Предатель. Я желаю тебе счастья с другой

Глава 1. Исповедь любовницы

— Мы любим друг друга… Если бы ты слышала меня сейчас, то поняла бы меня..

Но я слышу, пусть не могу пошевелить даже мизинцем.

Я слышу, и мне ни сбежать, ни заткнуть наглую гостью, которая громко всхлипывает в темноте:

— Ты должна его отпустить… — замолкает и судорожно шепчет, — уйти…

Я не чувствую ни ног, ни рук, но в груди с каждым тихим ударом сердца растекается, как расплавленный свинец, боль.

— Я позабочусь о твоих детках, — вибрирует темнота, — я буду их любить… Я стану для них мамой… я обещаю, Надежда. Клянусь, поэтому ты можешь идти на облачка, милая. Не терзай ты сердце Миши. Он тебе всего себя отдал, он заслуживает быть счастливым…

Я чувствую, как из моей глотки тянется жесткая трубка, которая закачивает в мои легкие воздух.

Я пытаюсь захрипеть, чтобы дать невидимой гадине знак, что пора заткнуться, но ничего не происходит. Я вновь зависаю в черной бездне пульсирующей точкой боли.

— Разве ты бы не хотела, чтобы Миша и твои дети были счастливыми? Милая…

Я чувствую теплую сухую ладонь на щеке, и оче дернуться, но черная бездна не позволяет этого сделать.

— Твое время пришло, Надежда, — печальный выдох щекочет лоб. — Да и тебя уже давно с нами нет. От тебя осталась лишь оболочка. От красавицы Надежды ничего не осталось.

Но я тут.

Я тебя слышу, но мне никак не врываться из темноты и не посмотреть тебе в глаза с криком:

— Я живая! Я тут!

— Я виновата перед тобой. Я знаю, Надя, — шепот становится тише, — но Мише было тяжело с тобой. Когда мы встретились с ним, он… сам словно болел вместе с тобой. Да, я не должна была… но… мне жаль… — плачет, — я влюбилась… Только поэтому я крала у тебя Мишу, но теперь ты его крадешь у меня…

Я кричу, но моего крика неслышно.

Я согласна исчезнуть, но я все еще тут и чувствую на своем лице ожоги от слез той, которая решила облегчить сегодня душу.

— А потом операция, Надежда… и теперь ты просто лежишь… Это так страшно… Врачи говорят, что ты не вернешься к нам, и ты теперь наказание для Миши и для ваших детей. Для меня. Простишь ты меня?

Я не могу узнать этот голос. Он звучит словно из колодца искаженным эхом. Если бы я могла открыть глаза, но это простое движение, которое поднимает веки, кажется мне сейчас невозможной фантастикой.

— Ты должна подарить своим близким освобождение, Надюш. Теперь у них есть я.

А я?

Как же я?

Я ведь так боролась против болезни!

Мне было так больно каждый день, но я не отчаивалась. Даже тогда, когда не могла самостоятельно встать с кровати, а мой Миша…

Мой Миша, который обещал, что мы все преодолеем и что я обязательно буду здоровой и сильной, утешал свое тоску на стороне с другой женщиной?

И теперь эта женщина пришла ко мне исповедаться и просит, чтобы я ушла на облачка?

Они ждут моей смерти?

Я слышу шаги, затем скрип дверных петель, а после тишина. Затем она разлетается на осколки, когда раздается тихий и обеспокоенный голос Михаила, моего мужа:

— Что ты тут делаешь?

Я вновь кричу, но вновь мой рот, из которого торчит пластиковая трубка, на издает ни звука.

— Я хотела с ней поговорить, Миш, — отвечает моя гостья и опять всхлипывает. — Я так виновата перед ней. Я ночами плохо сплю…

— Прекрати, — голос Михаила становится мягче, — но приходить не стоило.

— Миш, — воет, — она же должна меня понять… она бы нас поняла?

Михаил не отвечает.

Мою тьму режет белой нитью искра света. Я чувствую, как мои веки вздрагивают и приоткрываются.

Через тонкую щелочку я вижу размытые очертания: у изножья койки две тени. Одна жмется к другой. Я пытаюсь сфокусировать взгляд, но вновь проваливаюсь в темноту.

— Оставь меня с ней, — шепчет Михаил.

— Хорошо, — следует тихий и слезливый ответ. — Миш, я должна была прийти и попросить прощение.

Торопливой цокают каблуки, и вновь едва слышно скрипят петли.

Тишина. Тяжелая и холодная.

Матрас моей койки пружинит, и я слышу медленный мрачный выдох, а после мою ладонь накрывает мягкое и знакомое тепло.

Михаил сжимает мою руку и я, кажется, даже чувствую его темный и хмурый взгляд на моем лице.

— Как ты?

А мне больно, и эта боль не сравнится с той, которая плавила мой мозг при последних приступах перед операцией.

— Ты ведь все равно меня не слышишь, — невесело хмыкает Миша.

Убирает руку с моей ладони, и опять молчит. Целую вечность.

— Я живу дальше, Надя. И наши дети должны тоже жить дальше, — вздыхает и выдерживает паузу, — им нужна мать. Нужна женщина в их жизни. Понимаешь? Я больше не вижу смысла скрывать то, что… Она была рядом, Надя. И хватит ей быть в тени. Я любил тебя. Я был счастлив с тобой… — пауза. — У нас замечательные дети. Но мы должны жить дальше. Я устал, Надя. И очень давно устал.

В очередной раз на меня давит тишина. Где-то в области груди. Моя душа бабочкой с оторванным крылом дергается в темноте под стук сердца, которое пропускает удар и ускоряется.

Меня оглушает писк, а после на меня обрушивается грохот и крики:

— Вам стоит выйти!

— Что происходит?

— Выведите его!

Мой правый мизинец на ноге пронзает боль, а потом я бью пяткой по матрасу.

Я не уйду на облачка.

Я обещала детям, что не сдамся и что после операции я и обниму крепко-крепко, а потом мы съедим по мороженому.

Я обещала Михаилу, что я борец.

— Держите ее! Держите ее руки! Да откуда столько сил?!