то и схватились. Всем хорош новый правитель обширных земель: и славы ратной успел стяжать, и наследников уже трое, и сундуки от трофеев ломятся… а совет до сих пор держит через толмача, теперь назначенного княжеским глашатаем.

Не порядок.

Не порядок, согласилась Эвике. Не должно столь грозному воину лепетать как неразумный младенец, да ещё и в няньке нуждаться.

Глашатай на «няньку» обиделся; бурный поток на миг обернулся весенним ручейком.

Алтарь, с трёх сторон окружённый излучиной реки, а с четвёртой подпёртый рощей, встретил ветрено, хмуро. Эвике указала вопрошающим на каменную скамеечку на полпути между алтарём и ближайшим берегом: смотрите, гости почётные, да не мешайте. Сама же развела огонь под диском медного треножника, на который щедрой рукой сыпанула сухие травы — гадать по горькому дыму и кручёным листьям.

Дым и листья сули Беренхарду недоброе. Сулили в давнем прошлом, что растило угрозу вдвое. Втрое. Десятикратно. Эвике подняла глаза от вещего огня к всеведущему небу. Тучи-сказительницы, чей язык рваных краёв и округлых очертаний знал любой стоящий своих даров прорицатель, плотным пологом легли от горизонта до горизонта. Гадай, ведунья, по пятнам и многослойным прорехам, а говорить о таком — нет, не хотим.

Ниже чести оно высоким тучам.

Живность лесная, та сговорчивей. Сова-добытчица, полёвка-добыча — они подробностей не скрывали, клёкотом и шорохом пересказывали всё как было. Рано собравшийся на охоту волк вышел к опушке, сверкнул жёлтым глазом. У князя глаза такие же, жёлтые и волчьи. У безымянного глашатая серые, скучные — а тоже такие же.

— Открылась мне беда твоя, князь владетельный. Беда наследная, тайная.

И, если князь не только полунемой, но и не слишком догадливый, Эвике глазами стрельнула в глашатая. О личном вещать буду, посторонние уши тут как третий на брачном ложе.

Князь против третьего не возражал. Прошелестел-пролепетал что-то, а глашатай перевёл на доступное:

— У князя от толмача секретов нет. Какие могут быть секреты от собственного языка?