Превыше закона

Превыше закона

От горизонта и до горизонта не было ничего — только растрескавшаяся, в пыль выжженная земля. Негде спрятаться, негде укрыться. Женщина бежит, оставляя в пыли красноватые следы — стопы истёрты в кровь, исколоты шипами и колючками, избиты о камни. Но она бежит, бежит, не видя уже перед собой пути, бежит, не надеясь ни на что.

Бежит, прижимая к себе своё единственное дитя. Пока она жива — она не отдаст его.

Пока она жива, он будет жив.

У неё не было ни помолвки, ни свадьбы: лишь сухое «Теперь это твой муж, служи ему».

А потом...

Мужчина в алых одеждах швыряет её на ложе: она его жена, она ему должна супружеский долг.

Мужчина в алых одеждах с отвращением смотрит на её сына, её первенца с тёмной кожей и чёрными, мягкими, как кошачья шёрстка, волосами:

— Он должен быть бел, как я, и светел, как я! — брезгливо бросает он. — С каким асуром ты согрешила, тварь?! Сначала гонишь меня, крича, что мои прикосновения болезненны, потом отдаёшься мне, как последняя дрянь, а теперь рожаешь не пойми что!

И первенец смотрит на него в ответ — синими своими, ясными, пронзительными глазами.

И мужчина в алых одеждах сам чернеет лицом, падает на колени, лишённый сил и блеска.

— Убей его! Убери его прочь! Как смеет... это порочить меня, своего отца?! Прочь от моего взора! Если... если я увижу его — он умрёт! А теперь, жена, — его голос стал почти ласков, — покажи мне нашего сына ещё раз.

Как скрыться от взора того, кто видит всё? Как спрятаться от самого Солнца?

Как быть, если совсем одна, если нет ни отца, ни матери, ни родни — никого в целом свете, потому что и не родилась даже, а создали однажды, только затем, чтобы выдать за солнечного бога замуж?

Женщина просила о помощи деревья, но деревья отказались: за такой грех Солнце иссушит их листья. Она умоляла кусты — кусты напоминали, что муж в своём праве. Травы — но и травы отказали ей. Суровые камни иногда укрывали её ненадолго, но и только: они плевали на законы, но им был дорог их зелёный мох, который Солнце уж, конечно, не пощадило бы в попытке выманить беглую жену.

Только Ночь, подруга всех преступников, давала ей передышку, отправляя Солнце спать. Только Чандра, легкомысленный бог Луны, порой усаживал её подремать на свою колесницу и вообще вёл себя так, словно она по-прежнему ему уважаемая невестка, а не презренная беглянка.

Но здесь, в пустыне на краю света, не было ночи и не бывало луны — только вечный день и вечное палящее Солнце. Муж наконец загнал её в ловушку.

У неё оставалась последняя надежда, последняя тень: она самая, Чхая — Тень от Облака. Прижав сына к груди, она упала на землю и закрыла глаза, ожидая гибели. Пусть она умрёт, но сын — Шани, она назвала его Шани — останется жив. Пусть он вырастет красивым и справедливым, пусть её мёртвое тело послужит ему укрытием, а звери и птицы принесут ему питьё и пищу. Пусть...

В горле стоял ком, но слёз не было: она так давно не пила воды, что плакать было нечем.

* * *

А потом на спину ей упала первая капля — крупная, тяжёлая капля дождя.

Облака затянули небо, закрывая её (и сына, главное — сына!) от взгляда супруга. Серебряные, синие, серые струи прошили небо, связывая его с землёй, превращая пустыню в цветущий луг, исцеляя измученные ноги, омывая усталое тело.

Сама себе не веря, Чхая поднялась на ноги, раздвигая пелену дождя перед лицом и щурясь, силясь хоть что-то разглядеть. Надо было снова бежать, но не было сил. Шани, припавший к груди и не нашедший в ней молока, а только кровь и гной, тихо скулил, как побитый щенок.

— Не бойся, — сказал голос, которого она не знала. — Ты не одна. Ты больше никогда не будешь одна.

Белая лошадь неспешно шла к ней по лугу, по колено в зелёной траве — беременная белая кобыла с золотой гривой и длинным золотым хвостом. Насмешливо фыркнув, она ткнулась мягкими губами Чхае в плечо, словно ободряя, и легла, позволяя залезть себе на спину. Словно понимала: иначе не получится, иначе уже не хватит сил.

— Держись за шею, — сказал другой голос, странно похожий на её собственный. — И крепче держи сына.

И белая лошадь поскакала — быстрее, быстрее, быстрее, так, что самый ветер не мог бы угнаться за ней, так, что за ней едва ли мог уследить человеческий взгляд. И вместе с ней неслись дождевые облака, вместе с ней неслась гроза и пляска молний.

Всё замерло у простых деревянных ворот.

Такие бывают в людских селеньях, да не в самых богатых — деревянные, крашеные как попало, лишь бы ярко, с кусками соломы, торчащими там и сям. Лошадь снова легла на землю, позволяя спуститься. Шани проснулся и снова плакал, руки ныли — столько времени цепляться за шею и гриву, но всё это было неважно, если, вопреки всему, им нашлось наконец убежище.

Лошадь развернулась задом и крепко лягнула ворота копытами.

— Эй, кого там среди ночи принесло? — раздался недовольный женский голос. — Сейчас как мужа разбужу, как отходит он вас по бокам... — но ворота она открыла.

Круглолицая, простоватая и в то же время хитроватая на вид, в пёстрой крестьянской одежде — так сразу и не заметишь крутые рога на голове. Неужто асури?

— Сестричка, что ж ты стоишь-то одна под дождём, мокрая совсем, да ещё с ребёнком? — живо сменила она тон, едва увидев Чхаю. — Ты проходи, проходи, эк же тебя жизнью потрепало. Муж! Муж, просыпайся, бесполезная ты скотина, разведи огонь, тут человеку согреться надо!..

Чхая оглянулась, собираясь поблагодарить волшебную лошадь, но той уже и след простыл.

* * *

Муж был не меньше рогат, чем его жена — а вот одет куда меньше, так, в какую-то тряпицу на бёдрах. Зато приволок с собой здоровенный, чуть не с себя самого размером, топор о двух лезвиях.

— Вот же бесполезное существо! — вздохнула женщина. — Ему говорят: огонь разведи. А он что? Оружие тащит. Нанди, убери топор, никого не надо убивать. Иди кремешок возьми, я тебе говорю.