Причуда Нёрсина

Причуда Нёрсина

Сделав шаг за порог тридцатипятилетия, Нёрсин осознал, что скука, сопровождавшая большую часть его жизни, постепенно превращается в хроническую тоску. Бурная жизнь столичного гуляки, роскошные балы и приемы потеряли для него всякую привлекательность; семейные заботы обернулись бесконечной рутиной. Работа – о ней и говорить нечего: к обязанностям владельца торговой компании Нёрсин относился с небрежностью человека, чьё благополучие обусловлено сказочным богатством по одному лишь праву рождения.

Не одна человеческая жизнь потребовалась бы, чтоб растранжирить доставшееся Нёрсину наследство. Казалось, большего невозможно желать. В руках у Нёрсина были ключи ко всем дверям удовольствий, что сумело придумать человечество за эпоху своего существования.

Он тратил родовые богатства с прилежанием и усердием, но погоня за счастьем оставалась тщетной. Ничто не радовало его. Иллюзорной и бессмысленной виделась ему жизнь, кипевшая в столице.

Домашний врач разводил руками, выслушивая жалобы пациента. С точки зрения науки, видимых причин для угнетённости у Нёрсина быть не могло.

- Упадочные настроения – нередкое явление для людей вашего круга, - сообщил врач. – В таких случаях мы советуем проводить больше времени на свежем воздухе. Поездка на курорт, возможно, излечит ваш недуг.

Эти слова глубоко запали Нёрсину в душу. Не потому, что он верил в целительные свойства свежего воздуха, но по той причине, что втайне и давно лелеял мечту об иной жизни, разительно отличавшейся от столичного бытия. Еще с юношеских лет ему снились далёкие неведомые земли, высокие горы и берега морей – и он сам, в одиноком скитании, верхом на верном коне, с котомкой за широким молодцеватым плечом.

Две недели, преисполненные сомнений и надежд, пролетели, как уносимый ветром дым костра. По утрам Нёрсин просыпался в роскошной постели под впечатлением от вновь вспыхнувшей мечты. Запахиваясь в дорогой халат, он был уверен, что немедля прикажет седлать коня. Спускаясь по широкой лестнице к завтраку, он рассуждал, что прежде необходимо подкрепить силы и собрать в дорогу припасов; после завтрака, усаживаясь в кресло с сигарой, подсчитывал в уме необходимые для путешествия суммы.

К обеду решимость Нёрсина истончалась настолько, что он в сердцах мял и выбрасывал в камин заботливо составленный список вещей для путешествия. Однажды, рассердившись на себя за нелепые чаяния, он сжег все карты, которые до того велел слугам приобрести.

Выходя на послеобеденный променад с семьёй, Нёрсин преисполнялся блаженной уверенности, что нет жизни лучше, чем та, от которой он спешит отказаться. Милостивой улыбкой одаривал он свою супругу и двоих прелестных сыновей, резвящихся поодаль, кивал в ответ на приветствия слуг и вдыхал ароматы весеннего сада, разбитого его покойной матушкой на заднем дворе городского дома.

Но к вечеру крики сыновей утомляли его, а молчаливо-покорное присутствие жены вызывало не нежность, но раздражение. С трудом удавалось Нёрсину сдерживать гнев при виде праздношатающихся соседей, таких же, как он сам, бесцельных гуляк. Он злился, что не может, подобно им, наслаждаться моментом безделья, что их лица выглядят нарочито серьёзно, будто бы они решают важнейшие проблемы государства, а не обсуждают свежие городские сплетни. Наспех, без удовольствия, отужинав, Нёрсин спешил укрыться в своём кабинете, где не занимался своими бухгалтерскими книгами, как полагали домашние, но садился в кресло у окна и тоскливо таращился вдаль, на уходящие в небо пики далёких Серпент.

Ночью, лежа в постели, он корил себя за слабоволие и клятвенно обещался, что назавтра же вскочит в седло и умчится без оглядки в далёкое и манящее чужеземье.

Вероятно, этого бы так и не случилось, ибо и более юным подчас трудно преодолеть силу устоявшейся привычки. К пятнадцатому дню решительное намерение Нёрсина заметно пошатнулось, но случайно подслушанный разговор разжёг в его груди неутолимое любопытство.

Прогуливаясь по набережной в мрачном уединении, он остановился у перил, чтобы понаблюдать за ленивым течением реки Рэн, разделяющей столицу надвое. За его спиной на лавочке расположилась молодая пара, воркующая о своих делах; но тут промеж пылких шепотков и тихого смеха просочилось неожиданное обсуждение.

- … в Чиполе? Да, да, говорят, именно там. Ничего особенного, обычное захолустье. Две тысячи одинаково приевшихся друг другу лиц. Колдун, конечно, живёт обособленно. В башне или в замке, как говорят.

Нёрсин резко развернулся, роняя наземь краюшку хлеба, которым собирался покормить речных рыб. Влюблённые исчезли; на лавке сидели два молодых человека весьма респектабельного вида. Рассказчик, с важным видом облокотившись на спинку лавочки, дымил сигариллой; слушатель задумчиво и несколько отстранённо разглядывал мелкие камушки под ногами и накручивал на палец тонкие рыжеватые бакенбарды.

- Натуральная сенсация! - Закинув ногу в элегантной туфле на колено, юноша-рассказчик помахал сигариллой в воздухе, словно чертил какой-то оккультный знак. – В этих краях магия – редкая вещь. Кто бы мог подумать, что на окраине нашей великой страны её отнюдь не считают диковинкой?

- Может, легенда…

- Эту историю мне рассказал Ньёлль, а его репутация первоклассного рассказчика…

- Первоклассного враля…

- Не перебивай! Репутация Ньёлля заставляет поверить в эту так называемую «легенду».