Представь

Часть 1

Быть похожей на милую добрую фею — мечта многих девушек. Считается, что именно такие маленькие изящные создания и нравятся парням, вызывают желание защищать, оберегать, любить. 
С первыми двумя пунктами я, пожалуй, даже соглашусь, но вот с третьим...
— А-а-а-арь! Ну ты чего, совсем заучилась? — Настя, одноклассница, соседка по лестничной клетке и по совместительству лучшая подруга сильнее, чем нужно, ухватилась за мою руку. — У нас сейчас большая перемена, между прочим! Пошли в магаз зайдём, а? Он тут совсем недалеко, а я так хочу шоколадку.
Я одним движением вырываюсь из цепкой хватки, другим проверяю на смартфоне время. До начала заседания учсовета остаётся всего ничего.
— Нет, Насть, это без меня. Мне идти пора, мы сегодня наконец-то начинаем обсуждать сценарий выступления для выпускного. 
Быстро собрав вещи в кожаный рюкзачок, направляюсь к выходу. Морщусь, когда слышу вслед обиженное:
— Ты со своей учёбой и советами так и останешься одинокой девственницей! И групповые свиданки тебе не светят!
Да, так было всегда, и я совсем не обижаюсь на подругу. Просто как-то исторически сложилось, что я вроде как талисман всей параллели и особенно своего класса. Сказочная фея — милая, волшебная и абсолютно невстречабельная. За все восемнадцать лет жизни никто не признавался, не приглашал на свидания. Даже за косички толком не дёргали. 
И нет, совсем не изгой. Староста класса, друзья всегда были. Да, не первая красавица школы, но и не дурнушка. Просто... другая. Совершенно иной вид. 
Меня это никогда особо не волновало, разве что друзья доставать стали сильно. Последний год особенно. Постоянно, в каждом разговоре об этом упоминают. Даже если всё начинается с ядерной физики, заканчивается обсуждением, почему же у меня нет парня и как с этим бороться. 
И ни Насте, ни Вике, ни всем остальным не объяснишь, что меня не так уж сильно расстраивает тот факт, что я не схожу с ними и их очередными воздыхателями на новую часть «Мстителей» или не поем сладкой ваты в парке. 
Тем более что уже неделю как всё изменилось. И господи прости, лучше бы я оставалась феей.
— Староста, — как обычно, растягивая слова, — опаздываешь. Все уже заждались.
Открывает дверь и пропускает вперёд. Проходит мимо и садится на своё место, аккурат напротив меня. Знаю, что смотрит, но в ответ не посмотрю. Хотя бы потому, что осталось каких-то жалких тридцать секунд, за которые нужно унять предательскую дрожь в руках и собрать мысли в кучу. 
Потому что уже неделю мы с ним созваниваемся дважды в день.
Потому что от звуков его голоса даже здесь и сейчас становится жарко. 

                                                                           ***
                                                            
Звонок мобильника разрывает тишину слишком неожиданно и слишком громко. Карандаш съезжает с намеченных контуров, и название стенгазеты, посвящённой будущему выпускному, из идеального превращается в надеюсь-это-можно-переделать. 
Смотрю на экран и хмурюсь. Все нужные номера у меня забиты в контактах, а этот не определился. Уже тянусь к красной полоске отказа, но вспоминаю, что после сегодняшнего собрания ещё не успела внести телефоны всех новых членов. 
— Привет, староста! — как всегда, бойкий и весёлый голос. Весь, как он сам. 
Стас Афанасьев, председатель выпускного комитета. Уж не знаю, чем его заманили наши учителя, но это должно быть что-то поистине грандиозное. Как же, величайший раздолбай всея школы — и занялся полезным делом. 
И хотела бы сказать, что место ему досталось только за смазливую внешность и возможность не тратиться на приглашённые группы, но не могу. Ведь и учится-то наше солнышко прекрасно, и даром что на половину уроков либо просто забивает, либо мается всякой хренью, и в спорте-то он, несмотря на то, что вечерами в гаражах зажигает весёлым хардкором, прекрасно справляется. Даже в волейбольную команду школы входил одно время. 
Но самое главное — это, конечно, обаяние. Поистине дьявольское, способное даже из нашей злющей старой мужененавистницы директрисы сделать ласковую кошечку. Об остальной женской половине и говорить нечего: по нему сохнут процентов, наверное, семьдесят, не меньше. 
Только вот, видимо, нет достойной в наших рядах, раз такой молодец и до сих пор один. Это состояние у него, конечно, надолго не сохраняется, но и появляется с завидной регулярностью.
— Староста, — снова тянет, словно жвачку на палец наматывает, — ты там что, уснула? Я поговорить хотел.
Встаю с колен и разминаю затёкшие мышцы.
— Хотел — говори, — понимаю, что грубее, чем нужно, и совсем мне не свойственно, но по-другому не могу.
Видимо, и правда слишком устала. 
— Как грубо, — фыркает и шуршит чем-то. Звук громкий и довольно неприятный. — Звиняй, это у нас тут творческий процесс в самом разгаре. Я чего спросить хотел: ты не против, если мы сценарий всем миром продумаем? Знаю, что ты этим обычно одна занимаешься...
— Хорошо, — опускаюсь обратно и усиленно тру ластиком лишнюю черту. — Всем миром так всем миром. Только сразу говорю: собираться тогда придётся чаще. Раза три в неделю как минимум.
— Замётано! — На фоне появляются чужие голоса, шума становится ещё больше, и я понимаю, что он, скорее всего, опять в каком-нибудь гараже готовится к очередному концерту, вместо того чтобы корпеть над книгами.
Ну а что, он уже аж две недели как совершеннолетний, теперь можно хоть до утра безнаказанно шариться по улицам. И даром  что экзамены на носу.
В голове с пугающей быстротой возникает его образ. 
Стас высокий, с вечно идеальной модной укладкой и абсолютно не дизайнерским прикидом, что его нисколько не смущает и не портит. С хитрым прищуром серых глаз и чуть полноватыми, чётко очерченными губами, широкими скулами и волевым подбородком. А фигура… Чтобы попускать слюни на его торс, обтянутый тонкой спортивной футболкой, девушки даже физру не пропускают. Мистер Совершенство, одним словом. 
Не понимаю, почему так раздражает, раньше ведь такого не было. Даже больше: Стас, пожалуй, единственный парень, к которому я испытываю симпатию. Но это больше похоже на увлечение звездой: он тебе нравится, но ты понимаешь, что никогда не будешь рядом. 
— Староста... — Скрипит железная дверь, и все звуки, кроме его голоса, стихают. — У меня ещё один вопрос есть.
Даже тембр голоса меняется. Из весёлого и насмешливого становится серьёзным и... не знаю даже каким, но внутри всё замирает.
— Какой? — проговариваю делано безразлично, ничем не выдавая волнения.
— Тебе и правда парни неинтересны? Что, вообще никто? 
Этот вопрос я слышу уже раз тысячный, и даже нижнее веко начинает нервно дёргаться.
— Вообще никто. 
— Я думаю, ты неправа, — усмехается как-то слишком хитро. — Ну или те, кто пытался завладеть твоим вниманием, пытались неправильно. — Слышу, как кто-то из друзей окликает его привычным «Стася» и в который раз удивляюсь, как ему может быть всё равно, когда его называют женским именем. — Я тебе позвоню сегодня вечером, ок? Только ты мне сейчас пообещаешь, что возьмёшь трубку и не бросишь, пока я сам не скажу.
— Что за детский сад? 
— Пообещай. А если нарушишь обещание, я всё на выпускном сделаю так, как я хочу. Наряжу тебя в...
— Хорошо, я обещаю. 
Отключаюсь, не дожидаясь ответа. Сама не знаю, зачем согласилась, ведь хорошего он точно ничего не придумает. Просто... Его слова про попытки и... Он что, правда собирается привлекать моё внимание? Стас Афанасьев? Бред. 
Ближе к ночи, когда выхожу из ванной, вижу на телефоне три пропущенных. Все от него. Тупо пялюсь в горящий экран и не могу понять, чего больше: облегчения или сожаления? Ведь вряд ли позвонит ещё...
Но новый входящий вибровызовом проезжается по ладони, и телефон чуть не выскальзывает на пол. Желудок в предчувствии скручивает, а к горлу подступает ком, и я чуть ли не на последних гудках отвечаю.
— Очень плохо, Арина. Ты обещала взять трубку. 
Отрываю телефон от уха и снова смотрю на контакт. Он. Но почему тогда Арина вместо привычной старосты, да ещё и таким голосом, словно... Словно другой человек.
— Но взяла же. Ты не говорил, когда именно позвонишь. — Растираю полотенцем влажные волосы и забираюсь с ногами на постель. 
— И чем же ты занималась? — всё ещё с нотками недовольства, но уже спокойнее. 
— Мылась, представляешь? Люди перед сном обычно так делают. 
Снова хмыкает и говорит приглушённее, словно ближе к губам поднося микрофон смартфона. 
— Вернёмся к нашему разговору. Ты, Арина, очень красивая девушка. И я никогда не поверю, что тебе никто не оказывал знаки внимания. Лично знаком с несколькими желающими видеть тебя в своих девушках. — То, как он голосом выделяет моё имя, заставляет всю обратиться в слух. — Но допустим даже, что никто из них не нравится тебе, но ведь от желаний молодого организма никуда не убежишь. Неужели никогда даже порно не смотрела? 
— Смотрела, представь себе. Переигрывают, не зацепило. Афанасьев, серьёзно, с чего такой интерес нездоровый? У меня и без тебя дятлов, долбящих по темечку, хватает. — Бросаю мокрое полотенце на пол, но, подумав, встаю и вешаю на сушилку в ванной. 
— Ты сейчас не слишком-то похожа на сказочную фею, — довольно так протягивает и снова усмехается. А у меня аж пальцы зудят стереть эту наглую ухмылку с его лица. — Но так даже лучше. Я рад, что со мной ты настоящая. И насчёт порно я с тобой полностью согласен. Но что если... Если мы попробуем разбудить твою чувственность? — Делает паузу и неожиданно резко продолжает: — Сядь на постель. Или на стул. Неважно, главное — чтобы спина была свободна.
— Спина? — растерянно оглядываюсь и упираюсь взглядом в закрытую дверь комнаты. Хорошо хоть не услышит никто наших с ним ночных бдений. — Ну села, и?
— Собери волосы в хвост. — Сама не знаю почему, но беспрекословно тянусь за резинкой и перетягиваю все ещё влажную копну на два раза. — А теперь представь, что я здесь, рядом с тобой. Похожу к тебе со спины и аккуратно оттягиваю волосы. Освобождаю чувствительный участок шеи сзади, и...
— Стас, ты что, совсем с катушек съехал? Что... 
— Не перебивай. Сиди тихо и закрой глаза. — Сейчас у него и правда совсем другой голос: гораздо ниже и с хрипотцой, от которой по позвоночнику вниз проходит ток. — Ты обещала, помнишь? 
Киваю, словно он может увидеть. Возвращаюсь в прежнее положение и жду. А Стас словно мысли мои читает, и, как только я закрываю глаза, продолжает:
— Я смотрю на тебя и медленно подхожу, почти вплотную, почти касаясь твоей спины. Наматываю на руку собранные в хвост волосы и слегка оттягиваю, не больно, но ощутимо. Тебе нравится, я вижу. — Сглатываю слишком громко, молюсь, чтобы он не услышал. Потому что слишком реально представляю его за своей спиной. Кажется, даже слышу ненавязчивый аромат шампуня и геля для душа: от Стаса всегда пахнет только так, и мне это нравится гораздо больше запаха дешёвой туалетной воды и пота, которыми обычно несёт от других одноклассников. — У тебя очень красивые волосы, но ты так редко их распускаешь, — говорит с лёгким укором. — Я пропускаю несколько прядей сквозь пальцы и медленно спускаюсь ниже, невесомо почти касаюсь губами открывшейся шеи. Ты испуганно вздрагиваешь, но я удерживаю тебя на месте, свободной рукой сжав предплечье. Продолжаю легко, одними только губами водить по нежной коже. Я недавно отболел, так что они до сих пор шероховатые, сухие, но тебя этот контраст только заводит, ты сильнее выгибаешься навстречу. Хочешь большего. — Я словно тянусь за его словами, по инерции отклоняюсь назад и зачарованно веду подушечками пальцев там, где должны быть его губы, чуть царапаю ногтями. В голове вакуум, словно выпадаю из реальности. Да, хочу большего. Однозначно. — Твоя кожа такая нежная и светлая... Хочу увидеть на ней свои следы. Чтобы после тебе пришлось носить водолазки с воротом. Ты ведь не хочешь рушить образ в глазах учителей и одноклассников? Только мы с тобой будем знать, насколько ты на самом деле отличаешься от образа милой феи.
Даже на самодовольство, которым его голос буквально пропитан, не обращаю внимания. Потому что понимаю, что такая тайна только для нас двоих невероятно притягательна. Чтобы заиметь такую, можно пересилить стыд, от которого, кажется, даже пресловутые кончики волос краснеют. А Стас продолжает всё так же хрипловато, почти на уровне шёпота:
— Но пока что я сдерживаюсь. Веду дорожку поцелуев ниже, стягиваю рукой лямку твоей майки — пускай будет майка? — и дохожу до плеча. Кожа под моими губами покрывается мурашками, когда я добавляю кончик языка. Не могу удержаться, хочу попробовать тебя на вкус. Давно хочу, очень, — снова тянет, смакует, словно на самом деле пробует. — Мне нравится. Мне так нравится, что я не удерживаюсь и сильнее сжимаю рукой плечо, тяну тебя на себя, ещё ближе. Представь, как я губами втягиваю мочку уха, посасываю, и ты закусываешь губу, чтобы не застонать в голос. 
Да, я и правда закусываю. Только это не так уж эффективно работает, потому что тихий стон всё-таки срывается с губ, и я замечаю это, только когда слышу его довольное хмыканье. 
— Значит, уши — твоя эрогенная зона? Я запомню. 
Мой разум кричит, что нужно прекратить это, сбросить вызов, но тело будто оцепенело, даже трубку от уха не оторвать.
— Я продолжаю тебя целовать, мокро, оставляя слегка заметные тёмные следы, кусаю за плечо, спускаюсь к выпирающей лопатке и обвожу языком, сильнее оттягивая майку. Прохожусь пластиковым шариком с небольшими шипами по позвонкам, и ты выгибаешься, как кошечка...
— Шариком? — выдаю на автомате и сама поражаюсь сиплости своего голоса.
— Да. У меня проколот язык, ты не знала? Давно уже, класса с девятого. Говорят, с пирсингом гораздо приятнее целоваться. Но ты же не поверишь просто так, правда? Ты практик и захочешь проверить. Это ведь будет твой первый поцелуй? Когда я разверну твоё лицо к себе, нажимая большим пальцем на подбородок, вынуждая приоткрыть пухлые губы, впустить меня. Возможно, ты представляла, что это будет более нежно и невинно, но уж прости, я слишком долго этого хочу. Поэтому сразу вторгаюсь языком внутрь, облизываю сладкие губы, а когда ты начинаешь несмело отвечать, сильнее тяну за волосы, чтобы ты запрокинула голову, и поцелуй становится ещё сексуальнее. 
Я так сильно зажмуриваюсь, что перед глазами пляшут цветные круги, а во рту чувствуется металлический привкус крови, потому что закусила губу до крови. Чтобы просто не закричать. 
— Арина, скажи?
— Что? — выдавливаю из себя, когда понимаю, что он ждёт ответа.
— Какими будут наши поцелуи дальше? Ты позволишь мне делать с твоими губами всё, что я захочу? Будешь послушно отвечать на мои ласки, вторить движениям языка или сама захочешь задавать темп? 
— Я... Я не знаю... —  мямлю вместо уверенного «Такого вообще никогда не будет, очнись, Афанасьев!»
А он продолжает, и по голосу слышу — улыбается. Нахально, как и всегда.
— Значит, всё в моих руках, да? Как и ты. И знаешь, мне уже мало одних поцелуев. И «почти» — это слишком далеко. Поэтому я вжимаю тебя в себя, твои лопатки ощутимо врезаются в мой торс, а мои руки... Мои руки проводят подушечками пальцев до самых кончиков твоих, но не переплетают их, как ты ожидаешь, а слегка разводят в стороны, чтобы в следующий момент сжать через тонкую ткань твою грудь. 
Перехватывает дыхание. Рука замирает аккурат перед... Неужели сделаю? Прямо сейчас, слушая его? 
— Ты ведь только после душа, собиралась спать. Бельё тебе ни к чему. И я чувствую под своей ладонью приятную тяжесть. Сжимаю, снова припадаю губами к шее, глушу твой протест твоими же эмоциями. Которых становится слишком много, когда твёрдый сосок оказывается между пальцами. Играюсь с ним, провожу ногтём по кругу, а ты уже не сдерживаясь стонешь и откидываешь голову мне на плечо.
Падаю на мягкое покрывало спиной и выгибаюсь до хруста. С беспомощным всхлипом проезжаюсь вперёд, трусь, чтобы хоть как-то уменьшить тактильный голод. Никогда такого не испытывала, и сейчас это и много, и мало одновременно. Рука уже давно вторит его движениям. Я раньше пыталась, но никогда это не было даже просто приятно, а сейчас... Сейчас я душу готова продать за то, чтобы Стас и правда оказался рядом. 
— Да, Арина, умница. Продолжай. Я слышу что ты делаешь. — На фоне звук, как будто он снимает кофту или футболку. Но если ещё и это представить — точно не выдержу. — Тебе хорошо? А когда это будут по-настоящему мои руки, тебе будет во много раз приятнее. Когда я снова тебя поцелую…
Слышу мамин голос за дверью, и всё, что успеваю, — скатиться с кровати и на лету нажать сброс, проклиная всё и вся, прежде чем она входит. Хорошо, что горит только настольная лампа, это даёт пару секунд перевести дух, хотя сердце так и продолжает стучать где-то в горле, и мне кажется, что что бы я ни делала, мама сразу раскроет, как увидит. 
Увидит растрёпанные волосы, искусанные губы, бешено блестящие глаза и красноватые полосы на шее, потому что кожа слишком чувствительная. 
Но мама не замечает, только ворчит, что мне пора к лору, раз не слышу ни стуков, ни окликов, и кладёт на стол забытую на кухне тетрадь по русскому. 
А я ещё полчаса просто лежу на полу рядом с кроватью и пытаюсь привести дыхание в норму. Понять, что вообще случилось. Не получается. Как бы ни старалась, не получается составить в голове логическую цепочку, которая привела бы к такомузвонку Афанасьева мне. 
Как он там сказал? Давай попробуем пробудить твою чувственность?