Причем здесь любовь?

1. Состояние нестояния.

Никита

В Ростове снег с дождем. А я уставший, злой и голодный.

Там где должна стоять пресса и журналисты с камерами — пусто.

Не удивительно. Мы не та хоккейная команда, к которой приковано внимание журналистов, не те, кто в центре внимания.

Мы — те, кто вечно плетется в хвосте, кто в какой-то момент просто теряется среди других команд. Проклятие середнячка. Ни тебе ярких побед, ни тебе позорных поражений. Соответственно летели мы, в каком-то тесном кукурузнике, никакого тебе частного самолета, VIP сервиса и клубники с шампанским. А ведь мы впервые в этом сезоне вывезли в ничью. Пацаны, да и я в том числе, просто выжаты, сборы, тренировки, притирка команды с новым тренером, затем снова тренировки. Высокие, загорелые, местами перекачанные мы смотримся достаточно внушительно, на фоне уставших и каких - то бледных пассажиров.

— Никит, гоу с нами?

Подлетает ко мне Лапша. Он же Боря Лапшин второй вратарь основы.

Машу башкой отрицательно. Мне не до клубов. Совсем.

Проклятое колено вроде отпустило, но всё равно напоминает о себе, как та бывшая с претензиями. Хочет — болит, хочет — отпускает.

И, главное, от него теперь всё зависит: когда я снова выйду на лёд и выйду ли вообще. Я бы мог, по-хорошему, даже не лететь с пацанами. Всё равно отсидел на банке, наблюдая, как Барс разносит наших в хлам.

И что я могу сделать? Да ни хрена.

Сиди, Никита, радуйся, что хоть третьим номером еще числишься.

Полгода назад Металлург рвал за меня задницу, готов был платить бешеные бабки, чтобы я пришёл и стал их золотым козырем. Считали, что вдохну новую жизнь в команду, подтяну её к вершине. А я ведь верил. Реально думал, что смогу. Держал ворота сухими и в мыслях уже примерял форму сборной России.

Серьёзно. Ох, и клоун.

И что? Полёт вниз чугунной гирей. Без шансов.

Жму, руки пацанам, тренерам, собираюсь уже свалить и забыть очередные сборы как страшный сон, но нет. Тормозит меня наш новый тренер. Разворачивает для разговора, будто я ещё что-то не понял. Глаза в пол, мрачная рожа, а он всё равно своё тянет. На ломаном английском вещает, что вот-вот, ещё немного, и я снова в основе. Говорит, что рано мне после травмы выходить.

Свежо предание, да верится с трудом, как говорится.

Показываю указательным и большим пальцами ему ок и, уходя, напарываюсь на хмурый взгляд Михалыча. Уже по его лицу вижу — сейчас опять грузить начнёт.

— Ты не криви морду, Никит, а слушай и внимай своей колотушкой, – тычет указательным пальцем мне в лоб Михалыч. — Как нам тебя выпускать против Спартака, если ты посыплешься уже на молодняке с Орленка?

Киваю ему болванчиком, мол, понял-принял. А по факту нифига я не согласен.

— Ты вообще услышал, нет? — продолжает давить, не успокаивается. — Мне твой гонор уже вот где! — рукой под подбородком чертит.

— Да, понял, — отвечаю через силу.

— Ну, вот и уматывай до понедельника, отдыхай. И чтоб с коленом без самодеятельности, ясно?

Он наставляет на меня указательный палец, словно реально за мной следить будет.

Закидываю сумку на плечо и ухожу, прихрамывая. Михалыч позади ещё что-то бубнит недовольное мне в спину, но я уже не слушаю. Плевать. В потоке людей двигаюсь, сомнамбулой, не смотря на шум вокруг. Колено ноет, но это вообще последнее, о чём сейчас думаю, пока коллега по настроению, угрюмый и молчаливый таксист, везет меня по новому адресу. Собственная хата представляет собой сорок квадратных метров в заднице мира, из которой до универа и на тренировки по пробкам мне пилить около часа точно. Но на которую, таки расщедрился мой папаня. Все таки свое жилье кажется раем, особенно после съемного клоповника, царства тараканов, срача и вони носков моих сокомандников.

Едва закрыв за собой дверь квартиры, бросаю ключи на тумбочку, а в комнату спортивную сумку. Быстрый душ. После которого, наконец падаю на кровать, словно подкошенный.

Отцу и матери пишу только: «Прилетел. Всё норм».

Большего ни им, ни мне не нужно.

***

Меня будит чей-то настырный звонок в дверь. Но я даже не шевелюсь. Слышу, как мой сосед по хате, а заодно и сокомандник Серёга Татаринцев, тяжело топает по коридору мимо моей комнаты. Серый единственный кому я предложил пожить у себя. Остальные пацаны свинячили, роняли крошки, не мыли посуду и сжирали всю мою еду, когда заваливались с девчонками и бухлом ко мне без спроса. Поэтому когда в очередной раз раздается какой-то шум и чьи-то голоса я просто натягиваю подушку на голову и отворачиваюсь к стенке. Мысленно молясь, чтобы от меня отстали. Дали досмотреть этот чёртов сон.

Но нифига. Они ржут. Орут.

И я точно не засну больше.

Плюс ко всему прочему, я чувствую, что начинаю заболевать. Глотать неприятно и морозит. Замечательно просто.

Отбрасываю с раздражением ортопедическую подушку в ноги и, она глухо ударяется об стену, падая за кровать. Щурюсь от яркости экрана телефона, которая едва не выжигает мне сетчатку глаза, когда я пытаюсь посмотреть который сейчас час.

Поздний вечер. Часы показывают что-то около девяти. Спал я больше, чем планировал, в итоге голова теперь тяжёлая, а тело словно налито свинцом. Делать нечего, пора вставать. Едва не перецепившись у порога о собственную спортивную сумку, я, наконец, выбираюсь раздраженный из своей конуры.

— О, смотрите, деда проснулся, — скалится в дружелюбной улыбке Серый, едва я переступаю порог большого зала. ­

— Чё это тебя так развезло Никитос? Я, между прочим, в половине одиннадцатого завалился, как прилежный ученик, а ты уже был в отрубе ни потрындеть с тобой, ни пивка попить. Ты вообще как, живой, все-таки сутки практически провалялся?

Забрасывает Серый меня вопросами, пока я, прищурившись сонным взглядом, окидываю толпу знакомых и не очень лиц, собравшихся в моей квартире. В воздухе стоит запах сладкого кальяна, женских духов и молодого, здорового мужского пота.