Преступление страсти

Преступление страсти

После пива на Леху накатывали приступы человеколюбия и если ему в это время не мешали следовать золотому правилу "Не делать сегодня то, что можно перенести на завтра", можно было быть уверенным - во­круг все будет спокойно. Ни на какие эксцессы в этом состоянии он не поддавался.                                        

Но сегодня было не так. Родной батя по кличке "Дурак", прожива­вший с незапамятных времен сторожем в треугольнике "турбаза-бутылка-стакан", растолкал его, срубившегося после обеда в обнимку с любимым журналом "Человек и закон", и стал доставать с ремонтом бредня, ко­торый был порван по пьяной рыбалке с закадычным другом Андрюхой и ко­торый, долбаный ты козел, один фиг сегодня тебе не нужен!..

Как не лягался сонный Леха, но Дурак нынче ещё не похмелялся и, подверженный тряске, тряс и сына, и таки растолкал. Кровинушка хотел двинуть бате в рыло, но это, во-пе­рвых, противоречило гуманистическому настрою, во-вторых - дня на три придется валить из дому, пока Дурак не набегается со своим двуствольным пугачом двена­дцатого калибра и не наорется "Убью, собаку!". Они ограничились не­однократным посыланием к матери, известно какой и в процессе этих препирательств Леха встал и свинтил от греха подальше к Андрюхе.

У его друга была достопримечате­льность - кобыла Машка - будучи жеребенком, она досталась отцу-покойнику после раздела имущества их последнего в районе колхоза имени начдива Чапаева. В довесок к жеребенку шла двуколка.

Все это, в свою очередь, перешло по наследству к сыну.

Андрюха холил и лелеял пегую с белой звездочкой на лбу шестиле­тку, как его бывшая жена, выгнанная пинком под зад за гульбу, свое ленивое упитанное тело.

Вот и сейчас Леха застал друга с ведром и щеткой, шоркающим любимицу.

- Че? - сказала Андрюха, не переставая заниматься кобылой.

- С Дураком поцапался, - ответил друг, усевшись на чурку и обло­котившись спиной о стену сарая.

    - Да починим мы этот хренов бредень!.. Завтра.., - Андрюха тоже придерживался золотого правила лежебоки, но не по душевной склонности, как Леха, а из-за избыточного веса.

- Ага, - лениво согласился Леха, у которого под крышей еще по­гуливали пивные пары.

- На хер нужно, да? Сёдни пятница, а мы будем выежываться с ним!

- Ну... Он че-то на взводе сёдни. Не похмелился, мудила. Чуть по таблу у меня не схлопотал. Еле сдержался, мня!

 Андрюха, отдавшись чистке, молчал минуты три.

- Че седни делать будем? - наконец разомкнул он рот.

- Нажраться бы! - возмечтал кореш.

- А у тебя бабки е?

- Полный голяк!

- Такая же херня!

Покончив с кобыльим туалетом, Андрюха похлопал животное по кру­пу, вылил ведро за забор и присел рядом с Лехой на другой чурбак.

- Один вариант е, - сказал он, закуривая, - на зер­носкладе доска есть хитрая, в стене со стороны Панькиной пади - мне Дуркины сказали - они уже так коммуниздили... И к бабке Насте. Мешок зерна - две литры самогонки.  

- Не подловиться бы, мня...

- Ну, на хер!.. Там все четко! - возразил друг. - Тихоныч вечно в сторожке балду парит. А до склада – идти и идти!.. И провод теле­фонный тайфуном сорвало...

- А че! - заводится Леха, - Давай! Хули делать!... Стемнеет!..

- Кой хрен стемнеет!.. Щас!..

Желудок у Лехи - тончайший индикатор опасности. – Ладно, сейчас так сейчас... Только на дальняк схожу...

…Все прошло как по нотам. И не тёмной ночью, а в три часа дня. Машку, запряженную в двуколку с хорошо промазанными солидолом осями, оставили в рощице неподалеку от склада.

К задней стене склада подступал густой кустарник - идеальное ме­сто для кормящихся на халяву.

Доску Андрюха нашел почти сразу. Он пролез внутрь и минут через

пять, показавшихся нетерпеливому Лехе целой вечностью, кряхтя и пы­хтя, просунул наружу грязный и тяжелый мешок.

Через полчаса они были у северной' окраины бывшего колхоза имени Чапаева, там, где в падь спускались зады сельских огородов и среди них - лидера местного самогоноварения – бабки Насти.

   Злоумышленники восседали на краденом мешке, полупросунутом под сиденье и присыпанном сеном и юркий маленький живчик Леха напирал на грузного Андрюху. - Давай, коли ее на три!

- Да не подпишется она! - отбивался кореш. - У нее такса четкая! Хватит нам и двух до усрачки!

- Завтра догнаться! - не унимался друг,

- Да отвали, не подпишется говорю!..

…На зеленом поле паслись: семь коз под предводительством почтенного козла Гришки, три стельные коровы - все бывшие любовницы пасшегося тут же быка Борьки, и две молодухи-нетели, одну из которых – Зорьку, пе­струху с белой головой - Борька домогался с самого утра и которая на все его приставания поворачивалась боком и, мыча и клоня голову долу, норовила боднуть.

Легкой победы никак не получалось и в глазах у Борьки засветились крохотные искорки ярости.

Он презрительно отвернулся после очередного безуспешного подхода к строптивой и обрезанным рогом ковырнул землю: гордость чистопородного симментала была уязвлена какой-то безродной пеструхой, чье потомство он был приставлен аристократизировать.

Пришедшая на обеденную дойку железнозубая и химковолокнистая Ма­рия Ивановна застала Борьку у самого леса точащим свои обрубки о бе­резу. Доярка, под звон молочных струй о подойник, выглядывала из-под коровьего брюха и дивилась на ни разу за три года не виданную такую бычью придурь.