Признание в любви с петлёй на шее.

Глава Первая «Мания».

«Вошла ты,
резкая, как «нате!»,
муча перчатки замш,
сказала:
«Знаете —
я выхожу замуж».
Что ж, выходите.
Ничего.
Покреплюсь.
Видите — спокоен как!
Как пульс
покойника». (с)

Владимир Маяковский.

«Будь хоть бедой в моей судьбе,
Но кто б нас не судил –
Я сам пожизненно к тебе себя приговорил». (с)

Константин Симонов.

В этот летний день заря в золотой парче пробудилась особенно рано. В небе растаяли тучки, вдалеке запели первые птицы, в воздухе запахло гречихой, мёдом и ожиданием чего-то необыкновенного, очень волнующего.

«Вот и настал день, который так долго ждали мои родители. Сегодня я выхожу замуж. За того самого «приличного молодого человека из очень знатного рода», которого до этого видела лишь один раз. Он не произвёл на меня должного впечатления; странный, слишком серьёзный, но очень красивый. Судя по всему, умный; успел рассказать мне о недавно прочитанной повести и семейных традициях других народов.
Почему-то мне кажется, что мы очень разные, и вряд ли наша семейная жизнь будет напоминать тихую гавань. Но объяснить это родителям не получится…»

– Таня, почему так долго? – дверь с громким скрипом отворилась, и на пороге возникла недовольная мама. – Ты можешь хотя бы в день собственной свадьбы быть не такой рассеянной?
Семнадцатилетняя девушка неохотно закрыла дневник и поднялась из-за стола.
Её личико было обрамлено светло-русыми волосами, большие глаза василькового цвета смотрели растерянно, даже обидчиво.
– А ну-ка, повернись! – мать с наслаждением сложила руки на груди. – Красавица! Улыбнись, не расстраивай гостей и будущего мужа.
– Чему же мне радоваться? – понуро спросила Таня в тот момент, когда родительница сильнее затянула шнуровку на её белоснежном платье. – Я его совсем не знаю…
– Ничего страшного, мы с твоим отцом тоже на свадьбе познакомились, и никогда не жалели о нашем союзе. Живём в любви и согласии.
Дочь фыркнула и потупила взор. Около двух недель назад она видела, как отец целовался с племянницей господ из соседнего поместья, её ровесницей. Но сказать об этом матери у неё не хватило духу, да и вряд ли бы та поверила.
– Оболенские принадлежат к высшей знати! – продолжила родительница. – За такой брак зубами держаться нужно! Все двери перед тобой открываются…
Таня не ответила. Накануне она читала книгу о юных балеринах и артистках театра. Девчушкам нет и двадцати, но они уже обеспечили себе безбедное будущее и увековечили свои имена для следующих поколений. Всего добились самостоятельно. А она, со своим слабым здоровьем и чересчур мягким характером, всегда будет оставаться в тени и «выезжать» на авторитете мужа.
– «Как-то всё… глупо», – подумала юная барышня, глядя на переливающуюся в солнечных лучах стеклянную дверную ручку.

***
– Примите от меня этот скромный подарок.
Мягкие ладони новоиспечённого мужа сомкнулись вокруг девичьих запястий. Золотой браслет с блестящим камушком лёг на тонкую бледную руку.
– Спасибо огромное, – пролепетала Таня, рассматривая правильные черты лица и светлые волосы юноши.
Родители не обманули, Константин оказался очень приличным и добродушным человеком. От него не исходило скрытой угрозы, он не торопил события, не заставлял невесту заливаться краской, и вообще, вёл себя так, словно они с Татьяной – всего лишь хорошие знакомые, а не люди, которым волею судеб придётся делить друг с другом ложе.
– Вам, кажется, неуютно здесь? Клянусь, я не имею никакого отношения к ватаге скоморохов и ручным медведям, – улыбнулся молодой человек. – Всё это – инициатива моих ближайших родственников.
– Знаете, – неожиданно для себя ответила девушка, – сначала я боялась, что нам будет трудно найти общий язык. Но сейчас поняла, что Вы – единственный, кто разделяет моё настроение. Неважно, что будет дальше. Но сегодня я не хочу отходить от Вас.
Родители невесты с наслаждением наблюдали за беседой. Всё складывалось наилучшим образом.
– Я же говорила, что они друг другу понравятся! – кивнула мать стоящему рядом отцу. – Танюша с утра такая невесёлая была, туча тучей, а сейчас – прямо светится!
– Дай-то бог, – просто ответил мужчина.
Ещё неделю назад, увидев заплаканное лицо дочери, он не сдержался и прикрикнул на супругу: «Что у тебя за привычка всех женить да замуж выдавать?! Это их личное дело!» Но сегодня готов был забрать свои слова обратно. Из этого союза будет толк.

***
Думы отца Татьяны оказались пророческими.
Поначалу новоявленные супруги стеснялись друг друга, предпочитали не оставаться наедине, и даже первую ночь после свадьбы провели по разным комнатам, пересчитывая подаренные деньги и обдумывая планы на дальнейшую жизнь. Чувства стали проявляться попозже, сами собой: робко, тихо, тягуче-медленно.
Константин принадлежал к породе деятельных людей. Говорил, что каждый день должен быть проведён с пользой, а уж о том, чтобы поспать днём, два часа распивать чаи или просто лежать, смотря в потолок, и речи быть не могло.
У молодого человека всё было расписано по минутам. Он вставал до восхода солнца, сразу приказывал подать завтрак, в который непременно входили фрукты и каша на молоке, так как это полезно, делал зарядку, умывался ледяной водой, проверял, всё ли в порядке в усадьбе, и не забыли ли крепостные протереть пыль и застелить кровати, после чего углублялся в чтение, изучение государственных вопросов или повторение пройденного ранее материала.
Большинство знакомых Константина уже и думать забыли об учёбе, посвятив себя семье и воспитанию детей, но молодой господин считал, что учиться нужно на протяжении всей жизни. Когда голова начинала болеть от чтения или пребывания в одном положении, он решал парочку арифметических уравнений, называя это «разгрузкой для разума».
Всё это привело к тому, что в свои семнадцать Константин стал одним из самых влиятельных и уважаемых людей в округе. Времени стало ещё меньше, месяцы проходили в разъездах и общении с представительными людьми, и он даже стал забывать о жене, которая была его полной противоположностью.
Кроткая и неуверенная в себе Татьяна производила неизгладимое впечатление на гостей усадьбы. Она была похожа на ангела, далёкого от всякой грязи и пошлости, заполонившей землю. Никогда не перечила мужу, смеялась над его шутками, многие из которых были «за гранью дозволенного», отводила взгляд, когда кто-то смотрел на неё дольше пары секунд, и разговаривала тихим голосом, похожим на шуршание осенних листьев.
Девушка была далека от точных наук, но восхищалась всем, что связано с искусством. Занималась рукоделием, вышивала платки, пелены и ковры, любила инструментальную музыку, и всякий раз при упоминании композиций гениев, вроде Моцарта, её лицо приобретало восторженно-почтительное выражение:
– Мир, в котором существует такие восхитительные, льющиеся из сердца симфонии, не может быть плохим!
При этом в быту Татьяна была дурковата и ленива; любила поспать подольше, не отчитывала девок за пыль на комодах и неубранные со стола тарелки, и считала, что постель вообще необязательно заправлять, ведь вечером опять спать ложиться.
Константин быстро смирился с привычками супруги и не считал нужным её «перевоспитывать». Достоинства Татьяны перекрывали недостатки: она верная, скромная и не задавала лишних вопросов, что ещё нужно?
По истечению двух месяцев брака молодой человек принял даже тот факт, что у них друг к другу нет никаких чувств, кроме дружеского участия. В конце концов, многие так живут. Он продолжал разъезжать по городам, помогая решать вопросы государственной важности, постоянно был в раздумьях, и жена казалась ему лишь своеобразным утолителем печали.
Стоило ему появиться на пороге, как Таня заваривала ему чай, в который добавляла «листики таёжных трав от головной боли», приносила плед, с интересом слушала о его проблемах и приключениях в пути, улыбалась и кивала головой.
Константин так привык к этому, что даже не считал нужным писать жене из поездок. Она знает, что с ним всё в порядке, разговаривать им особо не о чем, так к чему эти пустые письма? Но однажды, находясь в чужом и огромном Петербурге, молодой человек почувствовал странную тоску. Не помогали ни вкусные обеды, ни знатные люди, стремящиеся пожать ему руку, ни выигранные шахматные партии. Злясь на самого себя, он решил пораньше лечь спать, и во сне увидел задумчивую улыбку и добрые глаза супруги. Проснувшись, Константин долго не мог прийти в себя, и впервые отправил Татьяне письмо в несколько строк:

«Здравствуй, Таня. Как твои дела? Что нового дома? Я скучаю по тебе. Привезу тебе в подарок пару красивых платьев и ракушку, которую нашел около реки во время вчерашней прогулки».

Юноша не ожидал, что послание так круто всё изменит, но после того, как он вернулся домой, семейная жизнь потекла совершенно по-другому. Теперь супруги понимали, что успели полюбить друг друга, а возможно, любили ещё со дня свадьбы.
Через год Татьяна родила девочку, которую назвали Машей. Казалось, счастью молодожёнов можно было лишь позавидовать. Барыня, не так давно утверждавшая, что не видит себя в роли матери, словно переродилась и расцвела. Целыми днями от неё слышались ласковые слова в адрес мужа и дочери. А крепостные смахивали слёзы умиления и обсуждали, какой раскрасавицей вырастет девочка, ведь её родители – чистокровные аристократы с идеально правильными чертами лица. Но, увы, детская смертность в те времена была очень распространённым явлением, и Машенька умерла от детского инфекционного заболевания, не прожив и года.
Её смерть стала причиной полного душевного раздрая родителей. Татьяна около недели пролежала в бреду, смотря в одну точку и отказываясь от всякой еды, кроме кефира и чая, и после продолжала винить себя в смерти дочери: не доглядела, не оказала помощь. Доводы мужа о том, что в случившемся никто не виноват, на неё не действовали.
Куда более сдержанный и сильный духом Константин сам похоронил Машу и сделал на память о ней вклад в церковь. Горе невосполнимой утраты не отпускало молодых людей несколько месяцев, они стали часто ссориться и срываться друг на друга, но умели вовремя остановиться и попросить прощения.
Татьяна, не переставая, проклинала своё здоровье и уверяла, что никогда больше не будет рожать, дабы на свет не появилась ещё одна ослабленная кроха, однако, уже через полгода узнала о второй беременности.
Константин стремился обеспечить жене полный покой и ограждал от всех проблем. Даже девки на протяжении девяти месяцев ходили на цыпочках и разговаривали шёпотом. Сама Татьяна целыми днями молилась о здравии будущего малыша и тихо плакала.

***
Появившегося на свет мальчика назвали гордым и красивым именем – Владислав, для домашних – Владик. Татьяна решила пренебречь традициями, заявив, что сына будет воспитывать сама, не подпуская к колыбели нянек. Брать ребёнка на руки она разрешала только мужу. Константин отложил на потом все дела и некоторое время считал своим долгом проводить время с семьёй и следить за малышом, который рос не по дням, а по часам.
Кроткая, измученная страхами и сомнениями барыня временами даже не верила, что у неё мог родиться настолько сообразительный и шустрый сын. К одиннадцати месяцам он умел самостоятельно ходить и постоянно совершенствовал этот навык, уверенно поднимался по ступенькам и залезал на диван. Речь мальчика так же развивалась очень быстро: он умел произносить до двадцати слов, даже складывал их в небольшие предложения.
– Кажется, мы растим гения, – улыбалась барыня, наблюдая за сыном. – Только подумай, насколько он опережает сверстников в развитии!
Константин не разделял восторга жены. Он куда больше общался с людьми разных возрастов и социальных статусов, и давно понял, что гениев в обществе не любят и не принимают. Чаще всего завидуют и мечтают жить со свету.
Но слова Татьяны оказались пророческими. К двум годам Владик владел всеми частями речи, умел писать несколько букв и решать примеры на сложение и вычитание в пределах цифры пять. Мальчик рисовал фигуры, похожие на настоящих животных и людей, а его любимые игры усложнялись с каждым днём. Кроме того, он научился контролировать силу голоса, и если раньше ему интересно было: «Куда?» и «Где?», то сейчас самым частым вопросом стало: «А почему?»
Молодая барыня души не чаяла в сыне, то и дело кидая укоризненные взгляды на мужа, который, поняв, что самое страшное позади, вернулся к разъездам и переговорам. Дома он мог не появляться несколько дней, а то и недель, и мальчик воспринимал его как интересного, но чужого человека.
– Не могу я так! – изредка откровенничал Константин в разговорах с хорошими знакомыми. – Я человек деятельный, мне хочется с людьми общаться, видеть и заниматься чем-то новым. Не подумайте дурного, я люблю и сына, и жену, но не могу запереть себя в четырёх стенах и поставить семью на первое место. Пусть это звучит жестоко, зато правдиво.
Повзрослевший Влад вскоре сам понял характеры обоих родителей. Мама обладала всеми добродетелями, которыми славятся «лучшие женщины, жены и матери» – смирение, верность, набожность, готовность лечь костьми ради близких людей, ни дня не прожив для себя. Многие барышни даже подшучивали над её излишней скромностью, но что касается мужчин – каждый восхищался и завидовал вечно занятому господину Оболенскому.
Отец – рассудительный, целеустремлённый, общительный; неплохой человек, но совершенно не семейный. Он по-своему любил домочадцев; это выражалось во взгляде и улыбке, но его чувства и в сравнение не шли с благородной жертвенностью матери.
Мальчик бесконечно обожал родительницу, но как личность его больше интересовал папа. Мама говорила мало и только по делу, а отец знал множество увлекательных историй и любой урок мог превратить в весёлую игру.
Однако чем старше становился Влад, тем сильнее была заметна их с отцом разница в интересах и жизненных приоритетах, что нередко приводило к стычкам и спорам. Внешне мальчик был очень похож на Константина: те же светлые волосы, серые глаза, острые скулы и худощавое телосложение, но вот склад ума у него был творческий – как у мамы.
К тому же, Владик отличался крутым нравом и привычкой высказывать недовольство по любому поводу. Попытки Константина привить сыну любовь к арифметике и всякого рода научным трактатам раз за разом терпели крах. Оскорблённый Влад уходил в свою комнату, отец злился, обещая взяться за розги, мать вступалась:
– Оставь его, разве он, дурачок маленький, понимает, что говорит?
Но Константин любой ценой хотел вырастить из единственного сына «достойного человека», поэтому с шести лет почти всё время мальчика занимала учеба. Учителя недолюбливали юного барина за бесконечные каверзные вопросы и шутки, и хватались за голову всякий раз, когда он говорил: «О, в этом я уже разобрался!», «об этом я слышал», или «я читал статью на данную тему».
Учёба давалась Владу очень легко. Заумные термины отлетали у мальчика от зубов, на решение задачи, с которой не могли справиться даже ребята постарше, у него уходило пять минут. При этом на бледном лице появлялась откровенная насмешка: «Боже, это сущая ерунда! Может, начнём решать что-то посерьёзнее?»
Однако, несмотря на явные способности к точным наукам, невооружённым глазом было заметно, что всё это для мальчика неинтересно, и он бы предпочёл оказаться как можно дальше от цифровой тягомотины.
– Тяжело Вашему сыну придётся в жизни, – говорил учитель растерянной Татьяне. – Он очень умён, это правда, но отличников никто не любит, включая учителей. Нам нравится наблюдать становление личности и пожинать плоды собственных трудов, видя, как ученик из непослушного, неразумного ребёнка становится серьёзным человеком. Но не в этом случае… Скорее, наоборот, Ваш сын научит меня чему-то новому.
И гости поместья, и молодая барыня не поддерживали стремлений господина, считая, что он требует от сына слишком многого. Влад никуда не ходил и не видел ничего, кроме словарей, уравнений, чистописания, исторических дат и чернильных перьев. Но сказать об этом в лицо никто не решался. Лишь однажды дальняя родственница по фамилии Розальская, словно невзначай, бросила:
– Дети, запоем читающие книги и считающие своей обязанностью во всём превзойти сверстников, к юности становятся опустошёнными.
Старания Константина не прошли даром: к двенадцати годам сын говорил на нескольких языках, играл на клавесине и ещё парочке музыкальных инструментов, писал душещипательные повести и неоднократно обыгрывал в шахматы отца и его друзей.
Однако, сам мальчик питал жгучую страсть к рисованию. Сначала в его картинах не было ничего выдающегося – обыкновенная детская мазня. Отец морщил нос, говоря, что «эту дурь нужно выкинуть из головы», зато мама приходила в восторг. Несколько раз она осмеливалась поднять эту тему в разговорах с мужем. Что неплохо бы заменить два урока арифметики уроками рисования, если сыну это нравится, но мужчина лишь отмахивался.
Он прислушивался к близким людям, но только в том случае, если они оказывались достаточно сильными, чтобы отстоять свою точку зрения и доказать, что так будет лучше. Татьяне оставалось лишь принять позицию супруга:
– Он глава семьи, ему виднее.
– Я его воспитываю, как нужно, – часто говорил Константин. – Он уже стал гораздо покладистее. Глядишь, на моих нервах толковым человеком вырастет.
Но радоваться было рано. Вступив в непростую стадию взросления, Влад стал практически неуправляемым. Всё чаще заявлял о своих правах, к тому же, умел находить в человеческих душах самые уязвимые места, и бил по ним наотмашь, не задумываясь. Однажды он заявил, что отец «пытается отыграться на нём за свою нереализованность», и родитель впервые отвесил отпрыску звонкую оплеуху.
Сам Константин воспитывался в спартанских условиях: отец и дед били его за каждую провинность. Именно поэтому он не хотел быть похожим на них. До этого случая у него рука на сына не поднималась. И лишь когда из глаз жены брызнули слёзы, а гордый мальчишка ушёл в свою комнату, Константин заставил себя пересмотреть взгляды на воспитание наследника.
– Проблемный у нас сынок, конечно, – тем же вечером говорила успокоившаяся барыня. – Но я считаю, что дети не могут быть виноватыми. Виноваты всегда мы, взрослые. Не так воспитали, недоглядели, что-то не объяснили…
Константин на следующий день помирился с сыном и даже пообещал пригласить в усадьбу учителя рисования. Жизнь вошла в мирное русло, но, как оказалось, ненадолго.

***
Мальчик рос, превратившись из Владика в молодого аристократа Владислава Константиновича. Ему уже исполнилось тринадцать, и родители всё чаще задумывались, как сложится его судьба. Мать говорила, что ему нужно серьёзно заняться живописью, а лучше уехать куда-нибудь подальше, и пусть мотает жизнь. Мир посмотрит, людей узнает.
Отец её поддерживал, но считал, что перед этим сыну обязательно нужно жениться – в среде дворян полноценным и взрослым считался лишь семейный человек.
Юноша любил мать и уважал отца, но женитьба в его планы не входила, и он неоднократно говорил, что если и женится, то исключительно по большой любви.
В один из дней поздней осени Татьяна объявила о беременности. Её глаза светились счастьем, Константин устроил по этому поводу грандиозный пир, и лишь Влад осоловело пробормотал: «Поздравляю» и поспешил переключить внимание на что-то другое.
В нём не было ревности, он не боялся, что родители будут слишком увлечены заботами о малыше. Юноша придерживался позиции: «Если желаешь своим детям добра – оставь их в покое», и был бы рад, если бы ему дали свободу. Но, вопреки здравому смыслу, в его душу впервые закрылся необъяснимый ужас.
Родители и раньше замечали, что у сына очень хорошо развита интуиция. Если перед выходом из дома Влад говорил, что они что-то забыли, вся семья тут же начинала вспоминать, что именно. Если он заявлял, что сумка, которую отец взял в дорогу, ненадёжная и может порваться, тот прислушивался и брал другую. Его опасения никогда не были ложными. Константин посмеивался, называя сына Нострадамусом, Татьяна лишний раз убеждалась, что их мальчишка – поцелованный богом. Однако, столь сильного и беспричинного страха Владислав никогда не испытывал.
Беременность молодой барыни протекала тяжело. Она постоянно жаловалась на усталость, страдала от бессонницы и мало ела. Константин, заподозрив неладное, окружил жену врачами, травницами и повитухами. Ей делали растирания, поили настойками, обеспечивали полный покой, но это приносило лишь временный эффект. Стоило на день прервать процедуры, как самочувствие пациентки вновь ухудшалось. Ситуацию усугубляла перенесённая недавно простуда, которая чуть не перетекла в воспаление лёгких.
Атмосфера в усадьбе стала очень гнетущей. Константин был задумчив и немногословен, попытки убедить его в благоприятном исходе событий ни к чему не приводили. Набожная Татьяна решила, что прогневила бога, и принялась вышивать иконы и делать взносы в монастыри. Владислав чувствовал себя лишним и целыми днями сидел на улице – читал книги или искал птичьи перья для коллекции.
Незадолго до родов жены Константин произнёс фразу, которую молодой аристократ впоследствии с содроганием вспоминал несколько лет:
– Между нами никогда не было бурной страсти или немыслимой нежности. Обоюдная привязанность, благодарность, привычка. Но потом я понял, что эта женщина мне дороже всех на свете. Я никогда никого так не любил.
Роды начались внезапно, за пару месяцев до положенного срока. Утром Владислав заметил слёзы в глазах матери, но она сказала, что ночью читала роман о любви и предательстве:
– Конец настолько трагичный, что трудно оставаться спокойной. А сегодня перечитала и снова всплакнула.
Позавтракала кефиром и кусочком пирога, поднялась в спальню, и очень скоро по длинным коридорам усадьбы раздался её нечеловеческий крик.
Влад не помнил, как дёргал ручку двери, плакал и хватал крепостных за руки, умоляя «хоть чем-нибудь помочь маме», как девки трогали его лоб, проверяя, не поднялась ли температура, и как усаживали его на диван, поднося к губам чашку с травяным отваром.
В памяти сохранились лишь полные страха глаза отца и важное сопение седовласого доктора; он долго хлопал дверями, просил то открыть, то закрыть вентиляции, то принести кипячёной воды, то сохранять спокойствие, гремел инструментами, а стук его ботинок неприятно отдавался в голове.
Через час доктор заявил, что в одиночку не справится, и нужно посылать за напарниками; сохранить жизнь ребёнка не удалось, а роженица в крайне тяжёлом состоянии. Но помощь не понадобилась. Татьяна умерла в ту самую минуту, когда муж, наплевав на предостережения, забежал в спальню и потряс её за плечи со словами:
– Всё будет хорошо, слышишь? Только держись, прошу тебя!

***
Константин до последнего не хотел верить в скоропостижную смерть жены. Горе и шок утраты были столь велики, что он двое суток пролежал на диване, периодически погружаясь в беспокойную дрёму. Но крепостные хорошо знали господина, и были уверены, что он поправится. Куда больше их беспокоило состояние Владислава.
С юношей творилось что-то невообразимое. Сначала он разбил зеркало, усеяв осколками и залив кровью пол в гостиной. Затем собрал все имеющиеся в поместье иконы и сжёг их на заднем дворе. Свидетели говорили, что глядя на пламя, он смеялся как умалишенный. Весь оставшийся день мальчик рыдал и проклинал всё на свете. Уснул он лишь на третьи сутки, и сквозь сон ощущал, как его глядят по волосам знакомые ладони.
– Ничего, сынок, – охрипшим голосом говорил сидящий рядом отец. – Мы с тобой сильные. Выкарабкаемся. Нам теперь друг за друга держаться нужно…
На похоронах Константин держался так стойко, что каждый, имеющий отношение к его семье, грустно вздыхал и отводил взор. Не человек – глыба. Всё приближенные знали, как он заботился о жене. И одному богу известно, что сейчас творилось в его душе.
На поминках барин так же не проронил ни звука, лишь когда собравшиеся начали вспоминать покойницу хорошими словами, протолкнув ком в горле, произнёс:
– Она была… очень располагающим к себе человеком. Пусть покоится с миром.
Об этих суховатых, словно брошенных невзначай словах узнали недоброжелатели, с лёгкой руки которых по округе поползли слухи, что «господин Оболенский не очень-то расстроился, что у него жена умерла».

***
После похорон Константин, как тогда казалось, быстро успокоился. Крепостные удивлялись его хладнокровию, и лишь Влад видел, как на самом деле страдает папа. Как он временами закрывает рот ладонью, пытаясь подавить крики, как плачет по ночам, перебирая платья и украшения жены. На попытки юноши поговорить мужчина отвечал отстраненно:
– Маму помни и люби. Но ей – спать вечным сном, а нам – жить.
Но однажды, проходя мимо комнаты отца, Влад не выдержал. Распахнул двери и, услышав всхлипы, напрямую спросил:
– Скучаешь по маме? Давай вместе скучать, легче станет.
Всю ночь они просидели, предаваясь воспоминаниям, а наутро господин впрямь почувствовал себя лучше.
Первые несколько месяцев сын был для него единственной отрадой. Но время шло, Владислав взрослел, горе потери утихало, нужно было возвращаться в привычный ритм жизни, работать, заводить новые знакомства, не пропускать светские приёмы. Константин понимал, что не сможет долго возиться с юношей, мечтающим поскорее обрести независимость, и поручал заботу о нём учителям и крепостным.
И без того избалованный и своенравный Влад, почувствовав вседозволенность, превратился в умелого манипулятора, создающего конфликты на ровном месте и не умеющего держать язык за зубами.
В те редкие недели, которые отец проводил дома, ссоры становились обыденным явлением, и каждая из них была олицетворением пословицы «нашла коса на камень». Влад твёрдо стоял на своём и умел незаметно перевернуть слова отца с ног на голову, но и Константин от него не отставал.
­– Послушай, это глупо, – сказал мужчина однажды, видя, что очередная стычка ни к чему не привела. – Я даже не понимаю, из-за чего мы, прости за выражение, собачимся. Кто начинает эти перебранки? Ещё пару минут назад мы спокойно обсуждали уехавшего в Петербург господина Афанасьева, а сейчас готовы друг друга со свету сжить!
Видя, что сын не собирается идти на примирение, он продолжил:
– Почему ты ко мне так относишься? Объясни, что настолько ужасного я тебе сделал? Для столь серьёзной обиды нужны веские причины.
– Если бы Вы уделяли меньше внимания своим многочисленным знакомым и бумагам, – наконец не выдержал Влад, – и почаще бы сидели дома, говоря маме, как сильно любите и нуждаетесь в ней, возможно, она сейчас была бы жива! Нужно было быть дураком, чтобы не заметить, что в последние годы она жила в постоянном страхе за Вас!
– Ну что ты глупости болтаешь!
– Я Вам говорил, что ей нельзя рожать! Я предчувствовал что-то ужасное, но Вы от меня отмахнулись, как от назойливой мухи: а, мол, ерунда. Вот и пожинайте плоды собственной упрямости!
– Господи, да как у тебя язык поворачивается! – взмолился мужчина, почувствовав дурноту. – Вырастили на свою голову! Ты забыл, с кем говоришь? Да в случившемся никто не виноват! Даже если предположить, что я в чём-то был не прав, что мне теперь, круглосуточно изводить себя за это?
– А я бы изводил! – ещё сильнее распалился юноша. – Глаз бы не сомкнул, зная, что моей любимой женщины нет в живых!
– Какой ты ещё… ребенок. Посмотрим, как сложится твоя судьба.
Через несколько лет Константину поступило предложение о переезде в Петербург, которое он с радостью принял. Владиславу уже исполнилось шестнадцать, и пришла пора предоставить ему долгожданную свободу.
Но предварительно господин решил отыскать сыну достойную жену; пусть остепенится, детей заведёт, и в люди будет не стыдно выйти. Не век же ему идиотом быть: то мрачные картины рисовать, то с бродячими музыкантами якшаться.
Проблемный отпрыск вырос в прекрасного молодого человека. Его портило лишь худощавое телосложение и стиль одежды. Несмотря на то, что вкус у него был, Владислав наотрез отказывался надевать что-либо кроме длиннополых фраков, чёрных рубашек и таких же штанов. Лишь в исключительных случаях траурные одеяния сменялись белыми жилетами и костюмами. Но излюбленным предметом его гардероба был длинный иссиня-черный плащ, который почти путался под ногами при ходьбе. Сначала Константин презрительно морщился, но затем махнул на всё рукой; пусть носит, что хочет.
– Отец, чёрный цвет очень благороден, – сказал однажды Владислав, приметив очередной осуждающий взгляд со стороны родителя. – Он вовсе не печальный и не скучный. Это оттенок творческой интеллигенции.
Благодаря знаменитой фамилии и необычному образу, имя молодого человека быстро обросло легендами и домыслами. Некоторые бабки подозревали его в связи с чёрной магией, а когда Владислав украшал шею тяжёлыми серебряными цепями, вовсе отплёвывались и при каждом его появлении на улице спешили зайти в дом.
Кто-то говорил, что он продал душу дьяволу за свои таланты и недюжинный ум, и теперь ждёт страшного суда, барышни гадали почему он при своей красоте живёт затворником и до сих пор не женился, и на этой почве появлялись совсем глупые истории. Например, что юноша сыграл тайную свадьбу, но не прожил в браке и полугода, так как отравил быстро надоевшую супружницу.
Константин по-прежнему жил в статусе вдовца. Строил отношения с женщинами, но ни к одной из них душа не лежала настолько, чтобы вновь пойти под венец. С одной из своих подруг – Светланой, он даже познакомил сына, но Владислав воспринял это в штыки.
– Отец, неужели у Вас хватит совести сделать эту барышню своей женой? – спросил наследник, едва Светлана скрылась из виду. – Вы прожили с мамой около пятнадцати лет. Она подарила Вам трёх детей, двое из которых, к великому сожалению, умерли. И она сама не пережила последних родов. А сейчас Вы как ни в чём не бывало пойдете в церковь и будете повторять клятвы, что когда-то давали ей? Да это неслыханно! Это не просто наглость, а, не побоюсь этого слова, кощунство!
Константин заглянул в честные глаза юноши и понял – он говорит это не со зла. Он действительно так считает.
– Влад, пойми…
– Нет, это Вы поймите! Я вовсе не бред несу! Настоящая любовь бывает один раз в жизни. И она, увы, не всегда – счастливая. Но если один из вас уходит, второй не имеет права на новые отношения!
– И что же, вдовцам всю оставшуюся жизнь слёзы лить? – мужчина не смог опустить иронию.
– Как Вы однобоко мыслите! Слёзы лить – необязательно. Живи, работай, занимайся творчеством, воспитывай детей, если они есть, общайся с друзьями. Но зачем обманываться, пытаясь засунуть других людей в ту дыру, что образовалась в сердце после ухода главной любви?
– Ох, тяжело тебе в жизни будет, – отцу ничего не оставалось, кроме как сочувствующе покачать головой. – С одной стороны, хорошо, что в тебе нет подлости и хитрости. Но эта наивность и вера в какую-то неземную любовь… Ты что, в сказке живёшь? В жизни все циклично. Люди сходятся, расходятся…
– И слушать ничего не желаю! Я остаюсь при своем мнении! – крикнул сын и вышел из комнаты.

***
Кандидатка на роль жены молодого дворянина нашлась очень быстро. Вера Лебедева была дочерью известных музыкантов, играла на нескольких музыкальных инструментах, разбиралась в литературных жанрах и очень любила поэзию. По характеру она была очень похожа на покойную Татьяну: тихая, немногословная, кроткая и очень прилежная.
Юная барышня так же славилась своей красотой – среднего роста, белокурая, изящная, с огромными светло-голубыми глазами, она напоминала скорее фарфоровую куклу, чем живого человека.
Константин был в восторге от будущей невестки, Владислав же в ответ на известие о своей скорой помолвке устроил грандиозный скандал. Он хотел писать картины, работать над повестями, посещать разные города, а что до любви – она сама его найдёт, как придёт время. Брак должен строиться на глубоких, взаимных чувствах, и уж точно не на инициативе родителей. Доводы отца о том, что он сам познакомился с будущей женой незадолго до свадебной церемонии, и это не помешало им прожить в счастливом браке много лет, на юношу не действовали.
Ссора затянулась, превратившись в холодную войну. Девки страдали от приступов мигрени, появляющихся каждый раз, когда отец и сын вновь начинали кричать друг на друга. Но теперь брак нерадивого отпрыска с юной барышней стал для Константина делом принципа.
В итоге Владислав сдался, но заверил, что с этого дня их отношения с родителем испорчены окончательно и бесповоротно. Его тон был столь серьёзным и холодным, что Константин даже содрогнулся. Дав благословление на брак, он уехал в Петербург, прихватив с собой все имеющиеся деньги, но оставив сыну поместье с несколькими крепостными душами.
Свадьба пела и плясала больше трёх дней, но невооружённым глазом было заметно, что молодожёнам эта мишура доставляет только дискомфорт. Вера, как выяснилось, страдала от приступов удушья и часто падала в обмороки, поэтому рядом с ней всегда находились прислужницы, готовые оказать первую помощь. А Владислав мечтал вернуться в свою комнату и уткнуться в хорошую книгу.
Когда веселье закончилось, он решил впервые поговорить с новоиспеченной женой:
– Раз уж мы вынуждены жить под одной крышей, предлагаю узнать друг друга получше. Какое у Вас любимое литературное произведение?
Девушка потупила грустные, словно написанные берлинской лазурью, глаза:
– Я полюблю всё, что любите Вы.
В этот момент молодой человек понял, что их союз обречён.
Со временем он по-своему привязался к Вере, но это нельзя было назвать любовью. Ему нравились её платья, длинные ресницы, осанка, но он по-прежнему смотрел на неё как на куклу или искусно написанную картину, но не как на любимую и желанную женщину.
Вера продолжала обращаться к мужу исключительно на «Вы», робела, когда он заглядывал ей в лицо, и иногда плакала в подушку, проклиная дерзость родителей, связавших её судьбу с совершенно чужим ей человеком.
Чаще всего супруги находились по разным комнатам, но изредка терзаемый скукой или бессонницей Оболенский приходил к Вере, чтобы попросить её почитать вслух какую-нибудь из книг на полке. Поначалу голос девушки дрожал, а руки потели, но со временем она стала чувствовать себя увереннее и читала без запинок. Владислав, слушая монотонное бормотание, начинал засыпать, затем говорил: «Достаточно», и уходил к себе.
Юная Вера Лебедева умерла от тяжёлого воспаления лёгких через два года после своего вынужденного замужества. Она боялась врачей и до последнего отказывалась обращаться к ним, предпочитая лечить хрипы в лёгких парным коровьим молоком.
Владислав, которого не особо волновало здоровье супруги, и который относился к ней как к чему-то такому же обыденному и унылому, как падающий за окном снег или щебетание пташек, решил остаться в стороне. Он был уверен, что с девушкой ничего не случится.
И только в один из зимних дней, услышав из спальни супруги сдавленные хрипы, юноша впервые почувствовал беспокойство. Он несколько раз с силой постучал в дверь. Вера открыла через пару минут и тут же снова упала на кровать. Она была бледна, словно полотно, и совсем обессилена.
Никогда прежде не видевший людей в подобном состоянии Оболенский отшатнулся, после чего велел вознице привезти доктора, а сам подошёл к жене и впервые за два года взял её за руку. Барышня дышала через раз, глаза её были закрыты.
– «Она умирает»… – пронеслось в голове у непутёвого мужа.
Он не знал, что сказать и чем помочь. Но вместе с сожалением в его душу закралось чувство непосильной вины. Если бы он заставил её сходить к доктору, если бы не был настолько равнодушным, если бы сделал хоть что-то...
– Прости меня… – Владислав погладил волосы девушки и лёгким движением положил хрупкое тело на свои колени. – Прости.
Доктор приехал спустя час, но Вера уже не дышала. Молодой барин, так рано ставший вдовцом, не говоря ни слова, вышел из спальни, в которой, как теперь казалось, даже в воздухе витал запах смерти, и закрылся в своей комнате, где просидел весь следующий день, не выйдя даже к обеду. Он не чувствовал невосполнимой утраты, желания рыдать и биться в истерике. Им овладели лишь вина за чужую смерть и головная боль.
На следующий день состоялись похороны, которые по приказу Владислава организовали чужие люди. На них присутствовал только он сам и мать Веры.
Оболенский слышал, как девки шептались между собой, какой он бесчеловечный. Слышал, как старая кухарка в разговоре со своей помощницей назвала его «иродом, загубившим замечательную девушку». Знал, что по соседним поместьям поползли слухи о том, что с таким нравом и отношением к людям он больше никогда не женится. Но ему было всё равно.
Через два дня мучимый бессонницей юноша по привычке подошёл к спальне Веры, но тут же отпрянул. Только сейчас он понял, что ничего этого: книг, стихотворений, тихого голоса, шуршаний платьев, взгляда грустных глаз… больше не будет. Его затрясло. Тишина опустевшей усадьбы обрушилась на голову, словно большой снежный ком. Никогда больше он не заходил в эту спальню и не прикасался к книжной полке.
Эта неожиданная трагедия сделала и без того своеобразного молодого человека вращающимся в сомнительных кругах маргиналом. Он стал вести богемный образ жизни: подолгу не жил дома, заводил кратковременные романы, выпивал.
Вскоре Оболенский приказал оградить поместье огромным забором, который бы скрыл от посторонних глаз всё, что происходило за его пределами, лично проследил за установкой на двери более прочного замка, и запретил кому бы то ни было заходить в барскую спальню без стука. Нарушение этого правила, как он объяснил позже, каралось вплоть до избиения плетью, именно поэтому крепостные его ни разу не нарушили.

***
– Не беспокойтесь, ей намного лучше, – тощая женщина средних лет участливо взглянула на своего барина. Её тёмно-русая коса мёртвой змеёй лежала между лопаток, руки подрагивали.
Она испытывала странную неприязнь к этому человеку, к его безразличному взгляду и «механическим» движениям. Даже его неизменная улыбка уголками губ заставляла её покрываться мурашками.
Господин отвернулся от окна, бросив беглый взгляд на вошедшую:
– Спасибо, Зоя. Можешь быть свободна, позже я сам к ней спущусь.
Плащ иссиня-черного цвета доходил до щиколоток и шуршал при ходьбе. Белоснежная чёлка падала на глаза. Паучьи пальцы постукивали по стенам и письменному столу. Молодой человек пребывал в состоянии сильнейшего душевного замешательства. Неожиданно для себя он начал понимать, что его тянуло к этой странной девушке, которую, увы, так некстати пробрала лихорадка. Уже третий день его таинственная гостья пребывала в беспокойной дрёме, просыпаясь лишь для того, чтобы выпить травяной отвар и спросить, который час.
Смотря в одну точку, Владислав вспоминал её улыбку и нездоровый блеск в серо-зелёных глазах. Барина отвлек стук в дверь. Не изменившись в лице, он дал разрешение войти. На пороге возникла та же женщина:
– Господин, она проснулась.
– Что за своеволие? – вдруг отрезал аристократ. – Кто вам отдавал приказ тащить в моё поместье незнакомую барышню?
– Барин, это не я! – принялась оправдываться Зоя. – Во всем Тимофей, оболтус, виноват!
– Любите вы вину друг на друга перекладывать. Ладно, ступай. Сил на вас нет!
Прислужница поспешно удалилась, а Оболенский пошёл вслед за ней, спустился на первый этаж и постучал в громоздкие двери. Их открыла полнотелая крестьянка с каштановыми волосами и карими глазами, в уголках которых уже появились первые морщинки.
Владислав посмотрел на кровать. На белоснежных подушках раскинулись чёрные, как смоль, волосы, создавая невообразимый контраст. Их обладательница – юная бледнокожая девушка в ночной рубашке – лежала неподвижно и смотрела в потолок измученным взглядом.
Чернильное перо выпало из вмиг онемевших пальцев молодого аристократа.
– «И что я ей скажу?» – пронеслось у него в голове.
Гостья повернула голову и вздрогнула. Их взгляды встретились.
– Здравствуйте, – пробормотала она.
Он не знал, сколько находился в прострации, прежде чем мысли начали собираться в кучу: может, две минуты, а может, полчаса.
– Добрый день.
Девушку обуял неописуемый страх. Кто этот человек? Что она о нём знает? Где вообще находится?
– Вы в безопасности. Не волнуйтесь. Вас, кажется, Дарьей зовут?
– Да… Дарья Елагина, – пролепетала она, вспомнив, как назвала своё имя лохматому мужику в неопрятном кафтане. – Простите, а Вы…
– Владислав Оболенский. Владелец этого поместья.
Барышня огляделась вокруг. Всё очень чистенько, аккуратно, дорого. И в сравнение не идёт с тем хаосом, что творился в её усадьбе. Неужто она попала в гости к великосветской богеме?
– Как я оказалась здесь? Я кое-что помню, но очень смутно.
– Вам стало плохо прямо во время прогулки, – сочувствующе улыбнулся Владислав. – Вы упали в обморок. Поблизости был только мой возница, который и доставил Вас сюда. После доктор доложил, что у Вас случился припадок, вот и пролежали в забытье почти три дня кряду.
– Говорила мне Ефросинья, ничем хорошим эти прогулки не закончатся! – простонала Дарья. – Ради всего святого, простите за доставленные неудобства!
– Ничего страшного. Не хочу показаться навязчивым, но Вам просто необходимо перекусить.
– Да, я выйду, – кивнула девушка и убрала с лица непослушные волосы.

***
Через десять минут гостья сидела за большим столом, покрытым белой скатертью, и смотрела, как прислужницы подают ей чай в золотистой посуде.
– Простите за нетактичный вопрос, но откуда Вы приехали? – обратился к ней Владислав.
– Из деревни, – ответила девушка и потупила взор, ожидая насмешки или удивления, но на молодого человека её слова произвели прямо противоположное впечатление:
– О, чудесные места! Рай для художника или поэта. Что Вы находите более притягательным: встречу рассвета на берегу речушки, или знойный летний день на лугу, с неповторимым ароматом трав и цветов?
– «Что я нахожу более притягательным? – мысленно переспросила Дарья и тут же залилась краской от данного себе ответа: – Вас. Не видела ничего и никого притягательнее».
С сидящего напротив неё господина можно было писать иконы или портреты героев античных романов: такие выразительные глаза и правильные черты лица!
– Я что-то не то спросил? – поинтересовался собеседник, вернув её в реальность.
– Нет, всё в порядке. Я просто… думала. Знойные дни меня не привлекают. Я не люблю духоту. Да и рассветы не встречаю, предпочитаю поспать подольше. Если в чем-то и есть особая атмосфера, то в деревенской зимней ночи.
– Мне тоже нравится зима… – протянул Оболенский, но быстро осёкся: – Извините, что перебил. Продолжайте.
– Уют, таинственность, мистицизм… Так и тянет закутаться в плед, взять чашку горячего молока с мёдом и читать байки о русалках, леших и домовых. Вряд ли такой серьёзный человек, как Вы, интересуется народным фольклором, но…
– Почему же? В фольклоре есть легенды, кажущиеся мне очень интересными. Например, о том, что в ночь на Ивана Купалу можно найти цветок папоротника.
– А Вы в это верите? – глаза темноволосой красавицы загорелись азартом. Так бывало всякий раз, когда тема разговора её по-настоящему интересовала.
– Не знаю. Но в юности я написал повесть, в которой главной героине удаётся заполучить заветный цветок.
– Правда? – Дарья непроизвольно подалась вперед. – Получается, Вы писатель?
Владислав отметил, что сейчас она выглядела ещё привлекательнее. В серо-зелёных глазах плясали крохотные звёздочки, губы и щеки налились кровью, и напоминали зарю, местами освещающую мраморную кожу.
– Боже упаси! Этого звания не достоин ни я, ни большинство тех, кто пишет паршивые рассказики в захудалые газетёнки. Писатель – это гений. Тот, чьё творчество способно перевернуть взгляды на жизнь, вдохновить и поднять из могилы. И таких, увы, единицы. Все остальные – не состоявшие в творчестве бездари.
Не ожидающая столь дерзкого ответа Дарья резко отпрянула:
– Мне кажется, Вы очень придирчивы к себе.
Владислав выдержал недолгую пазу, после чего сменил тему:
– «Вы» уместно в документах. А мы, полагаю, примерно одного возраста.
Он не мог не заметить, что девушка сильно нервничала; она теребила скатерть, опускала глаза и немного заикалась. Оболенский вообще хорошо разбирался в людях, почти безошибочно и сразу угадывая их эмоциональное состояние.
– Вам снова нехорошо? – спросил он, ещё сильнее смутив свою новую знакомую.
– Мне пора возвращаться в своё поместье. Ещё раз огромное спасибо. Я живу неподалёку, думаю, мы вскоре встретимся.
– «Это маловероятно», – мысленно усмехнулся Владислав, который привык избегать приёмов и походов в гости. – Хорошо, – уже вслух произнёс он. – Я прикажу Тимофею отвезти Вас домой. Пожалуйста, берегите себя.

***
Господину не спалось, хотя часы показывали третий час ночи. Не вставая с кресла, он позвонил в лежащий на подлокотнике колокольчик, после чего в комнату вошла та же худая женщина с тёмно-русыми волосами.
– Позови ко мне Тимофея, – отдал приказ Оболенский.
Через пару минут в спальню, постучавшись, вошёл мужик средних лет в заткнутой за пояс грязной рубашке, чёрных штанах и длинных сапогах с тяжёлой подошвой. Его волосы были всклокочены, а голос груб из-за простуды.
– Вы меня звали, барин?
– Да, садись, Тимофей, – Владислав кивнул на деревянную табуретку.
Мужик, немного потупившись, сел. Он не боялся своего барина, и по его спине не бегали мурашки от ледяного взгляда серых глаз. Оболенский любил разговаривать с ним, часто звал, чтобы узнать, что он думает насчёт организованного им приёма, и не строят ли другие прислужники козней.
Тимофей служил возницей, параллельно выполнял работу по дому, но незаметно стал кем-то вроде правой руки господина, за что остальные крестьяне его недолюбливали, но он и не особо нуждался в их обществе.
Было видно, что Владислав хочет что-то спросить, но не может подобрать нужных слов. Наконец он посмотрел на слугу:
– Ты обратил внимание на нашу сегодняшнюю гостью?
– На ту, которую я отвёз в соседнее поместье? – вопросом на вопрос ответил Тимофей. – Как-то не пришлось.
– И всё же, что ты можешь о ней сказать?
Крестьянин почувствовал себя неловко. Несмотря на хорошие отношения с барином, он опасался нелестно отзываться о тех, кто бывал в этом доме. И хотя Дарья произвела на него странное впечатление, показавшись излишне нервной и дёрганной, да и во всём её образе, начиная от чёрного платья и заканчивая серо-зелёными глазами, было что-то мистическое, оттого и потенциально опасное, он ответил лишь:
– Очень приятная сударыня; скромна, обходительна.
Владислав еле заметно кивнул. После нескольких минут, проведённых в полной тишине, он велел Тимофею уйти.

***
Дарья Елагина не спала всю ночь. Преследуемая непонятными страхами и мигренью, она металась из угла в угол, как подстреленное животное. То и дело открывала и закрывала вентиляции, листала и отбрасывала от себя книги и несколько раз посылала за чаем Ефросинью – полнотелую русоволосую женщину с грубыми чертами лица.
Эта крепостная была единственной, кто помнил Дарью четырёхлетней вечно заплаканной девочкой. Ещё в то время женщина прониклась к ней состраданием, и до сих пор испытывала почти материнские чувства.
С наступлением рассвета юная барыня бросилась к письменному столу и написала в дневнике неровным почерком:

«Если бы у меня спросили, что такое эстетическое наслаждение, я бы показала портрет этого молодого человека. Он выглядит так, словно сошёл с полотна известного художника, или с театральной сцены, где играл главного героя драматической постановки, готического принца из моих сокровенных фантазий. Удивительно, но даже его имя и фамилия звучат слишком величественно и красиво…»

Через час она вышла в столовую, облачённая в праздничное платье ярко-красного цвета с чёрными вкраплениями, и с восторгом, переходящим чуть ли не в истерику, объявила, что вечером у неё состоится приём высокопоставленных особ, где особое внимание будет уделено господам из соседних поместий.
Где-то через три часа, которые, как показалось Дарье, тянулись нестерпимо долго, Ефросинья доложила, что приглашения разосланы, комнаты убраны, а стол накрыт. Девушка была рада. Ничто не могло помешать этому вечеру: ни дождь за окном, ни донимающая её мигрень.
Подойдя к огромному зеркалу в серебряной оправе, она отметила, что выглядит очень привлекательно, хоть её красота и разнилась с красотой белокурых розовощёких девчонок, смеющихся в полный рот.
Утончённые черты лица, острые скулы и бледная кожа навевали мысли о чем-то мистическом, а чёрные длинные волосы вовсе делали её похожей на ведьму. Особым изяществом отличались руки с тонкими пальцами, аккуратными ногтями и выступающими венами.
Дарья снова улыбнулась. Конечно, всё пройдет замечательно. Иначе быть не может.

***
Оболенский сидел за столом, закинув ногу на ногу, и грустил так, что воробьи за окном дохли. День не задался с самого утра, с того момента, как одна донельзя испуганная прислужница доложила ему, что висящие в коридоре картины по ночам оживают, и княгиня Гончарова, изображённая на одной из них, вчера превратилась в монстра с серой кожей и вытянутым лицом, напоминающим собачье.
Владислав не сомневался, что эти полотна, доставшиеся ему от прадеда, пережившие пожар, множество болезней, покушений на убийства и смертей, произошедших в разные периоды времени, действительно хранили в себе нехорошую энергетику. Но эти бабьи рассказы о призраках и полнолунии заставляли его испытывать головную боль. Будь на его месте кто-нибудь другой, он бы закричал или ударил кулаком по столу. Но Владислав лишь приказал больше никогда не заводить в стенах поместья подобных разговоров и велел подавать чай.
Когда часы пробили полдень, в столовую вошёл Тимофей и, подав барину небольшой свёрток, сказал, что это – приглашение на приём, который устраивает аристократка из соседнего поместья, Дарья Елагина.
Оболенский повёл бровью. Его новая знакомая не говорила о скором приёме гостей. Но так как приглашение на шесть часов вечера, времени на раздумья и сборы было более чем достаточно.
С одной стороны, благодетелю не хотелось покидать усадьбу. Но с другой, ещё при первой встрече он почувствовал интерес к этой барышне, овеянной ореолом загадочности.
К половине шестого Оболенский, решив, что он ничего не теряет и, так или иначе, сможет покинуть приём в любой момент, приказал подать к крыльцу лошадей.

***
Комната, в которую он вошёл, напоминала расписную галерею. Со всех сторон на него смотрели прекрасные дамы, позировавшие на фоне берёз, воды или за столом, юноши со шпагами, седобородые старики, чей взгляд выражал вселенскую мудрость, девочки в пышных платьях. Владислав так же обратил внимание на преобладающий на полотнах красный цвет; ярко-красные яблоки, алые гроздья рябин, пунцовые щёки детей и бордовые перчатки девушек...
Посреди комнаты стоял стол, ломившийся от разнообразных блюд и напитков. Гости, коих к удивлению Оболенского было немного, пили вино, вели разговоры и посмеивались. Молодой человек встал поодаль, пожал руки нескольким мужчинам и улыбнулся дамам. Вся эта мишура заставляла его чувствовать дискомфорт.
Девушка, которую он заметил стоящей у стены, была мало похожа на его недавнюю знакомую. Её волосы сейчас были убраны в высокую причёску, украшенную заколкой в виде розы, а платье было настолько роскошным, что от одного его вида становилось неловко. Подобранные со вкусом драгоценности переливались в мерцании свечей.
– Говорят, нельзя трогать произведения искусства, но я нарушу это правило.
Дарья вздрогнула, когда на её плечо легла прохладная ладонь:
– Простите, а Вы…
– Вы меня не узнаёте? Мы недавно с Вами виделись. Я Владислав.
– Не ожидала, что Вы придёте. Но я очень рада Вас видеть.
– Могу сказать то же самое. И да, мы договорились перейти на «ты».
Но Дарью смущала такого рода настойчивость. Согласие общаться с мужчиной в приятельском тоне словно накладывало на неё обязательства развития дальнейших отношений. А она привыкла держать дистанцию.
– Думаю, это лишнее. Мы даже не друзья…
– Как Вам будет угодно, – согласился молодой человек, прежде чем девушка закончила мысль. – Возможно, я впрямь тороплю события. Вижу, все хорошо проводят время. Вы замечательный организатор.
– А у вас здесь очень необычно. Я имею в виду Москву. Совсем иная культура.
– Это Вы ещё в Петербурге не были! Свято место творческой интеллигенции! Позже я могу рассказать об этом подробнее, а пока… Не согласитесь ли Вы потанцевать со мной?
Юная барыня едва удержалась на ногах. Она никогда не танцевала и завидовала тем, кто умел это делать. Вопрос застал бедняжку врасплох, и она бы непременно расплакалась, если бы имела возможность уединиться.
– Я Вас чем-то обидел?
– Вовсе нет. Просто я… не умею танцевать.
– Ничего страшного, – ответ ни капли не смутил Владислава. – Я Вас научу.

***
Стоящие поодаль барышни наблюдали за их танцем с нескрываемым удивлением. Раскрасневшаяся от смущения Дарья то и дело наступала на туфли партнёра, а Владислав не знал, куда деть руки, и неловко ощупывал талию новой подруги, думая, что прижав её к себе, он позволит себе лишнего.
– Фи, на ней даже нет перчаток! – скривила носик девушка в голубом платье.
– Она ему все ноги оттопчет! – кивнула барышня в белом с причёской в несколько ярусов.
– Обратите внимание, как он на неё смотрит! – зашептала ещё одна юная помещица, прикрыв рот ладонью. – Она ему точно нравится!
– Да помолчи ты! – одёрнула её мать: степенная и уже немолодая женщина. – Чего болтаешь зря? Какой там «нравится!» Неясно, что ли, что она его приворожила?
– Ой, что Вы говорите! – вмешалась в разговор дама средних лет, в избытке украшенная кольцами и браслетами. – Неужто?!
– А то! Вы повнимательнее посмотрите на неё, настоящая ведьма! Худая, как щепка, и глаза страшные, точно дьявольские...
– А вырядилась-то как!
Тем временем музыка стихла. Женщины прикусили языки. Оболенский остался доволен танцем, хотя Дарья и восприняла его благодарность как лесть.
Мужчины смотрели на светловолосого аристократа с нескрываемой завистью. До его появления каждый пытался потанцевать с хозяйкой вечера, но она вела себя отстранённо и недружелюбно. А что в итоге? Стоило этому проходимцу возникнуть на пороге, как она не только согласилась на танец, но ещё и смотрела на него, словно на идола.
– Надоело! – не выдержал один из помещиков. – Что я тут забыл? Надеялся познакомиться с миловидной дамой, а получил почти плевок в лицо. Все гостьи замужем, да и сама госпожа Елагина увлечена другим.
– Да тише! – цыкнул на него стоящий рядом парень. – Хотя барышня та ещё штучка; дёрганная, мнительная. Наверное, этот господин был первым, с кем она познакомилась по прибытию сюда, вот и старается держаться поближе к нему.
– А чему удивляться? Говорят, её отец от женихов в глухой деревне прятал.
– Что-то в ней есть. Глаза, конечно, безумные, да и одеяния отталкивающие. Но всё равно очень утончённая особа; похожа на девушек из царских семей.
Между тем Дарья не отводила восторженного взгляда от своего главного гостя.
– У меня из головы не выходят Ваши слова о книге, героиня которой находит цветок папоротника, – сказала она. – Я очень люблю мистические истории. Может, Вы разрешите…
– Понимаю, к чему Вы клоните, – перебил Владислав. – Но я никогда никому не показывал своё творчество. Мои романы и повести – это что-то очень… узконаправленное, не предназначенное для широкой публики.
Дарья вспомнила о картинах в спальне Оболенского. Одна из них изображала кота с человеческим лицом, другая – обычный, на первый взгляд, кабак, однако при ближайшем рассмотрении было заметно, что у одного из посетителей вместо ног копыта, а на оконном стекле видны кровавые отпечатки ладоней. Тогда полотна показались девушке шуткой, но сейчас она поняла, что её приятель впрямь непрост.
– Вы знаете, что такое «белый стих?» – с улыбкой спросила дворянка.
– Кажется, это стих без рифмы, но с глубоким смыслом. Драма обычно пишется именно белым пятистопным ямбом. А почему Вы спросили?
– Раньше я писала стихи, но исключительно белые. И моя тётя всегда говорила, что это бредятина, и что будет лучше, если я оставлю своё творчество в домашнем архиве.
– Мне было бы интересно послушать, – искренне заметил Владислав. Он всегда предпочитал рифмам прозу.
Гости начали расходиться. Каждый намеревался поблагодарить Дарью за вкусные закуски и приятную музыку, но девушка лишь дежурно улыбалась.
– Жаль, что мы Вас утомили, – промолвил Владислав, заметив следы усталости на прекрасном личике. – Надеюсь, мы ещё встретимся.
Юная барыня сохраняла спокойствие, но все её существо кричало, что он не должен уходить. Только не сейчас, когда её одолевали паршивое самочувствие и безумные мысли, а впереди ждала целая ночь, в которой не будет ничего, кроме ветра за окном, разбросанных книг, прибегающей по первому зову Ефросиньи и чёрной тоски.
– Простите, – сдавленно пробормотала аристократка, – понимаю, это прозвучит странно и неприлично, но я бы хотела, чтобы Вы остались. Я прочту Вам свои стихи, можем ещё поговорить о литературе. Понимаете, меня несколько дней кряду мучают дурные мысли; не дают уснуть, нагоняют страх… Я не хочу оставаться одна.
Владислав сдержал усмешку. К нему первый раз обратились со столь неоднозначной просьбой. Как Дарья себе это представляет? Он не шут, не нянька, и не привык разбавлять чужое одиночество.
Молодой человек вгляделся в лицо собеседницы. Может, ему просто попалась чересчур темпераментная дамочка, которой не впервой зазывать в свою спальню малознакомых мужчин? Но краска, заливающая щёки и плечи девушки, говорила об обратном.
Будь на месте этой темноволосой ведьмы кто-нибудь другой, Владислав бы точно не стал слушать подобную ересь. Думать нужно, что предлагаешь уважаемому помещику! Но, смотря на Дарью, он осознавал, что не сможет ей отказать, тем более, нагрубить. Поэтому он лишь кивнул, выразив немое согласие.

***
Дарья Елагина росла слабым ребёнком, подверженным самым разнообразным болезням, начиная от постоянных простуд и заканчивая приступами, напоминающими конвульсии одержимых.
Её мать, Калерия Елагина, излишне дёрганная и мнительная женщина, с такими же чёрными, длинными и постоянно спутанными волосами, имела много странных пристрастий и привычек. Например, в один день она изрезала в лохмотья все свои платья, тем самым, в прямом смысле, пустив на тряпки половину состояния.
Часто у девушки случался неконтролируемый смех, которого как огня боялись крепостные, ведь за ним почти всегда следовал прилив агрессии, во время которого она бросалась посудой, поленьями дров – всем, что под руку попадётся – в любого, кто оказался рядом.
Крепостные не имели права прятаться или давать отпор. Всё, что им оставалось, – терпеть побои и отмалчиваться, когда барыня, имевшая так же особенность быстро забывать о своих припадках, спрашивала, что с ними приключилось, и откуда на их лицах увечья.
Дочь она воспитывала в строгости и изоляции, часто, смотря ей прямо в глаза, горячо и сбивчиво шептала, что их окружают враги и что никому нельзя доверять, а мысли, какими бы они ни были, лучше хранить только в голове.
Но, несмотря на это, Даша чувствовала, что мать её любит. Она убеждалась в этом всякий раз, когда родительница гладила её по голове или, видя, что Дашенька грустит, спрашивала, что она может сделать, чтобы ей стало лучше.
– «Я нужна ей, – часто думала девчушка. – Просто она не умеет показывать свои чувства».
Отец, Григорий Елагин, такой же раздражительный и непростой человек, уделял дочери крайне мало времени, и отмахивался, если та подходила к нему с разговорами и вопросами. К жене он относился равнодушно, и каждый второй живущий неподалёку светский человек знал, что он изменял ей со множеством симпатичных (и не очень) девиц.
Зимой свои безрадостные дни Даша коротала сидя на большом подоконнике и вырисовывая пальчиком на заледеневшем окне причудливые узоры, летом, расположившись на траве, рисовала деревья и яркое солнце.
Несмотря на царящую в семье обстановку, девочка искренне любила маму и хотела стать ближе к папе. Поэтому, когда в один из первых зимних дней опечаленный отец сказал, что мамы больше нет, это стало для Дашеньки настоящим ударом, оставившем след на всей её дальнейшей жизни.
Из подслушанного разговора папы с какой-то рыжеволосой дамой она узнала, что мама отравилась и очень скоро умерла. Девчушка не знала значения ни одного из этих слов, но детскую душу сковал такой необъяснимый ужас, что она, распахнув двери своей комнаты, бросилась к папе, кинулась ему на шею и зашлась в безумном крике. Григорий очень испугался и поспешил послать за доктором.
Тот приехал через пару часов, в течении которых Даша по-прежнему висела на шее отца, плача так, что у всех, кто находился неподалёку, включая грубых мужиков-крепостных, разрывалось сердце.
Не без применения силы доктор расцепил пальчики девочки и, усадив её в таз, несколько минут поливал ледяной водой из ковшика. Даша охрипла и изнемогла от криков, но вскоре погрузилась в успокаивающую темноту, а очнулась вечером, уже завёрнутой в одеяло.

***
– Я не знаю, – говорил Григорий в соседней комнате. – Доктор сказал, что у неё психоз, ведь она была сильно привязана к матери. Но я не могу с ней столько возиться! Послал бог жёнушку. Взяла, дурная, отравилась, а нам жить с этим… Даже двадцати трёх годов не исполнилось!
Рядом, обвив его шею руками, сидела та самая рыжеволосая барышня. Её губы скользили по высоким мужским скулам.
– Ничего, любимый, – возбуждённо шептала она. – С девочкой всё будет в порядке, вот увидишь. А в случившемся с твоей женой нет ничего страшного. Только подумай, теперь мы с тобой всегда можем быть вместе...
Мужчина молчал. Для него эта женщина была лишь очередным затянувшимся увлечением, и он не собирался строить с ней ничего серьёзного. На душе у него скребли кошки.

***
На похороны Калерии, состоявшиеся через два дня после её смерти, Дашу не взяли. Сонная девочка в ночной сорочке сидела на подоконнике, смотрела на людей, собирающихся возле усадьбы, и плакала так громко и отчаянно, что у всех в ушах звенело.
Когда она начала захлёбываться от криков, к ней подошла невысокая худая девушка с россыпью веснушек на щеках и, с трудом взяв её на руки, отнесла в кровать. Там она, приговаривая: «Ох, божечки!» и «Что делать-то?!», закутывала Дашеньку во множество одеял, приносила ей воду и уговаривала «быстро проглотить» какие-то таблетки.
Пришедший под вечер заметно осунувшийся и помрачневший отец потрепал дочку по голове, пообещал, что всё будет хорошо, и ушёл, снова бросив её одну в большой комнате.
Ближе к ночи к ней подошла та же веснушчатая девушка. Она принесла чай и кусок пирога с рыбой. У Даши не было аппетита, а в горле до сих пор стоял ком, напоминающий о недавней истерике, но, видя, с какой нежностью и беспокойством на неё смотрела эта незнакомка, девочка начала есть.
Девушка просидела рядом до глубокой ночи, читая Дашеньке рассказы о странствиях по морям, удивительных животных и принцессах. Маленькая слушательница ещё не всё понимала из услышанного, но звуки голоса пусть и чужого, но всё же человека, успокаивали её.
Позже Даша узнала, что девушку зовут Настя, она дочь крепостной крестьянки, но её умерший отец был грамотным человеком, с ранних лет обучившим её чтению и письму, и что появилась она в доме Елагиных совсем недавно. А ещё она очень любила песни и сказки. Многие из историй, что она читала Даше, были её собственного сочинения.
Настенька, как её вскоре начала называть девочка, часто улыбалась, смеялась над всякими глупостями и любила отвечать на бесконечные детские вопросы о том, почему небо голубое, почему зимой идёт снег, и почему мир устроен так, а не иначе. Пару раз крестьянка называла девочку барыней, но та одёргивала её, говоря, что она – просто Даша. Так у одинокой девочки появилась настоящая подруга.
Будучи ребёнком, Даша смутно понимала значения слов «крепостные», «рабы», «крестьяне» и не разделяла гнева отца, который, стоило ей только назвать Настю подругой, кричал, что никакая та ей не подруга, а всего лишь служанка.
Горе от потери матери по-прежнему не отпускало маленькую барыню. По вечерам она смотрела в стоящее напротив кровати зеркало, где ей виделось лицо Калерии. Тогда она вскакивала и, показывая пальцем на отражение, кричала, что мама там и всё видит. На крики прибегала Настя, другие охающие девки, и злой, разбуженный почём зря отец, который вскоре приказал убрать все зеркала из спальни дочери.
Но история на этом не закончилась. Даша начала видеть маму во всех развешенных и расставленных по усадьбе зеркалах. Измученный Григорий под угрозой жестокого наказания запретил дочери выходить из спальни с наступлением сумерек; но теперь даже с утра она могла, указав на отражение, спокойно произнести:
– Там мама!
Григорий приказал выбросить из поместья все зеркала, однако и это не принесло желаемого спокойствия. Дашенька по-прежнему мало ела и дурно спала. Отец посылал к ней новых девок, в надежде разорвать её прочную связь с Настей, но ни одна другая крестьянка не могла сидеть с маленькой барыней слишком долго и в страхе выбегала из комнаты после слов ребёнка о том, что «мама стоит у неё за спиной» или «мама смотрит на них». И Григорию не оставалось ничего, кроме как послать к дочери Настю; только рядом с ней девочка чувствовала себя нужной и защищённой.
Тем временем находиться в стенах усадьбы становилось всё невыносимее, а крепостные всё чаще жаловались на странный сквозняк в комнатах, имеющий место быть даже в безветренную погоду, и ощущение чьего-то незримого присутствия.
Приходивший в ярость от этих разговоров Григорий велел сечь рабов розгами, оставлял на целые сутки привязанных в сарае, но людские страдания ещё никого никогда не спасали от ужаса. Однажды господин, находясь в кабинете в полном одиночестве, услышал шёпот из угла, а за ним последовал пробирающий до костей холод. Не выдержав, мужчина уронил голову на стол и забился в истерике.
Конечно, всему виной была Даша! Мать не хотела отпускать дочь даже после своей смерти! И пока девчонка здесь, эта чертовщина не прекратится. Значит, от Даши нужно избавиться, и как можно скорее.

***
На следующее утро Григорий объявил дочери, что она поедет в деревню к тёте Полине.
– Ты же хотела побывать у неё в гостях, помнишь?
Отец натянуто улыбался, а Даша непонимающе хлопала глазами; она точно знала, что никогда не высказывала подобного желания, потому что тётя ей не нравилась. Они и виделись-то всего пару раз, и папина сестра запомнилась ей высокой широкоплечей женщиной с громким голосом; она называла племянницу «девчуркой» и каждый раз, видя её слезы, обещала «выбить у неё из головы всю дурь», отчего Даше хотелось плакать ещё сильнее.
Несколько раз тётя, отправляя в рот грозди спелого винограда, пыталась завести разговор о том, что было бы неплохо «девчурке» побывать в деревне, дабы «научиться жизни», но, к счастью, маму, которая тоже не очень жаловала тётю Полину, эта идея не вдохновляла. Но кто заступится за Дашу теперь, когда мамы нет?
Отец быстро, словно опаздывая или боясь чего-то, упаковывал вещи дочери, в то время как она сама, сжавшись в комок, пыталась побороть заполнявший душу страх.
Зачем ей ехать к странной тётке, если у неё уже есть свой дом? Что она станет там делать? Будет ли там подоконник, на который можно взбираться и сидеть, поджав под себя ноги? А большое окно, позволяющее рисовать морозные узоры? Увидит ли она маму в новых зеркалах? Но самое главное, что будет с Настенькой? Сможет ли подруга уехать с ней, чтобы и дальше засыпать около её кровати, читать ей сказки и петь песни? От мысли, что Настя может остаться здесь, Даше хотелось плакать навзрыд, пока силы не покинут её.
Папа, управившись с вещами, посоветовал подумать, что ещё она бы хотела забрать с собой, и вышел из комнаты. Где-то через час пришла Настя, держа в руках поднос с травяным чаем и кашей, но завтракать девочке не хотелось; она сразу заметила обеспокоенный вид и заплаканные глаза подруги.
– О чём ты плакала? – осторожно спросила Дашенька.
– Я не плакала, – крестьянка попыталась улыбнуться. – Кушай, пока ничего не остыло.
Девочке очень не хотелось расстраивать свою добрую воспитательницу, поэтому она подвинула тарелку и стала ковырять ложкой в каше.
– А ты мне расскажешь сказку? Потом, после завтрака.
– Конечно, расскажу, – Настя вдруг уткнулась лицом в подол своего платья и зарыдала.
Даша, никогда прежде не видевшая, как плачет самый близкий для неё человек, отодвинула поднос и прижалась к подруге.
– Настенька, не плачь, пожалуйста! Иначе я тоже заплачу, а папа этого не любит. Всё будет хорошо, вот увидишь!
Как же ей хотелось, чтобы Настя подтвердила эти слова! Но девушка лишь всхлипывала, прижимая её к себе.
Заставший эту картину Григорий пришел в бешенство, схватил Настю за волосы, вытолкал на мороз и приказал запереть в сарае на двое суток, без еды и света. Даша, на глазах которой произошло это зверство, босиком выбежала вслед за папой и крестьянкой.
– Отпусти её, отпусти! – плакала девочка. – Не надо, ей же больно!
Она кричала до тех пор, пока отец ни ослабил хватку, толкнув Настю в сугроб, и пока на этот балаган ни сбежалась добрая половина крепостных. Бедная крестьянка принялась отряхиваться от снега и дышать на окоченевшие руки, а Григорий, указав одному из мужиков на дверь сарая и получив в ответ утвердительный кивок головой, поспешил обратно в усадьбу.

***
Сидя в горячей ванне и наблюдая, как девки поливают её водой из ковшиков, Даша не плакала, лишь судорожно вздыхала. Её затравленную душу посетило неизвестное доселе чувство опустошённости. Ей больше не хотелось кричать, куда-то бежать и пытаться что-то изменить. Откровенно говоря, ей не хотелось ничего. Лишь мысли о Насте, которая сейчас, голодная и замёрзшая, сидела в старом сарае, заставляли детское тельце покрываться мурашками, но и те вскоре прошли.
Когда завёрнутая в несколько полотенец девочка дремала, полулёжа в большом кресле, к ней подошёл отец. Впервые за долгое время дочка увидела на его лице чувство стыда; он прятал глаза и не знал куда деть руки. Немного постояв рядом и поняв, что Даша не собирается отодвигаться, дабы уступить ему место, он сел на стул.
– Дашенька, мне жаль, что так вышло. Но ты должна понимать, что Настя... – Григорий запнулся, пытаясь не выдать злобу, – твоя рабыня, а не подруга. Она проявила дерзость, общаясь с тобой на равных, и я был обязан наказать её.
Девочка даже не повернула головы. Такое поведение ещё больше смутило мужчину.
– Не волнуйся, я её, можно сказать, пожалел. Её никто не бил, не издевался... Посидит немного в одиночестве, подумает над своим поведением.
– Зачем мне ехать к тёте? – вдруг резко и холодно спросила дочь.
Отец вздрогнул. Никогда прежде он не слышал подобного тона от ребёнка! Удивление было настолько сильным, что вместо привычной угрозы наказанием, он сбивчиво ответил:
– П-потому что тётя Полина очень по тебе скучает.
– Я уезжаю навсегда? – последовал новый вопрос.
Что... Откуда она... Как она узнала?
– Конечно же, нет! Я заберу тебя, как только ты захочешь вернуться домой.
– Ты врёшь!
Даша повернулась, и Григорий с трудом удержался на стуле. Ни один ребёнок... Да что там ребёнок – ни один взрослый никогда не смотрел на него так! Это был взгляд, полный даже не отчаяния, а принятия неизбежного. Эти наполненные безысходностью серо-зелёные глаза абсолютно не вязались с образом сидящей в кресле милой девочки.
Мужчине стало дурно. Голова закружилась, в желудке что-то оборвалось. Он хотел встать и убежать, но словно прирос к стулу.
– Доченька… – голосовые связки воспроизвели лишь хриплое бормотание. – Ты неправа... Я никогда тебе не врал.
Он хотел сказать ещё что-то, но Даша перебила его фразой, от которой душа нерадивого отца окончательно ушла в пятки:
– Из-за тебя мама умерла!
Перед глазами Григория всё поплыло. Во рту стало очень сухо, губы шумно втянули воздух. Мужчина почувствовал нестерпимый жар, будто в адском пекле. Ещё минуту он сидел неподвижно, после прохрипел:
– Это не я…
Но Даша его уже не слышала. Отвернувшись к стенке, она звонко крикнула :
– Уходи!
В ту же секунду отец, словно очнувшись от горячки, подскочил на ноги, уронил стул и выбежал из комнаты, захлопнув дверь с такой силой, что можно было подумать, за ним кто-то гнался.
– «Нет, это не ребёнок, – подумал он, обхватив голову руками. – Не моя дочь».
Первая его догадка была о том, что в девочку кто-то или что-то вселилось. Нет, так не пойдёт! Ещё чуть-чуть, и он окончательно свихнётся! Нужно держать себя в руках.
Завтра он избавится от девчонки, и всё будет хорошо. Осталось переждать эту треклятую ночь. И к тётке Даша поедет без него.
– Я делаю всё правильно, – прошептал Григорий. – У меня не осталось выбора.

***
Рано утром Дашу разбудили девки, которым было велено собрать маленькую барыню в дорогу. Все они суетились, бегали, переругивались и укладывали в сумки её летние вещи, при виде которых девочка окончательно убедилась в том, что отец ей врал. На дворе стоял январь, зачем ей лёгкие платья, если она, по его словам, скоро вернётся домой? Но разве она могла что-то изменить? Через пару часов приготовления к отъезду были завершены.
Нагружённые уймой коробок и свёртков крепостные выкладывали это добро в большие сани у входа, а Дашенька стояла в безликой толпе, равнодушно оглядываясь вокруг. Как бы ей хотелось броситься к Настеньке, прижаться и обнять так крепко, чтобы крестьянка навсегда запомнила свою маленькую подругу!
Девочка бросила беглый взгляд на старый сарай, ставший временной тюрьмой для её милой воспитательницы. Смекнув, чем это может закончиться, возница положил на плечи госпожи свои сильные руки. Теперь точно не убежать. Она уезжала навсегда. Уезжала, не попрощавшись. А ведь больше она никогда не увидит Настю...
Никогда... Это слово убивало своим ужасным смыслом и отключало разум. Возможно, именно сейчас следовало бы дать волю эмоциям, уткнувшись в подушку и хорошенько поплакав, но Даша, казалось, выплакала все глаза за это время. Вчера, при виде страданий Насти, внутри у неё сломалось что-то, что болело и не давало покоя долгое время. Она не могла и не хотела рыдать. Хотелось лишь спать и ни о чём не думать.
В последний момент, когда сонную и разбитую девочку усаживали в сани, из усадьбы вышел Григорий. Он переминался с ноги на ногу и поёживался от холода. Посмотрев на дочь, лица которой почти не было видно из-за шарфов, мужчина попытался пошутить, но выглядело это настолько неуместно, что он тут же стушевался и сказал:
– Ну, счастливого пути, Дашенька! Помни, я всегда готов тебя забрать.
– «Нет, не заберёт», – подумала девчушка.
Взмахнул кнутом возница. Громко заржали кони. Сани тронулись, оставляя за собой длинный след. Даша бросила взгляд на удаляющийся амбар. Больше никогда...
– Прощай, Настенька...

***
Настя тщетно пыталась освободиться от врезающихся в запястья верёвок и увернуться от сквозняка, бьющего из каждой щели в ветхих стенах. Слёзы ледяными каплями застыли на щеках. К ночи стало ещё холоднее, и девушка перестала чувствовать ноги.
– Главное, не заснуть, – шептала она, выпуская изо рта белый пар. – Только не заснуть. Я продержусь... Ничего.
Григорий вспомнил о пленнице спустя трое суток, когда морозы достигли тридцати градусов. После отъезда дочери на него накатила волна грусти и презрения к самому себе, не дающая насладиться спокойной атмосферой в доме: без слёз, криков и присутствия чего-то потустороннего.
– Девка ещё эта, – ворчал барин, пробираясь к сараю по сугробам. – Далась она мне! Сама виновата, а мне расхлёбывать! И эти бездельники... Чем они занимаются целыми днями? Некому снег убрать... Ну ничего, я им сегодня такое устрою, пожалеют, что на свет родились!
Чертыхаясь и кашляя, мужчина снял навесной замок. Хлипкая дверь с трудом открылась. Он подошёл к столбу, но было слишком поздно.
Девушка лежала, уронив голову на плечо. Её лицо напоминало восковую маску, золотистая коса была полностью покрыта инеем.
Смерть была нестрашной. Засыпая, бедняжка видела зелёные луга, порхающих бабочек и слышала тихий голос мамы, зовущий её домой.
– Тьфу ты! – отплюнулся господин и вышел из амбара.

***
Дорога к тёте Полине заняла целый день, показавшийся Даше вечностью. Одеяла выполняли свою функцию, и ей почти не было холодно. Но мелькающие перед глазами деревья и поля наводили смертную тоску. Девочка старалась не думать ни об отце, так некстати предавшем её, ни о мёрзнувшей в полуразрушенных стенах Насте, но мысль о последней всё равно время от времени долбила в висок, как назойливый дятел.
Что с ней сейчас? Может, она сумела освободить руки и растирает плечи, чтобы согреться? А если она плачет и надеется, что они ещё встретятся? А вдруг отец сменил гнев на милость, и она уже отогревается, сидя на кухне и слушая старую кухарку? Ох, это было бы так здорово!
– Барыня! – прокричал возница. – Мы приехали. Вы, должно быть, задремали и не заметили. Ну-с, слезайте, – и протянул Даше мозолистую ладонь.
Спрыгнув, девочка потерла сонные глазёнки. Дом тёти был большим, в несколько этажей, но очень старым. Было видно, что его устройством давно никто не занимался: грязные оконные стёкла, ветхие перила, покосившийся порог.
– Однако, в какую же глушь... Проходите, барыня. Ваша тётушка, наверное, не услышала, что Вы приехали.
Под ногами приятно хрустел снег. Даша огляделась вокруг. В дом она заходить побаивалась, но благо, на крыльцо вышла сама тётя; она, казалось, стала ещё выше и угрюмее.
– Ну, чего стоишь-то? – пробурчала женщина. – Заходи.
Дашенька в последний раз посмотрела на возницу. Улыбнувшись и крикнув что-то про удачу, он уехал, а ей не оставалось ничего, кроме как идти вслед за тётей.
Через пять минут они сидели за длинным столом, на котором не было ничего, кроме кружек с чаем, заварника, тарелки с печеньем и блюда с тремя яблоками. Даша вгрызалась зубами в суховатые печенья, а сидящая напротив Полина Александровна озвучивала «правила поведения на её территории».
– После девяти вечера из спальни выходить только по необходимости. И очень тихо, чтобы я не проснулась. Не бегать, не смеяться во весь голос, не кричать, и вообще, как можно меньше громких звуков. Я этого не люблю.
– «Да куда уж громче-то?» – подумала девчушка, которой уже хотелось заткнуть уши, лишь бы не слышать этого баса.
– Ничего не трогать без моего разрешения. Если что-то сломаешь, пеняй на себя. Спать ложимся, как я уже говорила, в девять вечера, встаём в семь утра. Помогать мне во всём, о чём я попрошу. И вот ещё что: обучение грамоте мы начнём, как только тебе исполнится шесть лет. Времени у нас много, я из тебя человека сделаю.
С этого момента у Даши началась новая жизнь, в которой не было места веселью, долгим раздумьям и даже слезам, но в которой было очень много ограничений и правил.
Ещё в первый день пребывания в усадьбе в голове у девочки прочно укоренились две мысли. Первая: «Тётю нужно слушаться», и вторая, более горькая: «Я никому не нужна». Мама по-своему любила её, но ушла очень рано. Отцу она только мешала, и в итоге, он её предал, перекинув на сестру. А тётя... Да что тётя? Она всем своим видом показывала, что племянница – не самый желанный гость в её доме.
Думая об этом, девочка не плакала. Этого нельзя было делать, да и не очень-то хотелось. Она лишь тяжело вздыхала и смотрела на висящий на стене ковёр. Этот кусок ворсистой ткани, вопреки здравому смыслу, наводил на неё животный ужас; он был красным. Скорее даже цвета запёкшейся крови. По середине расползались диковинные животные, а по бокам извивались чёрные узоры.
Даша понимала, что это глупо. Настолько же глупо, как если бы она испугалась подсвечника или заварника с отбитым носиком. Ведь в её родовом поместье тоже были ковры, на которые она не обращала внимания. Так зачем рассматривать вещь, не представляющую из себя ничего интересного? Но этот ковёр невозможно было не заметить. Может, дело было только в его цвете, а может, в чём-то ещё. Чем дольше Дашенька всматривалась в узоры, тем сильнее они походили на языки пламени и траурные ленты.
Утром она, набравшись смелости, потрогала ковёр руками. Старый ворс напоминал шерсть грязной собаки. Девочка решилась понюхать его. Пахло исключительно пылью. Но всё же, может, попросить тётю снять его? Но Полина Александровна отреагировала ожидаемо:
– Что ты ерунду говоришь? В своём доме из-за твоих прихотей я менять ничего не собираюсь. Мой руки и садись завтракать.
Ещё одна проблема, с которой столкнулась Даша, – почти полное отсутствие прислужников в доме. У тёти жили лишь три девки, в обязанности которых входили стирка белья, приготовление еды и уборка. Девочка, привыкшая к тому, что завтрак, как и таз с водой для умывания, ей подносили прямо в постель, долго не могла привыкнуть, что её теперь нужно вставать и куда-то идти, чтобы самой о себе позаботиться. Пару раз она пыталась спросить Полину Александровну о странных порядках в доме, но у тёти на всё был заготовлен один ответ:
– Это мои правила, и пока ты живёшь здесь, ты обязана их соблюдать.
Так прошло время, по истечению которого Даша смирилась и с грубым голосом попечительницы, и с бесконечными ограничениями, и даже с ковром на стене. Теперь, засыпая, она просто отворачивалась от него, и старалась прокручивать в голове счастливые моменты из своего детства, которых было не так много.
Вот она сидит на своём любимом подоконнике и вырисовывает пальчиком узор на окне, а тихо подошедшая сзади мама спрашивает, чем тут занимается доченька. Вот на её четырёхлетие родители приносят в усадьбу пушистых котят, которых она гладит и обнимает до самого вечера. Вот она лежит на мягкой траве, смотря на воздушные облака…
А ещё маленькая барыня научилась одеваться, умываться и убирать после себя посуду, за что впоследствии была благодарна Полине Александровне.
Маму она больше не видела ни в одном из зеркал, хотя в доме их было больше шести. Ощущение чужого присутствия и сквозняки непонятного происхождения, пусть и реже, но всё ещё случались; но к ним Даша привыкла ещё дома. Тёте она ничего не говорила, не зная, что Полина давно обо этом слышала от брата.

***
В день, когда Даше исполнилось шесть лет, вместо ожидаемого ею праздника, в дом пришёл представительного вида молодой человек. В руках он держал кипу книг и бумаг. Тётя привела его в спальню племянницы в тот момент, когда девчушка сидела за письменным столом и болтала ногами от скуки.
– Ну, девчутка! – голос женщины был радостнее обычного. – Знакомься! Это твой учитель, Николай Леонтьевич. Именно он обучит тебя счёту, письму и чтению.
– Здравствуйте, Дарья Григорьевна, – улыбнулся учитель. – Думаю, Вам нужно время, чтобы подготовиться, после чего мы сможем начать.
– Иди, вымой руки! – приказным тоном сказала Полина Александровна.
– Зачем их так часто мыть-то? – вздохнула девочка и поплелась в ванную.
С этого дня началась долгая, трудная учёба, временами заставляющая шестилетнюю Дашу кричать по ночам в подушку. Учитель приходил каждый день, кроме воскресенья, ровно в восемь утра, и иной раз оставался до девяти вечера.
Помимо счёта и правописания, он учил юную барыню красиво держать перо и аккуратно выписывать каждую букву. Тётя заглядывала в комнату каждые полчаса, и если видела, что племянница чего-то не понимает или ленится, после ухода Николая Леонтьевича устраивала ей настоящую взбучку, состоящую из криков, что брат (чёрт бы его побрал!) повесил на её шею свою непутёвую дочь, и из обещаний «побить лентяйку» или «вышвырнуть из дома».
Но Даша давно перестала бояться тётку; вопреки угрозам, она никогда не поднимала на неё руку. Но мысли о том, что она всем мешает, медленно, но верно сводили малышку с ума.
Данное себе обещание «ни в коем случае не плакать» девочка в итоге нарушила, однажды проревев весь выходной. Её всё чаще изводили дрожь в руках и головные боли, о которых попечительница говорила: «Что угодно придумает, лишь бы не учиться!»
Помимо учёбы, Николай Леонтьевич часто заводил разговоры о религии. Даше данная тема казалась многословной дребеденью со множеством противоречий, но тёте, сосредоточенно кивающей после каждого слова молодого мужчины, она об этом не говорила. После ухода наставника девочка сидела за обеденным столом, попивая горячий чай, а Полина Александровна ходила рядом и восхищалась:
– Просто чудо, как он умён! А как правильно выражается! А ты, бездельница, слушай и запоминай. Этот человек дурному не научит.
Лекции о боге и тётушкино восхищение оным не прошли для Даши бесследно. Волей-неволей она выучила молитвы, даты постных дней и церковных праздников. Под руководством Полины Александровны по субботам и воскресеньям она обязательно посещала церковь, а перед сном молилась, чтобы её дальнейшая жизнь сложилась хорошо.
В глубине души Даша сомневалась в силе молитв, но пойти наперекор родственнице не могла. Да и гораздо легче было жить, думая, что откуда-то свыше ей оказывают любовь и поддержку, которых так не хватало девчушке в земной жизни.

***
Так прошло много лет. Из задумчивого, болезненного ребёнка Дарья выросла в очаровательную девушку. Лишь грустные глаза выдавали в ней человека, повидавшего жизнь не в самых лучших её проявлениях. За долгие годы Даша даже смогла подружиться с тётей Полиной.
Поначалу Григорий писал письма и отправлял подарки на дни рождения дочери. От присланного им сборника народного фольклора Дашенька была в восторге, но Полина Александровна быстро отправила книгу в мусорное ведро, сказав, что «нечего забивать ребёнку голову бредом о волшебстве и домовых, девочка и так плохо спит ночами».
Но по истечению семи лет папа перестал давать о себе знать. Тётя говорила на эту тему очень неохотно, но Даше всё же удалось узнать, что он переехал в другую область и женился на дочери известного в узких кругах писателя. Конечно, она была не в курсе телеграмм, которые Григорий ежемесячно отправлял сестре и вложенных в них денег – платы за воспитание дочери.
С момента вступления в юношеский возраст Дарья открыла в себе способности к литературному делу. Поначалу в её повестях было чересчур много междометий, местоимений и деепричастных оборотов, но девушка развивала мастерство, и вскоре её творчество можно было смело назвать «произведениями, которые очень легко читаются».
Слог у дворянки был мягкий, сюжет развивался стремительно, не уступая место многостраничным описаниям природы или нарядов. Но юная писательница по-прежнему была очень неуверенна и критична по отношению к себе. Ей постоянно требовалось одобрение со стороны, а рядом была лишь тётя, которая не особо жаловала творчество племянницы по одной простой причине, – все рассказы, повести и белые стихи Даши были посвящены любви.
Рассудительная и грубоватая Полина Александровна верила в «неземные чувства», о которых так мечтала её воспитанница, но считала, что они не приводят ни к чему хорошему. В юношестве она знала девушку, до одури полюбившую симпатичного гимназиста; он не ответил ей взаимностью, а она, считая себя прокажённой и униженной, утопилась.
Так же среди её знакомых был дворянин, влюбившийся в крепостную крестьянку. Чувства оказались взаимными, но родители юноши прокляли этот союз и до последнего не давали молодым покоя. Девка вскоре заболела и начала сохнуть; кто-то говорил, что дело в порче и свершившемся проклятии, другие винили её врождённые проблемы с сердцем. Так или иначе, крестьянка умерла, не дожив и до двадцати пяти, а безнадёжно влюблённый аристократ попал в клинику нервных расстройств, где и скончался через три года.
Сама Полина влюбилась лишь однажды, в двадцать два года, но у её избранника – известного в Москве афериста, было очень много врагов; кто-то из них и подсыпал ему в напиток быстродействующий яд. После у женщины случались кратковременные романы, но замуж она так и не вышла и детей не имела.
Всю свою жизнь Полина Александровна считала, что здоровые отношения должны строиться на взаимном комфорте и понимании, а чувства – дело десятое. Но все её доводы и устрашающие истории совсем не действовали на племянницу. Дарья продолжала мечтать о беззаветной любви, такой, где «даже дышать без своего мужчины тяжело». Поэтому и книги её были одинаковыми: романтичными и трагически-надрывными.
– О чём думаешь, кулёма? – часто спрашивала Полина, видя задумчивую улыбку в глазах младшей родственницы. – О небесных кренделях? Сидишь, пишешь, словно тебе деньги за это платят. Лучше бы делом занялась! Птичка божья – и та даром хлеб не клюет!
Дарья никаким образом не способствовала продвижению своего творчества и «раскрутке» имени. Её позиция была проста: «мне ничего не нужно» и «те, кому интересно, сами разберутся, кто я и что создаю».
Она знала, как трудно завоевать людское расположение и добиться признания, боялась критики, и была не готова к возможным проблемам. Пару раз она пыталась поговорить с тётей по поводу выпуска сборника своих белых стихов и мечтала услышать лишь: «У тебя всё получится, не сомневайся!», но Полина Александровна, поджав губы, выдавала:
– Для такой возни нужны смелость и умение отстаивать свою точку зрения. А у тебя ничего этого нет. Тебе случайный человек скажет, что это никуда не годится, ты в ту же секунду разрыдаешься и всё бросишь. Да и потом, что это за стихи? Ни рифмы, ничего…
Дарья надолго запоминала обидные слова. Постоянные упрёки и отсутствие поддержки вынудили юную барышню отказаться от творчества, с уходом которого её жизнь потеряла всякие краски.
До этого тётя часто говорила племяннице, что она живёт в «своём мирке» и «рано или поздно её постоянные фантазии превратятся в душевную болезнь». При этом женщина на пальцах показывала, каких крохотных размеров был тот самый мирок, из которого не хотела выбираться Даша, но сама девушка знала, что это не так.
В своём воображении она создавала целую Вселенную, новую жизнь, в которой было всё: взаимная любовь, настоящая дружба, счастливое детство, приключения. Только в этом альтернативном мире ей и было весело, и она искренне не понимала гнева тёти.
Забросив на восьмой главе очередную историю о преданности и настоящих чувствах, Даша столкнулась с резким психологическим кризисом: отказывалась от еды, либо не спала несколько ночей кряду, либо целыми днями пребывала в полудрёме, перестала следить за своим внешним видом, часто плакала. Мигрень и тошнота стали её неизменными спутницами.
Девушка надеялась, что её состояние нормализуется само собой, но оно, напротив, усугублялось, и вскоре ей стали слышаться голоса. Поначалу они не доставляли особого дискомфорта, лишь смеялись и болтали глупости, но затем всё чаще стали говорить о смерти и повторять фразу:
– Всё, что ты делаешь, – ужасно.
Это было уже слишком. Дарья поняла, что попала в замкнутый круг. Однажды ей на глаза попалась книга, оформленная в виде дневника душевнобольного. Там человек, страдающий от зрительных и слуховых галлюцинаций, писал, что «голоса – это плохо. Всегда. Неважно, что они говорят. Не шутите с ними, следуйте моим советам и немедленно обращайтесь за помощью».
Но помочь Дарье было некому. Для тёти существовали лишь три болезни: простуда, порча и алкоголизм. Ни о каких расстройствах, видениях и припадках она слышать не желала. С каждым днём девушке становилось всё страшнее, и она не придумала ничего лучше, как окончательно замкнуться в себе. Почти не разговаривала, не показывала эмоций, а когда чувствовала, что теряет связь с реальностью, докрасна хлестала себя по щекам. Примерно в то же время у неё стали часто открываться носовые кровотечения.
Зрительные галлюцинации не заставили себя долго ждать. В шестнадцать лет юная аристократка увидела, как в её спальню вползает ребёнок без лица. Подсознательно она давно была готова к чему-то подобному, поэтому страшно ей не было. Даже интересно.
Таких сильных видений впоследствии было мало. Обычно просто стены дышали, дверные ручки дёргались, картины на стенах раскачивались и тени бегали из угла в угол.
Но особенно запомнилось, как однажды, посмотрев в окно, девушка увидела, что все прохожие резали друг друга. А за завтраком поняла, что её чай превратился в кровь. Она научилась жить с видениями и по истечению года воспринимала их как что-то само собой разумеющееся.
Лишь однажды тётя, увидев, как побледневшая племянница до крови кусает губу и смотрит куда-то в сторону, спросила:
– Даша, что с тобой? Ты заболела?
Девушка едва сдержала истерику. Ей хотелось упасть на пол и закричать:
– «Да! Заболела, причём очень давно! Я не знаю, как дальше жить, я боюсь, мне нужна помощь! Обратите, наконец, внимание, спасите меня!»
Но это бы ни к чему не привело, поэтому она лишь пробормотала, что с ней всё в порядке.

***
Полина Александровна вообще отличалась своеобразными взглядами на жизнь. Поняв, что на племянницу не действуют её предостережения по поводу безразмерных чувств, она пошла другим путём и принялась учить Дашу, что все мужчины – ужасные существа, которым от женщин «только одно и нужно».
– Вот будешь жить в своём поместье, – говорила осунувшаяся, заметно постаревшая за годы тётя. – Одна, зато в своё удовольствие. Книги будешь читать, много гулять, дышать свежим воздухом. Города посмотришь, людей... А мужчины, – на этом моменте женщина делала презрительное лицо, – тьфу! Одни беды от них, так и знай!
– А как же любовь?
– Какая ещё любовь? Чепуха всё это.
– Да что же в любви дурного? – упорствовала девушка.
– Мала ты ещё, – отмахивалась тётя. – Потом поймешь.
Увы, Дарья была вынуждена признать, что в словах родственницы была доля правды. Все немногочисленные знакомые ей молодые люди – чаще всего, это были соседи или редкие гости дома – смотрели на неё исключительно как на объект вожделения. Эти взгляды, наполненные похотью и потенциальной опасностью, оседали на ней, словно вязкая паутина, от которой хотелось поскорее отмыться и никогда более не соприкасаться.
– Вот ведь пентюх! – возмущалась Полина Александровна, стоило гостю покинуть пределы дома. – Как смотрит-то, нахал! Вот, полюбуйся! И ты ещё спрашиваешь, почему от мужчин одни неприятности...
В один из летних дней, когда девушка решила выйти в ближайший лес, чтобы нарвать цветов, её подкараулил незнакомый парень. Конечно, в юной особе в простом платье (в своём доме тётя не терпела вычурности) не было ничего, что могло бы выдать в ней аристократку, в отношении которой насилие, как и всякое плохое действие, жестоко каралось.
Повалив барышню на траву и пытаясь стянуть с неё платье, он смотрел ей прямо в глазах, в которых Даша не видела ничего, кроме той же злости и дикого желания. От осознания неизбежности насилия и затмившего разум страха она забилась в истерическом припадке. Из глаз брызнули слёзы, из носа хлынула кровь. Издавая нечленораздельные звуки, бедняжка билась на земле, словно выброшенная на берег рыба. Наблюдающий эту картину молодой человек широко распахнул глаза и быстро вскочил на ноги.
– «Одержимая!» – подумал он и, теряя обувь, побежал подальше от злополучной тропинки.
Дарья дёргалась ещё несколько минут, после чего совершенно обессилила. Не до конца осознавая, что произошло, встала на ватные ноги, и чуть снова не рухнула, увидев, что фартук её платья буквально залит кровью. Лишь ощупав себя и убедившись, что ран на теле нет, и дело лишь в носовом кровотечении, она успокоилась и поплелась к тёте.
Полина Александровна долго ахала и пыталась расспросить племянницу, что случилось, но Даша молчала; а потом приказала девкам сжечь платье и всю ночь просидела в углу кровати, дрожа всем телом и всхлипывая.

***
Вскоре Дарье исполнилось шестнадцать. К этому моменту усадьба отца, он сам, Настенька и добрая мать остались для неё лишь очень далёкими воспоминаниями. Она почти не помнила, как выглядели родители, и что случилось с бедной прислужницей.
Девушка мало контактировала с внешним миром, редко общалась с кем-то кроме тётки, и оказалась совершенно не готова ко взрослой жизни. Она много читала, изредка сочиняла белые стихи, но не бралась за повести, любила подолгу размышлять о происходящем вокруг.
Полина Александровна хваталась за голову при одной мысли, что скоро Дарье нужно будет уезжать и начинать самостоятельную жизнь.
– Куда она поедет-то? – бормотала женщина, искоса наблюдая за воспитанницей. – Как она там будет одна? Ох, как бы дел нехороших не натворила…
Но так же ясно она понимала, что от неё ничего не зависело. Через месяц ей принесли письмо от брата с вложенной в него внушительной суммой, благодарностями и словами о том, что вскоре Дарья отправится в родовое поместье, и неважно, хочет она этого или нет.
Письмо, как живое, дрожало в руках женщины. Много лет назад она была крайне недовольна появлением «девчутки» в своём доме, но теперь, когда та выросла на её глазах, ей стало невыносимо тяжело от осознания, что совсем скоро племянница уедет.
– Ирод какой! – плакала тётя, сидя на крыльце. – К чему такая спешка? Даже попрощаться по-человечески не даёт!
Остаток дня прошёл в сборах. Полина, в окружении немногочисленных крепостных, укладывала вещи Дарьи, попутно рассказывая ей, как правильно жить, с кем общаться, а кого лучше остерегаться, и что холодный воздух и утренняя сырость вредны для здоровья. Но эти указания Даша ранее слышала неоднократно, поэтому не заостряла на них внимания.
Она смотрела на привычные стены, но душу охватывал холодок, сулящий грандиозные перемены в жизни. Барышня старалась не думать о том, что в Москве не будет тёти, без которой она уже не представляла своей жизни, и что с её родным домом связано много ужасных воспоминаний из детства, – эти мысли были слишком мучительны.
Гораздо приятнее было заставлять себя думать, что с Полиной Александровной она всегда будет поддерживать связь, а московская усадьба настолько большая и красивая, что совсем неважно, какие воспоминания она навевает.
– Не могу же я прожить в деревне всю жизнь! – сама с собой разговаривала Дарья. – А там я смогу делать что захочу, а не что мне говорят. Может, и с отцом встречаться не придётся, ведь он переехал.
Прощание получилось скомканным и поспешным. Нежелающая в очередной раз поддаваться эмоциям Дарья обняла тётю и обещала писать ей как можно чаще. А заплаканная женщина то и дело повторяла: «Береги себя» и «не пропадай».
– Спасибо Вам за всё, – с тоской в голосе прошептала девушка.

***
– Располагайтесь, – Елагина указала на кресло рядом с кроватью; такое же красное, как вся остальная мебель в спальне. – Может, Вы хотите есть? Ведь закуски Вы так и не попробовали.
Несмотря на внутренний ребяческий восторг, она чувствовала себя не в своей тарелке. Малознакомый человек в её спальне, оттягивающие руки браслеты, тесное платье, – всё доставляло дискомфорт. В ушах ещё звучали отголоски музыки, в ногах чувствовалась усталость.
– Вы не против, если я сниму украшения? – после недолгого молчания спросила Дарья.
– Почему я должен быть против? – пожал плечом Владислав, который совсем не разделял её смущения. Мишура светского приёма осталась позади, и он ощущал долгожданное спокойствие. – У Вас очень своеобразный интерьер усадьбы; так много красного цвета.
– Это дело рук мамы. Она любила все оттенки красного. А я по возвращению ничего не меняла.
– Ваша мама, наверное, замечательная женщина.
– Я её совсем не помню. Она умерла, когда мне было около четырёх лет.
– Простите.
– Всё в порядке, Вы же не знали. Меня воспитала тётя по отцовской линии. Так получилось, что отцу я только мешала. Но две недели назад он зачем-то потребовал, чтобы я вернулась в родовое поместье. Я не осмелилась ослушаться, а сейчас понимаю, что допустила ошибку.
– Почему же? – Оболенский заинтересованно вскинул брови.
Дарья замешкалась. Да, посвящать в свои проблемы едва знакомого человека – некрасиво и неправильно, но и отмалчиваться она не могла:
– Я совсем не приспособлена к самостоятельной жизни в большом городе. Я очень замкнута, всего боюсь. С таким характером я даже друзей не заведу!
– Уже завели, – Владислав хохотнул и ткнул себя пальцем в грудь. – Теперь у Вас есть я. Если хотите, могу познакомить Вас с очень интересными ребятами, начинающими музыкантами.
– Знаете, что меня удивляет? – протянула девушка, проигнорировав последний вопрос собеседника. – Вы и пишите, и рисуете, но при этом Ваш образ выдержан до мелочей, а дома всё чистенько и аккуратно. Обычно такие, как Вы, живут в атмосфере творческого беспорядка и выходят в люди в измазанном краской костюме.
– Любовь к порядку и аккуратность передались мне от отца. Вплоть до шестнадцати лет он смотрел на меня как на врага народа за каждую помарку в тетради или складку на фраке.
– А у меня учитель такой был! Учил меня писать без единой кляксы. А если я всё-таки делала ошибку, приходила тяжёлая артиллерия в виде тёти: «У тебя что, глаза на затылке? Ещё раз такое повторится, всю тетрадь переписывать будешь!»
– Ого! – присвистнул Владислав. – Меня отец воспитывал иначе. Но я бы предпочёл, чтобы он кричал на меня, а не прибегал к своему излюбленному давлению. Впрочем, это не особо интересно. Лучше расскажите что-нибудь ещё о периоде Вашей юности.
Дарья насилу сдержала усмешку. Что он хочет знать? Как она страдала от видений и запаха крови в комнатах? Как пряталась в сарае, когда воспалённое сознание нашептало, что кухарка хочет её убить? Как орала в подушку: не плакала, а именно кричала, срывая голос? Как пререкалась с Полиной Александровной? Как её чуть не изнасиловали на лесной тропе?
– Я очень любила природу и очень не любила людей. Исходила все леса вокруг, даже лазила по деревьям. Вас что-то удивляет?
– Знакомые мне барышни не лазят по деревьям и не ходят по лесам…
– А ещё не сквернословят, не дерзят старшим и жить не могут без шёлковых платьев, корсетов, нижних юбок и вееров.
Повисла неловкая пауза. Девушка чувствовала, что должна спросить нечто важное, но не знала, с чего начать, да и не умела вести столь провокационные разговоры.
– Вы обещали почитать мне свои стихи, – опомнился Владислав.
Почувствовав небывалое облегчение, Дарья открыла ящик письменного стола, из которого извлекла множество исписанных листов. Было видно, что многие стихи создавались в спешке, из-за чего слова сливались в неразбериху.
Барышня глубоко вдохнула и начала чтение. Она читала взахлёб, лишь иногда останавливаясь, чтобы посмотреть на молчаливого слушателя. Оболенский был плохо знаком с понятием белого стиха, но не мог не отметить, что красивые метафоры, необычные сравнения и чувственные слова о любви увлекли его настолько, что он забыл даже о приближающемся чувстве голода.
– Знаете, это очень неплохо, – кивнул молодой человек, едва она закончила. – У Вас есть все шансы стать признанным автором. Зачем Вы уходите в тень? Вы могли бы читать свои произведения на публике.
– Нет, – усмехнулась подруга. – Даже если у меня есть талант, я скорее зарою его в землю, чем вывалю на всеобщее обозрение скрытые в стихах чувства.
– Уверены, что дело только в этом? Вот я, например, могу сказать, почему не делюсь своим творчеством. Да, оно очень узконаправленное, но это не главная причина. Во-первых, я ревностно отношусь ко всему, что делаю. Думаю, это своего рода мания; моя история, мои персонажи, нечего их трогать. А во-вторых, мне это просто не нужно. Я творю для себя и в оценках со стороны никогда не нуждался. Но Вы – другое… Стоило мне попросить Вас почитать свои произведения, как Ваши красивейшие серо-зелёные глаза загорелись азартом.
Никогда прежде Дарья не чувствовала себя так неловко. Оболенский говорил правду, в которой она даже самой себе не могла признаться. Он будто нарочно искал уязвимые места и выводил её на откровенный разговор. Но она верила, что его помыслы чисты.
– Хорошо, Вы меня подловили, – сдалась темноволосая красавица. – Я очень слабая. Не мягкая, не добрая, не женственная, а именно слабая, в самом презренном смысле этого слова. О таких говорят: «Жил – дрожал, и умирал – дрожал». Я очень боюсь осуждения и насмешек.
Владислав подался вперёд, и в неё вклинились гипнотические серые глаза:
– Знаете, в шестнадцать лет я сделал конспект по заболеваниям. Никакой отсебятины, лишь факты; как протекает воспаление лёгких, на что стоит обратить внимание при простуде, и тому подобное. Этот конспект не понравился учителю, а один из моих знакомых вовсе сказал, что я занимаюсь ерундой. К чему это я: если люди находят что раскритиковать даже в столь сухой информации, то в творческой среде тем более найдут, к чему прицепиться. Не стоит обращать на них внимание. И Вы не можете так говорить о себе хотя бы потому, что Вы в один момент изменили свою жизнь. Мой отец всегда утверждал: «Главное решиться и жизнь перевернуть, а дальше ничего не страшно». Не каждая девушка способна уехать в чужой город, оставив позади привычную для себя обстановку.
– Я сделала это из-за трусости. Сначала пыталась убедить себя, что хочу самостоятельности, а недавно поняла, что просто испугалась гнева отца.
– Хотите, я научу Вас не бояться? – напрямую спросил Оболенский, не желая дослушивать поток самобичевания. – У меня в этом деле большой опыт.
Дарья долго молчала. Она не хотела показаться легкомысленной и глупой, поэтому не могла сказать, что уже само присутствие друга вселяло в неё уверенность и заставляло чувствовать себя лучше. В конце концов, они знакомы всего два дня!
– А зачем Вам это?
– Не знаю, – предельно честно отозвался юноша. – Может, я просто хочу, чтобы мы больше друг другу доверяли.

***
Впервые за долгое время Владислав находился в приподнятом настроении. Войдя в усадьбу, он поприветствовал крепостных, вальяжно уселся за стол и велел подавать чай и сладости.
– Замечательный день сегодня, не правда ли? – спросил аристократ у рыжеволосой девки, чинно протирающей пыль с одного из цветочных горшков.
От неожиданного подозрительно-дружелюбного вопроса крестьянка чуть не выронила из рук влажную тряпку.
– Согласна, барин, – пролепетала она.
Оболенский поморщился. В кои-то веки захотелось побеседовать, и вот незадача! Рядом никого, кроме крепостных, из которых двух слов не вытянешь.
В этот момент двери одной из многочисленных комнат отворились, и в коридор вышел парень лет пятнадцати, одетый в грубо подпоясанную рубашку и чрезмерно длинные штаны. Это был Архип Беляев, один из немногих обученных грамоте крестьян. Из редких разговоров с юношей Владислав узнал, что писать и читать Архипа научил отец, в свою очередь почерпнувший эти умения от своего отца.
Работник из этого парнишки был никакой: он часто болел, был подвержен простуде, падал в обмороки, а от одной кружки крепкого травяного отвара у него кружилась голова.
Едва заметив подопечного, Владислав прикрикнул:
– Архип, иди-ка сюда!
Крестьянин вошёл в столовую. В руках он держал потрёпанный лист бумаги.
– Что там тебя? – заинтересованно спросил молодой дворянин.
– Это я, барин, пьесу написал...
– Пьесу? Ну надо же! Живу в одном доме с писателем, а узнал об этом только сейчас, – он был несказанно рад возможности отвлечься от своих мыслей на интересный разговор. – Садись, рассказывай, что ты написал.
Архип опустился на деревянный стульчик без спинки. Сидеть за одним столом с господином он не решился, впрочем, опьянённый новыми чувствами Владислав этого бы даже не заметил.
– Ну, – неуверенно начал юноша. – Там...
– Ну что ты так смущаешься? Мне, правда, интересно, о чём твоя пьеса.
– О жизни, – пожал плечом крестьянин.
– Замечательно. А главные герои кто?
– Простые люди.
– Простые люди? – переспросил покровитель. Непосредственность собеседника начинала его забавлять. – И какого они возраста?
– Среднего возраста.
– А действие происходит...
– В средней полосе, – с готовностью отчеканил Архип.
– Может быть, они чем-то занимаются, где-то работают? – Оболенский уже открыто улыбался.
– Нигде не работают.
– Так а сюжет-то какой?
– Сюжета нет, я пишу о простой жизни.
– Дай посмотреть, – Владислав протянул вперёд руку, и прислужник вложил в неё пожелтевшую от времени бумагу.
Дворянину не терпелось своими глазами увидеть этот шедевр драматургии. В пьесе было всего несколько строк. Они гласили :

«На улице туманно. Дама вышла в сад. На душе у неё было хорошо. Конец».

Владислав откинулся на стуле и принялся смеяться так громко и открыто, что Архип захотел провалиться сквозь землю. Отдышавшись, Оболенский вернул лист подопечному.
– Очень даже неплохо. Может, следует добавить неожиданный поворот событий? Зачем, например, дама вышла в сад?
– Просто так. Почему бы ей не прогуляться?
– А пьесу ты написал...
– Тоже просто так. Почему бы не написать?
Разговор с восходящим солнцем русской драматургии ещё больше поднял молодому человеку настроение. До вечера он смеялся, подтрунивал над крепостными, а затем приказал вынести в зал клавесин, который пылился в подвале уже пару лет.
– А руки-то помнят, – усмехнулся Владислав, проведя пальцами по инструменту. – Что сыграть…
Возле входной двери, сжавшись в кучку, стояли несколько прислужниц.
– Что вы там встали? – прикрикнул на них барин. – Идите сюда. Будете культурно обогащаться.
Всполошившись и едва поспевая друг за другом, девки забежали в зал. Владислав тряхнул головой и заиграл «Гимн свободе».
– Что это сегодня с нашим барином? – украдкой прошептала неказистая крестьянка с большим родимым пятном на щеке.
– Что-то странное. Наверное, захмелевший, – ответила её подруга.
– Ой, а вдруг он влюбился? – взбудоражилась собеседница.
– Да не болтай попусту. В кого бы вдруг?
Как только Оболенский закончил играть, обе крестьянки замолчали и обратили на него восхищённые взоры.
– Как здорово, барин! – произнесла ещё одна девка, стоящая чуть левее остальных.
– Не стоит. Я играл не ради похвалы.
Входные двери распахнулись, и в усадьбу вошёл Тимофей. На его волосах и фуфайке лежали пожелтевшие листья, и с собой он, казалось, принёс неповторимый запах осени и меланхолии.
– Доброго дня, барин, – поклонился мужик.
– Давно я тебя не видел, – добродушно улыбнулся Владислав. – Чем ты был занят всё утро?
– Так ведь работать на дворе приказа не поступало. Я просто так… воздухом дышал.
– Что ж, по-видимому, ты никогда не будешь заниматься делом, – укоризненно заметил благодетель. – Но я тебя прощаю. Послушай-ка эту композицию...

***
На следующий день Владислав принёс новой подруге отрывки из своей рукописи, а после их встречи стали постоянными.
Оболенский быстро разобрался, как и за счёт чего жила эта странная девушка. Она неуверенна в себе, но упрекать её в этом у него язык не поворачивался. Во-первых, для того, чтобы признать проблему, тоже требовалась сила духа. А во-вторых, влияние родственников и посторонних людей, унижающее в Даше творческую личность, человека, женщину, не могло пройти бесследно.
Сама по себе Дарья – барышня с редкими достоинствами: чистая, искренняя, благородная. Но в ней глубоко проросли комплексы, на искоренение которых требовались долгие годы. Она отчаянно хотела сказать своё слово этому прогнившему миру и была готова в любой момент огрызнуться на его очередной выпад. Подпускать к себе людей, тем более мужчин, для Дарьи огромная проблема.
Владислав терпеть не мог полуправдивые истории о людях, которые переживали огромные потери и потрясения, но, несмотря ни на что, вставали, отряхивались, – и шли, бежали, лежали в сторону цели. Он знал, что нынешний мир напоминает Спарту, где выживает сильнейший, но так же считал, что любой человек имеет право сломаться.
Упрекать Дарью за творческую несостоятельность – глупо. На первом месте стояла личностная несостоятельность, в которой не было её вины. Что было бы с любым великим поэтом, если бы ему с детства твердили, что он – урод и бездарь?
Поначалу Дарья в первую очередь интересовала Владислава как личность; настолько, что скоро его интерес стал напоминать одержимость. Он был готов ловить каждое её слово и вдох.
Речь девушки, часто срывающая на хрипы и плач, кипела умом. От проскальзывающей в её словах безысходности хотелось одновременно отплёвываться и вслушиваться дальше. Оболенский посмеивался в ответ на её шутки и монологи, но готов был броситься к стройным девичьим ногам, услышав:
– «Да ничего не нужно! Хоть бы земля провалилась к чёртовой матери, и люди – вместе с ней».
Дарья могла забраться на его письменный стол и, утопая в длинном платье, сидеть так, как маленький взъерошенный воробушек. Два раза она заходила в его комнату, молча опускалась на колени около кресла и прятала лицо в ладонях. А Владислав, понимая, что вопросы из разряда «о боже, что с Вами?» только смутят подругу, лишь предлагал ей чай и грустно улыбался. Он привык избегать безумцев, но Дарья была прекрасна в своём сумасшествии.
Молодой дворянин до последнего отрицал свою влюблённость и колоссальное влечение. Всю его сознательную жизнь отец твердил, что его непутёвый сын не способен на чувства; к жене, мол, относился наплевательски, да и до неё серьезных увлечений не имел. Но при этом, Константин не преподносил данную особенность наследника как что-то ужасное. Мужчина помнил, как горько и быстро оборвалась его история любви, и считал, что будет лучше, если Влад проживёт без глубоких привязанностей, зато в здравом уме и трезвой памяти.
Да и сам Владислав всегда был «за» рациональное мышление. Но жар, в который его бросало всякий раз, когда темноволосая чародейка касалась его плеча или руки, говорил об обратном.
Эти чувства и сравнение не шли с чувствами, некогда испытываемыми им к симпатичным и беззаботным подружкам. Но одновременно в юную душу закрадывался страх перед возможным сближением и связанными с этим обязательствами.
– «Общество не жалует дружбу между мужчиной и женщиной, – часто думал аристократ. – Да и Дарья может не то подумать».
Может, дело в красоте Елагиной? Владислав хорошо помнил Веру Лебедеву и прочих девушек, с которыми когда-либо проводил время. Природа наградила каждую из них, а его молодая жена и вовсе напоминала куклу. Но их привлекательность не могла сравниться с манящим очарованием Дашеньки; её красота была совсем не кукольной , а обжигающей, живой, немыслимой....
Сама Дарья благоговела над новым другом, но всё же сомневалась в чистоте его намерений. Во-первых она знала, что у таких, как Владислав, обычно гарем девиц. Ведь он харизматичный, способный располагать к себе, талантливый, красивый… Каждый раз, когда Оболенский упоминал, что сегодня пойдёт к друзьям, в её душе всё кипело; наверное, он отправится туда не один, а может, в этой компании и вовсе есть дама его сердца. Напрямую спросить юношу о его личной жизни Дарья пока не решалась.
А во-вторых, в некоторых моментах она видела во Владиславе собирательный образ «светского тунеядца» вроде Онегина. А от таких нужно держаться подальше; и творчество у него своеобразное, и компания подозрительная, да и сам он признавался в своём «богемном образе жизни».

***
В эту ночь Дарья долго не могла уснуть; долго сжимала подушку, пыталась избавиться от навязчивых мыслей, но в итоге повалилась на кровать, обхватив голову обеими руками, и разрыдалась. Сейчас она, как в детстве, не знала о причине своего неконтролируемого прилива эмоций. Но через полчаса ей стало очень смешно, и девушка поняла, что с ней случилась истерика. Боясь, что рассудок поплывёт окончательно, она стала прокручивать в голове заученные наизусть стихи и плеснула себе в лицо холодной водой из графина. Как хорошо, что она всегда держала его около кровати!
С подобными приступами Дарья жила ни один год, но каждый раз опасалась, что эта атака – последняя, и после неё она либо окончательно сойдёт с ума, либо забудет всё на свете, либо что-нибудь с собой сделает. Последний вариант пугал не так сильно, как перспектива всю оставшуюся жизнь просуществовать ничего не делающим и не понимающим растением. Немного придя в себя, она поднялась на ноги и подошла к окну.
– Нет, – зажимая в зубах прядь волос, произнесла девушка. – В одиночестве пережить эту ночь будет очень трудно.
Конечно, можно было позвать Ефросинью или другую девку, но Дарье не хотелось, чтобы кто-то видел, насколько безумной она бывает. Она решила, что переждёт тёмное время суток, просто смотря в окно. Вот так на ровном месте сойти с ума – страшно, как и умереть во сне. А пока сидишь за столом, перебирая бумаги со старыми стихами, или смотришь на небо, пытаясь отыскать созвездия, – что тебе станется?
Около получаса Дарья провела в относительном спокойствии. Ещё через двадцать минут резко поднялась со стула и принялась надевать шубку. А после позвала Ефросинью и велела ей разбудить возницу:
– Пусть поскорее подаёт лошадей к крыльцу.
Едва взглянув на барыню, прислужница поняла, что та не в себе.
– Госпожа, Вы не захворали?
– Делай, что говорю! – повысила голос Дарья.
Через пять минут сани были готовы. Возница – взъерошенный и сонный мужик лет сорока – со страхом ожидал появления госпожи.
– И чего она задумала? – шептал он себе под нос. – Куда в такое время ехать?
Дворянка появилась через десять минут. Она дрожала, а её глаза блестели.
– Отвези меня в усадьбу Владислава Оболенского, – смотря прямо в лицо крепостному, прошептала Дарья.

***
Владислав сидел за столом и что-то быстро писал. В эту ночь на него снизошло вдохновение, и он сказал себе, что не встанет с места, пока не напишет небольшую повесть. Последнее его сочинение, созданное около полугода назад, представляло собой глупую историю о жестокости и самопожертвовании; и в ней, как выяснилось позже, присутствовало много лексических ошибок.
Но общение с Дашей всё изменило, и молодой человек решил снова попробовать себя в роли писателя. С каждой прошедшей минутой он понимал, что начинает всё сильнее скучать по своей Ведьмочке – так он прозвал Дарью; в ней, безусловно, было что-то мистическое, но «ведьма» или «фурия», как её называли немногочисленные знакомые, звучало грубо, а «Ведьмочка» – доброжелательно и мило.
– «Действительно ли ты так счастлив, как думаешь?» – неровным почерком выводил Оболенский. Его клонило в сон, писать становилось сложнее.
– Будет разумнее продолжить работу утром, – сказал он, после чего бросил взгляд на часы: – Посплю пару часов.
Владислав с трудом поднялся со стула. От долгого пребывания в одном положении его ноги затекли, а спина болела. Внезапно внизу послышались звуки открывающейся входной двери, спорящие голоса и приближающиеся к спальне шаги.
– Что там ещё? – проворчал Оболенский, ожидая робкого стука, но двери вдруг распахнулись, и на пороге возник тёмный силуэт девушки.
– Что за...
Аристократ был шокирован поведением ночной визитёрши. Он был уверен, что все крепостные помнили о строжайшем правиле этого дома – стучать, прежде чем войти в его комнату. Благоприятное расположение духа не позволило бы ему привести в исполнение жестокий приговор, однако, серьёзного разговора нарушителю спокойствия было не избежать. Подошедшая девушка сбросила платок, и юноша узнал в ней виновницу всех своих душевных терзаний.
– Дарья? – Владислав зажмурился, словно пытаясь избавиться от наваждения.
Первым делом в голове пронеслась мысль, что это – зрительная галлюцинация, вызванная недосыпом. Но гостья протянула руку и коснулась его щеки; кожу обжёг лёгкий холодок, говорящий, что всё происходит на самом деле.
– Не ожидал… – пробормотал Оболенский, но потом понял, что удивляться нечему.
Пару дней назад Елагина появилась в его поместье так же: без приглашения, нервная и потерянная. Правда, днём, а не ночью.
– Что-то случилось?
– Я… я не знаю, – голос девушки дрожал. – Мне очень плохо. Я не могла оставаться одна. Не прогоняйте меня.
– Я и не собирался, – мягко ответил хозяин дома. – Можете приходить сюда, когда захотите. На Вас лица нет, – он положил ладонь на гладкий, разгорячённый лоб. – Вас кто-то обидел?
Дарья мотнула головой и захлюпала носом, показавшись себе такой маленькой, глупой, жалкой. Стало стыдно перед всеми: возницей, крепостными, и главное, – Владиславом. Среди ночи потревожила хорошего человека! Ради чего?
– Успокойтесь… Что же Вы так торопились? Даже не оделись как следует. Так и заболеть недолго.
Владислав подвёл гостью к креслу и укрыл пледом. Затем поспешно вышел из комнаты, но так же быстро вернулся, сказав, что сейчас ей принесут горячий чай и что-нибудь поесть.
– Не стоит, – слабо запротестовала Дарья.
– Мне не нравится Ваше состояние, – твёрдо ответил друг. – Вам нужно согреться и набраться сил.
В эту минуту в двери постучали.
– Входи, – разрешил барин, и в спальню вошла одна из прислужниц.
В руках она держала поднос, уместивший на себе мясо, тушёные овощи, чай и медовый пирог. Поставив добро на стол, девка вышла, представляя, как утром расскажет товаркам, что господин «не просто дружит» со странноватой дамочкой из соседнего поместья.
Дарья улыбнулась. Ни от кого прежде она не получала такой заботы.
Приглушённый свет, темнота за окном и беспорядочное состояние, всякий раз приходящее после истерики, способствовали откровениям, и девушка была смелее, чем обычно.
– Владислав, вот Вы такой заботливый, творческий, красивый. Но… сколько мы с Вами знакомы? Больше двух недель. И за это время Вы ни разу не завели разговор о своей личной жизни…
– Хотите знать, почему я одинок? – кивнул Владислав, прежде чем собеседница извинилась за свою бестактность. – Я отвечу. Моя жена умерла полгода назад.
Глаза Дарьи сделались огромными. Она едва не задохнулась, не понимая, что переполнило её в первую очередь: ревность, чувство вины или непонятная обида.
– Простите, пожалуйста, – залепетала она. – Как же так? Такой молодой и уже вдовец!
– Нет, не нужно! – резко отчеканил Оболенский. – Могу я хотя бы с Вами быть откровенен? Наш брак с той девушкой был лишь инициативой родителей. Мы никогда друг друга не любили.
Подсознание корчилось, вопя, что он должен остановиться. Обычно Владислав называл это состояние «что-то в голову ударило». Наступает момент, когда ты чувствуешь помутнение, и не можешь заткнуться, отойти, убрать руки…
– Тем не менее, чувство вины за безвременный уход чужого, но всё же человека, глубоко проросло во мне. Ведь это я не уберёг её от воспаления лёгких и не настоял на визите к врачу!
– Вы не виноваты, – пробормотала Дарья. – Никто не виноват.
– Но это послужило главной причиной моего дальнейшего самокопания. Я понял, что я отвратительный муж: равнодушный, саркастичный, не способный на подлинные чувства. Я таял в редких объятиях других красивых женщин, а что толку? Муторно, пошло, скучно. Простите, – наваждение отступало, уступая место стыду. – Мне не следовало говорить об этом.
– Нам всем иногда необходимо высказаться.
Дарья понимала, что это глупо, но в душе она позавидовала женщинам, в чьих «редких объятиях» таял этот молодой человек. У него такие прохладные, но мягкие ладони. Наверное, те женщины рассыпались на атомы от каждого его прикосновения.
– Что мы обо мне да обо мне? – Оболенский бы отдал что угодно, чтобы вернуть разговор на десять минут назад и не позориться. – Давайте поговорим о Вас. Не думаете, что отец мог попросить Вас вернуться обратно с целью скорого замужества?
– Мне не хочется верить, что он способен на подобное. Да и тётя писала ему, что я плохая хозяйка и боюсь каждого самостоятельного шага. Кому такая жена нужна?
Владислав едва сдержал улыбку. «Какая разница, какая из тебя хозяйка, глупышка? У тебя кожа необыкновенная. И запах волос особенно хорош».
– Вы преувеличиваете. Брак – это не только быт. Если Вам интересно моё мнение, я бы причислил Вас к лику святых за Ваши тонкие запястья и нежную, как шёлк, кожу.
Дарья вжалась в кресло. По спине пробежал табун мурашек.
– Вы не должны так говорить. Это глупо; хотя бы потому, что Вы не имеете понятия, действительно ли моя кожа… такая нежная.
Владислав решил не напоминать собеседнице о вечере, когда они встретились во второй раз. Но тогда он целовал протянутую ему руку намного дольше положенного времени.
– Знаете, я иногда представляла себя в роли супруги, – продолжила девушка, стремясь заполнить неловкую паузу. – Вот, приведёт меня будущий избранник к родителям; это, мол, моя Дашенька, прошу любить и жаловать. А они поинтересуются: «чем твоя сердечная зазноба занимается? Какие у неё цели в жизни?» А я сама не знаю ответа ни на один из этих вопросов. Я ничем не занимаюсь, ничего не умею и ничего не хочу. А из жизненных целей у меня – прожить хотя бы пару суток без видений и рыданий. Вот родители жениха и скажут: «Иди-ка ты вместе с ней к чёртовой матери. В нашей семье никчёмных людей нет и не будет».
– Не говорите так, – строго, даже гневно, перебил её друг. – В первую очередь, Вам нужно понять, что Ваша зависть к так называемым деятельным людям – беспочвенна. И кому какая разница, что скажут родители? Если ты по-настоящему любишь человека, мнение со стороны – это что-то такое незначительное и жалкое, как жизнь каких-нибудь насекомых. Вы – самая искренняя и эмоциональная девушка из всех, кого я знаю. Уже поэтому Вы не можете быть никчёмной.
– Да ладно, – Дарья улыбнулась и даже попыталась игриво подмигнуть. – Льстите.
– Ни капли.
– Иногда мне кажется, что я завидую не только деятельным людям, а вообще всем, кого знаю. Кто угодно лучше меня! И припадками они не страдают, и от еды их не тошнит, и шумных компаний они не боятся. А ещё их молодость не утекает сквозь пальцы. Мне уже шестнадцать лет, а я даже толком ни с кем не общалась. Не пила ничего крепче чая. Ни к кому не прикасалась.
Барышня вновь почувствовала прилив смелости. Тётя Полина о таких ситуациях говорила: «что-то тебя понесло», но сейчас её было некому усмирить.
Губы Владислав подёрнулись улыбкой. А потом он засмеялся в кулак:
– Вы прямо открываетесь с другой стороны. Но, знаете, в жизни есть вещи намного интереснее алкоголя и других сомнительных «радостей». А если Вы хотите к кому-нибудь прикоснуться... – пару минут он сидел неподвижно, а затем вдруг начал расстёгивать пуговицы на своём фраке: – Можете считать меня своим проектом по изучению человеческого тела.
– Да Вы что?! – опешила девушка. – Я же не за этим сюда пришла! Я просто хотела поговорить с Вами! Вы – мой единственный друг, я очень дорожу нашими отношениями.
– О, не усложняйте, Дарья. Мы здесь совсем одни, нас никто не потревожит, здесь довольно темно, и я никому ничего не скажу. Вы сможете остановиться в любой момент, я ни к чему Вас не принуждаю. Но зачем стесняться своего интереса?
Дарью некстати разобрал нервный смех. Однажды, когда ей было десять лет, соседский мальчишка приподнял перед ней кафтан с просьбой «ударить его по животу, дабы проверить, насколько мощный у него пресс». Она пошла навстречу и нанесла парочку лёгких ударов, предварительно назвав его дураком. Это можно было назвать чем-то похожим; только место кафтана занял фрак, а её ладонь не ударяла, а гладила кожу, замирая на определённых участках.
– Это шрам? – сорвалось с припухлых девичьих губ, когда рука наткнулась на небольшой рубец в области рёбер. – Откуда?
– О, это напоминание о моём весёлом детстве; я играл во дворе и напоролся на острую ветку.
Владислав насилу вернулся в реальность. Как глупо получалось! Некоторые барышни уже не знали, что показать и как извернуться, чтобы доказать ему, что они – самые лучшие, красивые и женственные. А Дарье оказалось достаточно прикоснуться, чтобы он потерял голову.
Барышня не смотрела в его глаза, но заметила пробежавшую по статному мужскую телу судорогу. Абсурдность и неправильность происходящего накладывались на тёплые волны, поднимающиеся откуда-то снизу. Всё, что совсем недавно было для неё новым и запретным, вдруг оказалось совсем рядом.
– Спуститесь ниже, – неожиданно попросил Владислав.
– Это уже не смешно. Хватит, заигрались, – ответила Дарья и резко отпрянула, хотя секунду назад хотела склонить голову на его плечо.
– Что ж, я уже говорил, что ни к чему Вас не принуждаю, – на удивление легко согласился юноша.
Но его голова кружилась, а глаза были полузакрыты. Как оголённый нерв, он реагировал даже на плотный воздух между ними.
– Владислав, а можно спросить, зачем Вы мне помогаете? Пытаетесь вселить в меня уверенность, поддерживаете? Кто я для Вас?
– Что Вы спросили? – уточнил Оболенский, сдавив виски. Врать и уворачиваться у него не было ни желания, ни сил. – Кто Вы для меня? Всё.
Брови гостьи поползли вверх, на переносице залегла глубокая морщина.
– Вы понимаете, что говорите?
– Что есть, то и говорю. Вы для меня – всё. Нежная привязанность, беспокойная муза, красивая мечта. Наверное, моё желание помочь Вам основано на том, что без Вас мне жизни нет.
Дарья поперхнулась словами. На что только не пойдут эти светские тунеядцы, чтобы соблазнить наивных дур, вроде неё!
Владислав не мог не отметить, что сейчас, раскрасневшаяся и смущённая, в одной ночной сорочке, Даша выглядела ещё прекраснее, чем в пышных платьях и украшениях: настоящая, открытая, безумно манкая. В голове у парня пронеслись десятки постыдных картин и образов. Испугавшись своих же мыслей, он переместил взгляд на граненный графин на тумбочке.
Не нужно делать того, о чём он впоследствии пожалеет. Но сейчас это было невозможно. Приблизившись, Владислав провёл рукой по гладкой девичьей щеке. Дарья дышала жадно, взахлёб, а он смотрел то на лямки её ночной сорочки, представляя, как они становятся прозрачными, намокая от его поцелуев, то в серо-зелёные глаза, и его словно затягивало в пучину нежной страсти, что они излучали.
– Ну нужно этого, – пролепетала Дарья, поняв, к чему всё идёт. – Я не умею целоваться.
Несколько недель назад, увидев, какие взгляды она на него бросала, Владислав был почти уверен, что у его новой знакомой немало опыта в подобных делах. Но сейчас…
Он готов был поклясться чем угодно, что, будь на месте Дарьи другая девушка, он бы обернул всё в шутку и оставил их отношения на уровне приятельских. Зачем ему портить чистую барышню, тем более, если впоследствии он на ней не женится? Это безнравственно, отвратительно! И неважно, что она смотрела на него с придыханием. Чего ожидать от неопытной дурёхи? Он-то гораздо умнее, и не должен поддаваться соблазну.
Но, боже милостивый, эта дева была так маниакально хороша, что просто смотреть на неё, продолжая себя контролировать, было нереально. Владислав только сейчас понял, что до этого сдерживался из последних сил.
Наклонившись, он впервые поцеловал её, и мир треснул пополам.
Дарья охнула и замерла, прислушиваясь к новым ощущениям. Губы её партнёра были чуть обветренными, но такими чувственными, что у неё закружилась голова. Но Владислав быстро отстранился. Всё-таки она ещё не созрела для преисполненных страстью поцелуев, когда только инстинкт самосохранения заставляет отлепиться друг от друга и вдохнуть немного воздуха.
– «Она замечательно держится, – со смехом подумал молодой дворянин. – Меня после первого поцелуя вообще тошнило».
На мгновение ему показалось, что он что-то сделал не так: поторопился, испугал её. Но девушка вдруг приподняла голову и приоткрыла губы, ожидая нового поцелуя. Побелевшие от напряжения пальцы вцепились в воротник его фрака.
Ну что ж, Ваше желание – закон, мадмуазель.
Притянув к себе хрупкое тело, он снова впился в желанные губы, чувствуя себя художником, готовым рисовать шедевр на девственном холсте. На этот раз она ответила на его страсть, и Владислав понял, что все его предыдущие поцелуи были нелепицей.
Дарья задрожала в его руках, её дыхание стало хриплым. Путаясь пальцами в белоснежных волосах, она ощущала сладкое, неизвестное доселе волнение. Владислав прервал объятия и почти захлебнулся от невыносимого, как боль, чувства, в которое перешло его желание.
– Думаю, нам лучше переместиться на кровать.
– Послушайте…
В романах, которыми раньше зачитывалась Дарья, первая «взрослая» ночь всегда описывалась как нечто священное. И она думала, что у неё это тоже будет красиво: с любимым супругом, в окружении роз, свечей и благовоний, на большой кровати и шёлковом белье. А не в чужом доме, с малознакомым красавцем, который полгода назад похоронил жену, и вряд ли собирался в ближайшее время повторно связывать себя узами брака!
– Не говори ничего, – Владислав впервые обратился к подруге на «ты»;и ещё ничто в мире не казалось ему настолько правильным. – Ты – богиня. Солнце, луна, государство, мир! Все великие женщины, когда-либо воспетые. Беатриче, Жозефина, смысл жизни…
– Владислав, ради бога… Прекратите!
Это было не просто красиво. Это было слиш-ком для её неопытного сознания и тела. Внутренний механизм дал сбой. Слёзы встали в горле, руки ходили ходуном.
– Встретив тебя, я потерял сон и аппетит. Я поражён, оглушён. Ты действуешь на меня… магически, – а Владислав был бы и рад остановиться, но не мог. Только сглатывал вязкую слюну и дрожал от нахлынувших чувств.
Дарья уже не думала, что делала что-то неправильно. Всё казалось плавным и приличным. Тогда, когда надо. С тем, с кем надо. Она посмотрела в глаза друга; (или уже возлюбленного?) сейчас они казались темнее, чем обычно. В них была страсть, но она и в сравнение не шла с похотью и опасностью, которые девушка встречала во взглядах других мужчин. От этого человека веяло надёжностью, и её внутренний голос твердил, что он не причинит ей вреда.
– Не бойся. Пришла пора деликатно, но очень сладко ввести тебя в новый мир.
– Новый мир? Да ты сумасшедший! Кто же так делает-то…
Дарью привела в восторг деловитость, с которой юноша сорвал с неё сорочку. Она ещё старалась выглядеть смущённой и испуганной, хотя душу уже охватило желание чего-то нового и прекрасного.
Через несколько минут шелест белоснежной простыни заглушал горячий шёпот, то и дело вырывающийся из губ барышни. А Владислав целовал каждый миллиметр чужого бледного тела, почти умирая от сладкой горечи, заставляя возлюбленную метаться в закоулках опьянённого сознания, путаться между прикосновениями, пальцами, губами. Он ни разу не взглянул на неё, потому что на его глазах то и дело проступали слёзы.
Молодой дворянин был поражён этой девушкой. Настолько чувственная партнёрша встретилась ему впервые. Она была готова унестись в пространство от каждого прикосновения. Впрочем, психически нездоровые люди часто обладают повышенной сексуальной активностью. Но как же это сладко… Каждая клеточка тела раскрывалась огненным соцветием.
– Какие сильные ощущения, – донёсся до него тихий полустон, пока он пытался избавиться от оставшейся одежды.
Изящные руки немедленно обвили его шею, на ключицах заблестели слезинки, упавшие с чёрных ресниц девушки. Реальность стала прозрачной, а потом вовсе улетучилась, уступив место новой лавине наслаждения.
Владислав вгляделся в побелевший с наступлением рассвета потолок. Лежащая рядом подруга теперь вызывала в нём щемящие чувства вины и умиротворения. Он буквально сходил с ума от её наготы, поэтому поспешил накрыть хрупкую фигурку одеялом.
Вдруг над его ухом прозвучал горячий шёпот:
– Ты красивый.
Владислав ожидал чего угодно: слезливых монологов, вопросов о том, когда они встретятся в следующий раз, разговоров о том, какой он хороший любовник… Хотя последнее было бы странно слышать; Даше и сравнить-то не с кем. Но этот комплимент привел его в неподдельный восторг. Да, многие говорили, что он красив. Но никто не делал это ТАК: смущённо, наивно, искренне.
– Ты какая-то… Даже не знаю, как сказать. Просто нимфа.
Даже он, привыкший ко многому, был в нирване. Что уж говорить о ней, которая слаще конфеты ничего не пробовала.
– Получается, у нас теперь будут дети?
– Дети? – Владислав с трудом возвращался в реальность. – Нет. Не в этот раз.
– Я просто ничего об этом не знаю.
– Я расскажу тебе, но попозже. В данный момент я не в состоянии мыслить… А ещё у меня в библиотеке есть медицинский справочник. Возможно, там будет что-то интересное для тебя.
Дворянин слукавил, в его библиотеке были более увлекательные книги. Например, «Древнеиндийский трактат по наслаждению проявлением любовного чувства», которым он зачитывался с пятнадцати лет. Но это было лучше отложить на потом.
Дарья хотела ещё что-то сказать, но на неё навалилась приятная сонливость.
– А ведь я не ошибся насчёт твоей кожи, – напоследок усмехнулся Владислав, уткнувшись в тёмные пряди волос.

***
Он пытался отлепить голову от подушки, но это было выше его сил. Бросало в дрожь, хотелось то плакать, то смеяться.
За стеной слышался подозрительный шорох. Владислав, мысленно проклиная всё на свете, путался в простыне. Он либо встанет на ноги, либо умрёт. Шорохи приближались и вскоре заполнили всю комнату.
Владислав изо всех сил старался держать глаза открытыми и быстро понял, что дело в витающем вокруг фиолетовом тумане; густой, как сметана, с неприятным, нутряным запахом, он словно наваливался на него, лишая возможности пошевелиться.
– Нет, так не пойдёт! – сказал юноша и отбросил от себя подушку.
В центре комнаты стояло зеркало в чёрной раме. В отражающей поверхности промелькнула тень, через секунду исчезнувшая из поля зрения наблюдателя.
– Я всё ещё сплю! – крикнул Владислав, отвесив себе звонкую пощёчину.
Он не почувствовал боли, что подтвердило его неутешительные догадки. Что ж, нужно либо заставить себя проснуться, либо найти выход из комнаты.
Оболенский провел рукой по стене – она была тонкой, будто сделанной из картона. Терять ему нечего. Зачем бояться снов? В ту же секунду он надавил на поверхность. Пауки! Вот чёрт! Из образовавшейся дыры полезли миллионы опасных насекомых. Внутренний голос подсказал, что выход находится за зеркалом. Но путь к нему был преграждён пауками. Оставался один вариант – прыгнуть в окно.
– Что будет, если умереть во сне? – спросил аристократ у самого себя.
Топча насекомых ботинками, он сделал пару шагов назад. Один миг – и перед глазами пронеслись деревья, крыши домов и множество лиц с открытыми ртами и почерневшими глазами.
Владислав почти почувствовал своё приземление в осеннюю грязь, но проснулся на вспотевшей простыне, в окружении горящих свечей. Вокруг стояла болезненная тишина, которая бывает только там, где кто-то мучается от бреда и жара, пьёт таблетки, и то и дело измеряет температуру.
– Приснится же такое...
Оболенский собирался позвонить в колокольчик для вызова кого-нибудь из крепостных, но его не оказалось рядом. В дверном проёме появилась рыжая девичья голова:
– Чего изволите, барин?
Владислав не помнил имени этой девки. И как она посмела заглянуть в спальню без стука? Он хотел что-то сказать, но вдруг заметил, что его комната выглядела иначе. На письменном столе лежала кипа писем, но все фразы там были написаны задом наперёд.
– Что за бредятина? – спросил дворянин, повернувшись к девке, но той и след простыл.
Владислав почувствовал необъяснимый страх. Не в силах оставаться в спальне, он вышел в коридор. Повсюду сидели его крепостные, и он облегчённо выдохнул.
– Вы чего не спите, оболтусы?
Люди не отвечали, лишь смотрели на него округлившимися глазами.
– Что с вами сегодня? Или со мной? Я как-то странно выгляжу?
Владислав снова отвесил себе пощёчину и не почувствовал боли.
– Да сколько можно, твою мать?!
Как прервать этот замкнутый круг? Оболенский зажмурился, после повернулся, намереваясь отправиться обратно в спальню, но ноги неожиданно подкосились.
– Владик! Вставай, уже первый час дня!
Дворянин с трудом разлепил глаза и содрогнулся, увидев лицо мамы.
– Плохо себя чувствуешь?
– Мамочка… – он потянул к ней руки, но ладони утонули в зыбкой дымке.
– Чего ты так испугался? Кошмар приснился?

Владислав вскрикнул… и проснулся; после чего ущипнул себя за руку и успокоился, почувствовав отрезвляющую боль. Да, не каждый день видишь столь интересные сны! У него ныла шея и затекла правая рука. Но, несмотря на это, он не мог не отметить, что чувствовал себя на редкость бодро. Приподнявшись на локте, молодой человек посмотрел на лежащую рядом с ним девушку. Её сон был крепким и спокойным, лишь чёрные ресницы подрагивали.
События прошедшей ночи заставляли его улыбаться и вместе с тем, терзаться муками совести. Кажется, под утро Дашенька, вцепившись в его плечи, на пару секунд даже потеряла сознание. Владислав провёл пальцами по выглядывающей из-под одеяла хрупкой ключице. Почувствовав прикосновение, девушка открыла глаза.
– Всё-таки разбудил, – усмехнулся юноша.
Дарья посмотрела на любовника с удивлением, переходящим в слепое обожание. Одна её рука машинально прикрыла грудь, вторая – вцепилась в прядь волос. Она не знала, что в таких ситуациях говорят гордые и уверенные в себе особы. Тётя Полина много лет вбивала ей в голову, что плотская любовь вне брака является одним из самых страшных грехов. Конечно, можно было бы во всём обвинить Владислава, заодно ещё сильнее возненавидев весь мужской род, но правда была куда прозаичнее: она заболела им в ту же секунду, как впервые увидела.
– Порченая жена никому не нужна, – пробормотала барышня себе под нос. – Боже, как меня искалечила цивилизация!
Может, Владислав прямо сейчас предложит ей руку и сердце, как приличный человек? Но юноша молчал. На его лице не было торжества или самодовольства, чего она так боялась; он просто был потерян и смущён.
– Отвернитесь, – попросила Дарья.
– Чего я там не видел? – улыбнулся Владислав, но выполнил просьбу. – Думаю, теперь-то мы можем перейти на «ты».
Боже, барышня, воспитанная женщиной, для которой мужчины всегда являлись лишь источником проблем, и большую часть жизни не контактирующая с внешним миром, запросто отдалась молодому человеку, которого знала чуть больше двух недель. Это больше напоминало идею неудачной шутки, чем реальную ситуацию. Кому скажи – отплюнутся и не поверят!
– Не стесняйся, – в голосе светловолосого красавца промелькнуло нечто похожее на сочувствие. – Если хочешь, можем выпить чаю или ещё поспать.
– С тобой, конечно, уснёшь, – с нервным смешком отозвалась девушка. И вдруг так дёрнула лямку сорочки, что та оторвалась.
– Об этом можешь не волноваться. Мне хватило. Кровать ты сама видишь, тут пять таких, как ты, поместятся. Ляжешь на другую сторону, я тебя не потревожу.
– Страшно подумать, сколько на этой кровати было таких, как я, – съязвила Дарья, но тут же густо покраснела и отбросила сорочку, превратившуюся в бесполезную тряпочку.
– На этой – никого, – честно ответил Владислав. Он никогда не таскал подружек в свою спальню. Благо, в усадьбе и так комнат хватало.
Дворянин дотянулся до висящей на спинке стула рубашки и кинул её в сторону девушки. Та схватилась за неё, как за спасательный круг.
– Господи, и что мы наделали? – простонала бедняжка.
– Не знаю насчёт тебя, но лично я не сделал ничего ужасного.
– Как же? По-твоему, это только моя вина?
– А разве я тебя в чём-то обвинял? – оторопь отступала. Владислав вновь становился саркастичным и спокойным.
– Нет. Как бы тебе объяснить… Грех это.
– А что такое грех?
– Действия, за которые бог карает людей, – когда-то тётя Полина так же ответила на аналогичный вопрос племянницы. – А ты разве не знаешь?
– Знаю, но мне интересна именно твоя позиция. Ты говоришь о боге. Что он представляет из себя?
– Ну, он создал мир …
– Мир, в котором нельзя заниматься любовью?
– Можно, но прелюбодеяние вне брака никогда нигде не приветствовалось, – поначалу девушка удивилась ограниченности своего новоиспечённого любовника, но сейчас поняла, что он просто смеялся на ней. – Так моя тётя говорила.
– А мой отец говорил, что никому до этого дела нет.
Дарья отвернулась, дабы скрыть слёзы, но Владислав не унимался.
– Да, дьявол желает завладеть людскими душами, но при чём тут постельные утехи?
– Не знаю! Ты так выражаешься, что я путаюсь.
– Да я и сам удивлен.
– Ты разве не боишься?
– А чего мне стоит бояться?
– Дьявола. Соблазнения души. Того, чего все боятся.
Дарье полагалось спорить и злиться, но она поняла, что её, напротив, привлекало мировоззрение любовника. Самоуверенность, отрицание всего, во что верят другие люди… Может, он был прав, а тётя задурила ей голову?
Девушка села на край кровати, в тайне надеясь, что Владислав погладит её по спине.
Секс всегда был для Оболенского некой точкой невозврата; неважно, кто вы друг для друга: друзья или влюблённые, пока дело не дошло до постели, вы можете выйти из отношений с наименьшими потерями. Но стоит вам раздеться и потерять головы в горячих объятиях друг друга, как всё станет иначе; начнутся требования верности, определённости, серьёзных шагов…
Юноша не собирался снова наступать на те же грабли и начинать семейную жизнь, будучи совершенно к ней не готовым. Ещё одной загубленной девушки ему не нужно. Но и отказаться от Дарьи, отдавшей ему свою невинность и подарившей незабываемые ощущения, он теперь не мог.
– Я бы хотела спросить… – вырвал его из чреды размышлений робкий голосок.
– Спрашивай, – Владислав был готов ответить на любой её вопрос.
– Ты изменял жене?
Что говорить: теперь её интерес к его личной жизни был оправдан. Только как ей объяснить нюансы отношений с покойной супругой, и при этом не выставить себя доморощенным Дон Жуаном, у которого в каждом поместье по любовнице?
– Ну, начнём с того, что с женой у меня никогда ничего не было.
– Как так?
– Вот так. Первую брачную ночь мы провели по разным комнатам. Она плакала, проклиная дерзость своих родителей, а я отсыпался и радовался долгожданному спокойствию. И после – она стеснялась и боялась, а я не хотел брать её силой. Я продолжил тайные отношения с девушкой, с которой встречался до брака, но никогда не считал это изменами; я ни в чём не клялся супруге, и она сама всё понимала.
– Отвратительно! – подытожила Дарья. – А где та девушка? Почему вы сейчас не вместе?
Оболенский поморщился, словно от сильного дискомфорта. Разговоры о многомесячной тягомотине с бедовыми дурёхами нагоняли на него смертную тоску. Лучше бы они продолжили забавную беседу о религии!
– Так сложилось.
– Господи, с кем я связалась… – чуть слышно пролепетала Дарья.
– Да ладно, я мирный, – Владислав засмеялся и одним движением прижал её к себе. – Просто не особо счастливый.
– Помнишь, ты хотел познакомить меня с друзьями? С теми самыми, интересными и творческими?
Оболенский поперхнулся воздухом. Данная идея уже не казалась ему удачной. Может, он, узнав Дарью получше, осознал, что рядом с этими людьми ей будет неуютно, а может, в нём заговорила ревность. Но, так или иначе, теперь они связаны. Испортил девушку – неси ответственность. Им нужно развивать отношения, а общие интересы и знакомые в этом деле не помешают.
– Хорошо, – кивнул парень. – Но хочу тебя предупредить: они действительно интересные, но очень своеобразные люди. Они могут глупо шутить, странно себя вести… Особо не обращай внимания, ладно? Ну, на месте разберёмся. А пока, пойдём пить чай.

***
В полуразрушенном помещении царили хаос и смех в лучших традициях психодела. Дарья успела пожалеть, что ввязалась в эту авантюру, и лишь присутствие Владислава держало её на плаву. Да, он и раньше позволял себе неоднозначные высказывания, сыпал направо и налево колкими шутками, и его взгляды на жизнь отличались от уклада обывателей. И всё же, девушка ожидала чего угодно, но не этого.
– Что это за странный юноша? – прошептала она, указав на молодого человека в длинном халате. – Почему он так на меня смотрит? Мне страшно.
– Да брось, это нормальные ребята. Мы договорились, что ты будешь учиться не бояться. А для этого нужно общаться с людьми и влиться хоть в какую-то компанию. Кирилл, это Дарья, моя хорошая знакомая. Даша, это Кирилл, независимый музыкант.
Парень блаженно улыбнулся, а Дарья инстинктивно прижалась к Оболенскому, который начал рассказывать ей истории своей юности.
– Я вращаюсь в кругу бродячих музыкантов и художников с пятнадцати лет. За это отец часто называл меня дураком и говорил, что я позорю его фамилию. Но что делать, если это единственные компании, в которых меня понимают? Но с этими ребятами я познакомился где-то полгода назад, уже после смерти Веры, – парень осёкся, взглянув на Дашу – может, ей неприятно упоминание его первого брака? – Они многого обо мне не знают, я не раскрываю своего положения в обществе.
Вокруг были расставлены свечи, стоял потрёпанный диван, на котором сидели молодые люди лет до двадцати пяти лет… Кое-кто из них наигрывал композиции на допотопных музыкальных инструментах, но не быстрые и весёлые, а словно вводящие в забытье. Вокруг витал запах пыли и дешёвых духов. На столе стояли полупустые тарелки и бутылки.
Все о чём-то беседовали между собой, а Дарья раз за разом прокручивала в голове вопрос: «Зачем я сюда пришла?» Но если она резко пойдёт обратно, это будет выглядеть глупо. Да и Владислав не даст её в обиду. Она успокаивалась уже оттого, что этот человек стоял рядом.
– Это кто? – с вызовом спросила рыжая девушка лет восемнадцати, явно и давно нетрезвая. – Охрану нужно к нам на входе поставить.
– Елена, остановись, – одёрнул её Владислав. – Это Дарья, моя подруга. Известная в узких кругах поэтесса, работает в жанре белого стиха.
Дарья поморщилась. Она не понимал, зачем Влад такое сказал. Во-первых, какая она ему подруга? Друзья не смотрят друг на друга так, словно собираются поцеловаться. И тем более, не занимаются любовью. Уж не стало ли это её роковой ошибкой? А во-вторых, к чему врать о её «известности в узких кругах?»
– Пьёшь? – спросил у Дарьи темноволосый парень лет двадцати.
Та отрицательно помотала головой.
– Да эта наливка как вода!
– Оставь в покое мою гостью, – вмешался Владислав. – Даша, пойдём. Я покажу тебе картины Александра по прозвищу Юргин Овенс.
– Как-как? – захлопала глазами барышня.
– Ну, Юргин Овенс – голландский портретист семнадцатого века, ученик Рембрандта. Несколько месяцев назад кто-то из ребят назвал так Сашку, вот и понеслось.
На тонком запястье Дарьи сомкнулась уже знакомая прохладная ладонь.
– Послушай, почему они собираются здесь? – наконец задала она вопрос, мучивший её с того самого момента, как они зашли в это здание. – Здесь грязь, сквозняки, грызуны. Того и гляди, что-нибудь на голову упадёт. Вернее, меня удивляет другое… Неужели ты тоже считаешь, что это нормально? У тебя же дома ни пылинки! Наверное, девки целыми днями носятся с влажными тряпками наперевес. И ты проводишь время с такими людьми? Что у вас может быть общего?
– Даша, это очень сложно объяснить… – начал Владислав.
– А тут нечего объяснять. Просто…
Дарья замолчала, едва её взору открылись висящие на стенах комнаты картины: кислотные цвета, множественные мазки, кричащие рты, полуголые женщины. Она вспомнила тот самый ковёр цвета запекшейся крови в доме тёти. Нет, счастливые и трезвые люди не создают такой ужас! Ей стало невыносимо жарко и дурно.
– С этой работой я помогал, – Оболенский указал на тоненький силуэт девушки, которую обвивало нечто вроде змеи. – Задумка полностью моя. Хотел показать… умирающую красоту, что ли.
– О, господи! – только и могла выдохнуть Елагина.
Для неё всегда были загадкой талантливые люди, создающие всякую дрянь. В доме тёти она иногда натыкалась на книги, которые были написаны так вкусно, что хотелось смаковать каждую строчку: чудесный слог, метафоры, эпитеты. Но от их содержания бросало в дрожь: падшие женщины, молодые повесы, для которых не существовало никаких развлечений, кроме карточных игр, пороки общества, ругательства… А ведь если писательские умения этих авторов направить на произведения о чём-то достойном, им бы цены не было. Здесь то же самое. Владислав очень талантлив, но к чему он разменивается на мазню свихнувшего маргинала?
– Что это за искусство такое?
– Ну, такое вот искусство. Безысходность и шедевры всегда идут рука об руку. Посмотри в глаза этой женщины, – молодой человек указал на вторую картину, изображающую даму средних лет. – На первый взгляд, здесь нет ничего устрашающего. Но при ближайшем рассмотрении заметно отражение коренастой фигуры в её зрачках.
– Влад, извини, но…
– А в глазах у этой девушки застыло первобытное вожделение.; гармония, достижимая лишь в отбрасывании всех благ цивилизации, от которых мы ослепли. Желание уйти в ночной лес, прочь от источников света, и заниматься любовью, как наши предки, в поле, на мягкой траве…
Дарья отшатнулась. Владислав подошёл к ней вплотную и сомкнул руки на стройной талии. Бедняжка уже не чувствовала себя в безопасности и запищала, как пойманная в капкан лиса.
– Не надо…
– А мне показалось, ты не против повторить.
– Влад, пожалуйста, убери руки.
– Никуда не уходи. Мы пришли вместе и уйдем вместе. Я пока немного пообщаюсь с ребятами, – бросил юноша, и дверь комнатки быстро захлопнулась.
Дарья стала осматриваться в надежде найти другой выход. Может, здесь есть какое-нибудь оконце? Ей не хотелось оставаться наедине с этими картинами, тем более, возвращаться к свихнувшейся творческой богеме. Пусть они назовут её далекой от искусства, ограниченной, домашней курицей, – да как угодно! Плевать!
Вдруг дверь распахнулась. Дарья понадеялась, что это вернулся Владислав, но перед ней предстала уже знакомая ей рыжеволосая девчушка. Симпатичная, невысокая, с блёклыми, зеленоватыми глазами, в драном платьице.
– Мы не познакомились, – голос у визитёрши был приятный, но чувствовались металлические нотки. – Я Елена.
– Дарья.
– Очень приятно. Невеста Владислава?
– Почему же сразу невеста?
– Ну да, едва ли он ещё на ком-нибудь женится.
– Ты на него за что-то обижена?
– Скажем так, у нас лёгкая взаимная неприязнь. Поверь, на это есть причины, – девушка окинула картины недовольным взором. – И кем нужно быть, чтобы подобное рисовать?
– Тебе они тоже не нравятся?
– Конечно, в этом что-то есть. Своя изюминка, – Елена безуспешно искала курительную трубку среди хлама на полу. – Но это не творчество. Так, жалкая попытка доказать свою уникальность и погоня за нестандартным мышлением.
– Слушай, а ты давно знаешь Владислава? – Дарья решила, что второй попытки получить необходимую информацию о любовнике у неё не будет.
– Полгода.
– Ты сказала, что он никогда ни на ком не женится. А почему?
– Потому что он сам это сказал. Такие, как он, на всю жизнь остаются роковыми любовниками.
– Ты прямо очень резко о нём отзываешься, – барышня вмиг почувствовала себя глупой девочкой, которая не может связать двух слов.
– Резко, зато правдиво, – отчеканила собеседница. – Признайся, ты ведь не просто так сюда с ним пришла? Наверное, мечтаешь о нём, влюблена?
– Я не…
– Я тебя понимаю, правда. Но если уж мы завели эту тему, я посоветую тебе держать дистанцию. Для твоего же блага. Ох, я лишнего наговорила, если кто узнает…
– Никто не узнает! – хрипло выдохнула Дарья. – Разговор останется между нами, обещаю. Но ведь я имею право знать, с кем дружу! Что он такого натворил, что ему нельзя доверять?
– Ты слышала историю о его первой жене? – Елена приблизилась, положила руку на её плечо и заговорила полушёпотом. – Спустя два года брака богу душу отдала, сердешная! Не буду говорить, что Влад её извёл. Много слухов ходило, но достоверно об этом ничего не известно. Да и какая уже разница? Пусть покоится с миром. Но его реакция на её смерть, конечно… За гранью!
– Он не скорбел, потому что не любил её, – робко перебила собеседницу Дарья.
– Во-первых, любил или нет – никто точно не знает. Хотя… – Елена ещё крепче обняла её. – Что греха таить, он никого никогда по-настоящему не любил и не полюбит. Но разве это его оправдывает? Хотя бы в первое время после трагедии мог бы вести себя прилично! Ради памяти человека, прожившего с ним два года! Такая, сякая… Какая разница? Она долго была рядом и не сделала ему ничего плохого, этого уже достаточно, чтобы её уважать. А он чуть ли не на следующий день соблазнил молодую дурёху.
– Что?
– Да была тут одна пигалица, твоя ровесница, наверное. Наивная девчушка, мечтающая о театре и огромной любви. Влад ей голову задурил, она ему доверилась, а он получил, что хотел, и поминай как звали! Она потом долго была в угнетённом состоянии, даже повеситься хотела.
– А Влад что?
– Он сразу начал все отрицать. Но мы-то знаем, что в подобных ситуациях мужчины что угодно наговорят, лишь бы выйти сухими из воды. Но это ещё полбеды. Ты знаешь о его предпочтениях?
Дарья сдавила виски. К горлу подкатила тошнота.
– О каких предпочтениях?
– Ну, в этом плане…
– Я не понимаю, – начала она, но вдруг дёрнулась всем телом. – Ты с ним спала?
– Да, было дело. В один из первых дней знакомства. Откровенно говоря, в нашей компании уже все друг с другом спали, ссорились, мирились… Какая это дружба? Одно название. Змеиное гнездо! Но Владислав… Он не связан общественными предрассудками и моралью. Для него не существует ограничений вроде «а вот так делать нельзя», «а так неправильно и некрасиво». Он предаётся любви по зову первобытного вожделения. Знаешь, – голос Елены стал тише и слаще, – мы с ним занимались любовью там, где, возможно, погибли люди; посреди леса, в котором пропали несколько путников.
Дарья схватилась за горло. Это было уже слишком!
– Спасибо за интересную беседу, – съязвила она настолько, насколько ей позволило полуобморочное состояние. – Теперь я точно знаю, от кого нужно держаться подальше. Я пойду, а то мне нехорошо.

***
– Чего? Какой из тебя семьянин-то? – открыто смеялся Иван: высокий, русоволосый парнишка.
– А что? – спросил стоящий напротив него Владислав, которому хватило доли секунды, чтобы раскаяться во всех своих прошлых ошибках. – За кого ей теперь замуж выходить, если не за меня? Пора взрослеть и учиться отвечать за свои поступки.
– А что ты ей дашь? Она девушка красивая, молоденькая, желаний и требований предостаточно. Куда ты лезешь со своими картинами и багажом неприличных историй из прошлого?
– Вань, если не знаешь всего, будь добр, не высказывайся. Я ещё ни к кому ничего подобного не испытывал.
– Ты думаешь, это любовь? – юноша на мгновение стал серьёзным.
– А что я, не человек, влюбиться не могу? Чувства всегда приходят неожиданно.
Дворянин усмехнулся. Ваня даже не догадывался, как много он может дать Даше! Огромное состояние, известную фамилию… Только перевешивают ли эти достоинства его недостатки?
Разговор был прерван быстрым стуком каблучков. Дарья пролетела мимо беседующих, даже не взглянув на них. Она, казалось, вообще не видела ничего вокруг; лишь подол платья взметнулся вверх, а в воздухе остался шлейф парфюма.
– Что это с твоей ненаглядной? – ухмыльнулся Иван. – Догоняй, чего стоишь?
Владислав метнулся к двери. Подругу он догнал только спустя несколько минут; она постоянно прибавляла шаг и не оборачивалась на оклики.
– Даша, да что случилось?!
– Влад, пожалуйста! – взмолилась бедняжка, резко остановившись. – Не нужно меня трогать! Я поняла, как сильно ошиблась! Твой образ жизни, непонятные картины, пошлость, свободные отношения – это всё не для меня, понимаешь?
– Погоди, при чём тут картины и мой образ жизни?
– Я поговорила о тебе с твоими… друзьями, – голос Дарьи дрожал, она находилась в двух шагах от истерики. – Они на многое открыли мне глаза. Ты заводишь романы с какими-то бедовыми девицами, портишь невинных барышень, ты способен на предательство собственной жены!
– Так, – Оболенский сделал останавливающий жест ладонью, – во-первых, давай успокоимся, иначе дальнейшей беседы не получится. А во-вторых, как бы глупо и избито это не прозвучало, я всё могу объяснить.
– А что тут объяснять-то? – начавшиеся рыдания Дарьи перешли в смех. – Станешь всё отрицать? Скажешь, что у тебя не было кратковременных романов?
– Знаешь, что самое интересное? Я действительно могу начать всё отрицать, да так, что ты поверишь мне в два счёта, ещё и прощения за свои слова попросишь. Но я не хочу тебе врать. Романы были, да. Но они для меня ничего не значили.
– И ты считаешь, что оправдался? – у девушки мигом земля ушла из-под ног. – В том-то и дело, что для никто и ничто не имеет значения.
– Да что ты говоришь!
Владислав почувствовал себя главным героем дешёвой постановки на сцене захудалого театра. Все эти возгласы в стиле: «Да как ты мог!» и «Я для тебя ничего не значу!», ломания рук и слёзы всегда были от него далеки. И сейчас никакой проблемы, по сути, не существовало. Нужно было просто объясниться!
– Даша, ты прекрасно знаешь, что мы с тобой не говорили о начале отношений. Подожди со своими вздохами! – добавил он, увидев, что барышня возмущённо приоткрыла рот. – Но после произошедшего ночью я чувствую, что отвечаю за тебя. Не говоря уже о моей симпатии, которая заметна невооружённым глазом. Я готов на тебе жениться.
– О, я всю жизнь мечтала, чтобы на мне женились из-за чувства ответственности!
– Ты издеваешься? Нарочно ничего слышать не хочешь? Знаешь, Даш, я никогда ни за кем не бегал. Независимо от того, насколько мне интересен и симпатичен человек, унижаться и навязывать своё общество – не в моих правилах.
– Произошедшее было огромной ошибкой, – отчеканила Дарья и круто развернулась.
– Это ты будущему мужу скажешь, – грустно улыбнулся Владислав и пошёл в обратную сторону.

***
Механизм психологической защиты Дарьи сработал не так, как ожидалось. После ссоры с Владиславом девушка проспала двое суток кряду, а, пробудившись, долго осматривалась по сторонам, пытаясь понять, где она находится и отчего ей так паршиво. Ноги её не держали, а в руках была такая слабость, что сейчас она, казалось, не смогла бы удержать даже кружку воды. Переодевшись, барышня позвонила в колокольчик, на звук которого сразу пришла Ефросинья.
– Ох, и долго Вы почивали, барыня! – сразу запричитала крестьянка.
– Да не болтай ты, – слабо отозвалась дворянка. – Пожалуйста, передай девкам, пусть приготовят мне ванну, а после подают ужин. Есть хочется нестерпимо.
После ванны барыне стало лучше. Сознание не было таким запутанным, а руки и ноги – такими ватными. Сидя за столом и с аппетитом поедая пирог с мясом, она храбрилась и старалась не думать о произошедшем.
Посетившие её в минувшие два дня сновидения были обрывистыми, но очень яркими. Среди них были и дом тёти, и унылый пейзаж за окном, и красивая мама. Но, главное, в них был он – загадочный, необыкновенный и такой привлекательный молодой человек в чёрном фраке.
Вдруг до слуха девушки донеслись приближающиеся к столовой шаги. В дверном проёме показалось обеспокоенное лицо Ефросиньи.
– Госпожа, Ваш отец изволил приехать! – сообщила женщина.
– Что? Отец? Но как он… Ох, боже мой!
Дарья схватилась за край стола. Она понятия не имела, что от неё нужно этому деспоту. Тем более, он сам передал усадьбу в её владение. А может, всё не так плохо, и он хочет извиниться за предательство? Вдруг его до сих пор мучает совесть? Но они не виделись больше десяти лет. Что могут сказать друг другу родные по крови, но совершенно чужие по факту люди?
– Пусть подождёт меня в гостиной. Я выйду через полчаса. Мне нужно время, чтобы успокоиться.
Крестьянка захлопнула дверь, а аристократка осталась смотреть в одну точку, словно зомбированная. Было очень страшно, и она была один на один с этим страхом. Как плохо, что они с Владиславом поссорились именно накануне такого переломного события! Сейчас она бы с удовольствием согласилась на общество этого проходимца.
Через полчаса девушка вышла в коридор. Она то и дело озиралась по сторонам, словно ожидая нападения.
– Дашенька! – раздался поблизости уже забытый голос.
Из столовой вышел широкоплечий мужчина среднего роста. Его тёмные волосы были тронуты сединой, небольшая козлиная бородка придавала лицу хитрости, а серо-зелёные глаза смотрели заинтересованно и беспокойно. Одет он был в дорогой смокинг серого цвета.
– Доченька! – воскликнул гость, раскрыв руки для объятий.
– Господи...
– Какая ты красивая! Взрослая совсем. На маму похожа.
– Здравствуйте, – пролепетала Дарья, понимая, как глупо выглядит со стороны: как запуганный ребёнок, которого на семейном застолье попросили поздороваться с троюродной тетёй внучатой племянницы по папиной линии.
– Давно мы не виделись, конечно. Но ты не подумай дурного! Я постоянно писал Полине, интересовался твоими делами и самочувствием.
– Вы просто так приехали? И надолго?
– И не стыдно тебе у родного отца такое спрашивать? – казалось, Григорий искал повод сорваться. – Я с дороги, сутки не спал, толком не ел, а ты меня сию секунду готова обратно отправить!
– У нас с Вами никогда не было хороших отношений, – отозвалась дочь. – Но проходите в столовую, я сейчас прикажу подать чай.
– Чай в следующий раз пить будем, – родитель пропустил замечание наследницы мимо ушей. – Я в Москве первый, но, к счастью, не последний день. А сегодня заглянул к тебе на минуту, исключительно по делу.
Девушка горько усмехнулась. Ну да, конечно. Отец всегда уделял ей не больше минуты. И почему её окружают одни предатели? Или просто все мужчины – одинаковые?
– У меня для тебя потрясающая новость! Ты сосватана за Николая Скрябина, сына моего давнего друга, Олега Васильевича! – торжественно объявил незваный гость.
Дарья устремила на него недоумевающий взор. У Ефросиньи, которая, стремясь себя чем-то занять, начала протирать посуду, выпала из рук и вдребезги разбилась чашка; но на эту оплошность никто не обратил внимания.
– С-сосватана? – переспросила юная барыня.
Какой Николай? Какая свадьба? Происходящее не укладывалось у неё в голове.
– Госпожа, выпейте, – предложила Ефросинья и протянула дворянке стакан воды. – Вы неважно выглядите.
Дарья одним глотком опустошила ёмкость и снова посмотрела на отца.
– Что тебе непонятно, объясни? – начал злиться тот.
– О чём Вы говорите? Почему меня никто не спросил?
– Можно подумать, кого-то спрашивают! Большинство девушек твоего круга знакомятся со своими будущими спутниками жизни незадолго до свадьбы или уже на церемонии.
– Я отказываюсь! – выпалила Дарья с невиданной доселе решительностью.
Ефросинья в страхе прикрыла рот ладонью. Григорий выпучил глаза.
– Ты ещё не поняла? Я не спрашиваю твоего дозволения. Всё уже решено.
– Да что Вы себе позволяете?! Сначала Вы меня, измученную четырёхлетнюю девочку, сослали в деревню на попечении тёти, которую я до этого видела лишь два раза в жизни; на тебе, боже, что мне негоже! Потом потребовали вернуться обратно, выдернули из привычной обстановки, а сейчас хотите выдать замуж за бог знает кого! Отец, за что?! Вы не понимаете, что я тоже живой человек? Что со мной так нельзя? Что у меня есть чувства, желания, что мне может быть плохо?! – Дарья перешла на крик.
– Что за истерика? – опешил родитель. – Эх, дочка! Кричать на старших ты научилась, а здраво мыслить и думать о будущем – нет. Я отправил тебя к тёте Полине, да. И что? Тебе было плохо у неё? Она не занималась твоим воспитанием? Может, обижала тебя, или, не дай бог, била? Ты выросла образованным и в меру ко всему приспособленным человеком. Или чего ты хотела? Остаться со мной? Жить вместе с моей молодой женой и двумя её детьми от первого брака? – Григорий нервно прошёлся из угла в угол и продолжил: – Да ты не представляешь, что она за человек! Она очень вспыльчивая, избалованная и прохладная по отношению к чужим людям, особенно – к детям. Она своих-то дочерей не воспитывала, ими няньки занимались. И девочки в неё пошли, такие же капризные. Тебя бы там просто заклевали! Даже не спрашивай, почему я женился на этой женщине! Как ты, наверное, догадалась, не из-за большой любви. Но при этом, если бы Полина написала, что вы с ней не уживаетесь, я бы всё равно забрал тебя! Вот ты ничего не знаешь, а осуждаешь! Будто я виноват, что родителям мамы ты оказалась не нужна, а моих давно на свете не было. Оставалась только моя сестра. И я не жалею, что поступил так, а не иначе!
Григорий всегда был манипулятором и умел обернуть почти любую ситуацию в свою пользу; мол, все плохие, а он хороший. Даже на этот раз Дарья почувствовала, что отец в чём-то прав; она никогда не смотрела на эту ситуацию под таким углом.
– И сейчас… Да, я хочу выдать тебя замуж! А что в этом плохого?! Даша, ты не разбираешься ни в жизни, ни в мужчинах, поэтому без моего вмешательства ты либо останешься старой девой, либо свяжешься с дураком, который впоследствии разобьёт твоё сердце. Как тебе такие варианты? Устраивают? Лично меня – нет. Я хочу, чтобы судьба моей единственной дочери сложилась счастливо. А ты сразу ополчилась, словно я тебя за нечистого отдать хочу! Николай Олегович – очень приличный человек, как и вся его семья; и, что немаловажно, состоятельный. У меня-то в последнее время с деньгами не очень. Жёнушка, чёрт бы её побрал, всё спускает на развлечения и благотворительность!
– Всё понятно, – простонала Дарья. – Решили за мой счёт свои дела поправить.
– Так, Даша! Ты ещё слишком молода и неразумна, чтобы рассуждать о таких вещах. Будешь противиться – так и знай, лишу тебя наследства. Перепишу всё на какого-нибудь дальнего родственника; твоего троюродного брата, например. Ты же не хочешь доводить ситуацию до этого? Не отказывайся от своего счастья. Свадьба через две недели. Советую подготовиться. Как-никак главное событие в жизни.
Дарья с ненавистью взглянула на тирана, которого совсем недавно считала сожалеющим о содеянном человеком.
– Мне пора, дочь. Я буду в Москве до торжества. Остановился неподалёку, поэтому заглядывать к тебе буду частенько. Выше нос! Ты ещё рада будешь…
Едва гость ушёл, как Дарья схватилась за раскалывающуюся от боли голову. Перед собой она сразу увидела сочувствующее лицо Ефросиньи.
– Ой, барыня, какая Вы бледная. Может, за доктором послать? – обеспокоилась крестьянка.
– Спасибо, ничего не нужно. Оставь меня одну.
А через час в поместье пришёл Владислав.
Он редко читал любовные романы, но даже у него был в них излюбленный, часто встречающийся момент: герой, пытаясь выбросить из головы образ своей возлюбленной, страдает (даже ищет утешение в объятьях других женщин), но в итоге понимает, что это бесполезно, и, разбитый и потерянный, приходит к её дому с огромным букетом цветов; извиняется за свои прошлые ошибки, всё объясняет, и они обретают счастье.
После ссоры с Дарьей Оболенский так и не вернулся к ребятам. Он догадывался, кто именно наговорил ей о нём столько гадостей, но, во-первых, во всех этих словах была доля правды, а во-вторых, ему бы совесть не позволила выяснять отношения и сводить счёты с глупенькой Еленой, перед которой он во многом провинился.
Придя домой, молодой человек проклинал крутой нрав Дарьи и даже хотел отправить телеграмму одной из своих старых знакомых; как говорится, клин клином вышибают. Но письмо осталось неотправленным, а сам Владислав теперь обивал порог дома темноволосой чаровницы с букетом роз в руках.
– Барыня в плохом состоянии, – едва заметив гостя, зашептала Ефросинья. – Вы бы потом пришли.
Но Оболенский и слышать ничего не хотел. Если Даше плохо, ему, тем более, нужно быть рядом.
Когда он зашёл в столовую, Дарья сидела на стуле в позе убитого горем человека, а затем повернула голову на звук шагов, вздрогнула и слегка улыбнулась.
– Даша, здравствуй, – поздоровался Владислав и протянул ей букет. – Понимаю, ты не хочешь меня видеть, но если мы не поговорим, я с ума сойду.
– Не о чем говорить, Влад, – пересохшими губами ответила Дарья. – Я замуж выхожу.
– Что? Ты шутишь?
– Не шучу. Отец сосватал меня за Николая Скрябина, сына своего друга.
Владислава бросило в жар. Впервые за долгие годы ему захотелось ударить кулаком по столу или же дать выход эмоциям другим способом. Как «сосватал?» Так просто? Так рано? Почему Даша согласилась?
– Хороший у тебя отец, однако. То в деревню отправит, то за первого встречного сосватает. Интересно, его ничего не гложет? Из родной дочери делает глубокого несчастного человека. Это решение ещё можно опровергнуть?
Оболенский вспомнил Веру Лебедеву, которую тоже выдали за него замуж без желания какой-либо из сторон, вспомнил ещё нескольких барышень, вышедших замуж по велению родителей; сначала они противились, потом смирились. Нет, в этом отношении девушки абсолютно бессильны, независимо от их достатка, рода или статуса.
Да и что его связывало с Дарьей, кроме нескольких приятных разговоров и одной ночи? Видел ли он с ней своё будущее? Собирался ли жениться на ней? Такой ли представлял женщину, с которой готов прожить всю жизнь?
– «Да. Я бы всегда был с ней. Но не успел».
От этого признания Владиславу стало ещё хуже. Если бы он сказал себе, что она не до такой степени ему близка, и не такой он видел свою будущую жену, с его души упал бы огромный камень. Но нет. Он понимал, что Даша была ему не просто нужна, а необходима.
– «Я упустил самую прекрасную женщину в своей жизни», – подумал Владислав.
Но сейчас было не самое удачное время для самобичевания. Нужно было успокоить Дарью. Так, главное, не показывать, как ему больно, и держать себя в руках.
– Что ж, – молодой человек отвернулся и сосредоточенно посмотрел в окно. – Выходи, – последнее слово далось ему настолько трудно, что он чуть не прокусил губу до крови.
– Ты так спокойно об этом говоришь?
– А почему нет?
– Да зачем он мне нужен-то…
– Я немного знаком с семьёй Скрябиных. Они приличные люди. Не думаю, что тебя там обидят.
Владислав не соврал. Он действительно видел главу семейства Скрябиных на одном из светских приёмов: представительного вида мужчина с бакенбардами и гусарскими усами вёл себя очень дружелюбно и поздоровался со всеми присутствующими, включая самого Оболенского. Там же была его жена: стройная, элегантная женщина, отлично разбирающаяся в правилах этикета.
– «Жаль, не довелось увидеть их сына, – подумал дворянин. – Хотелось бы знать, за кого отдают мою любимую девушку».
– Я не могла пойти наперекор отцу, – словно не слыша собеседника, пробормотала Дарья. – Тем более, он пригрозил мне лишением наследства.
Оболенский покачал головой. Очевидно, что наследство было Даше дороже, чем их не успевшие начаться отношения. Обидно. Мерзко. Но что бы он сделал на её месте? Променял бы своё поместье со всеми крепостными и состоянием на её осиную талию, узкие плечи и красивую грудь? И снова его в самое сердце поразил данный себе же ответ – да, променял бы.
– «А ведь она оказалась умней меня! – Владиславу вдруг стало смешно. – Она подумала о будущем, в то время, как я уже не способен мыслить здраво!»
– Что же ты молчишь? – вывел его из задумчивости голос барышни.
– А что мне сказать? Я тебя ни в чём не упрекаю.
– Но что теперь с нами будет? – Дарья, казалось, совсем забыла, что недавно отвергла предложение любовника о развитии отношений.
– У нас нет выбора. Прости, но… пора закончить эту историю.
Дарья почувствовала резкий упадок сил. В глубине души она опасалась именно такого исхода событий.
– Уходи, Влад. И, пожалуйста, больше никогда здесь не появляйся.

***
Владислав выглядел и чувствовал себя так, словно по нему прошлись чем-то тяжёлым, оставив на месте некогда сильного, саркастичного и хладнокровного юноши жалкое подобие человека. Ему хотелось уснуть и проспать несколько лет, или вообще не проснуться.
– «Я справлюсь, – думал он, сидя на крыльце дома и не обращая внимания на холодный ветер. – Обязательно справлюсь. Через месяц она ничего не будет для меня значить».
– Барин, что с Вами? – на его плечо неожиданно легла маленькая ладонь.
Подняв глаза, аристократ увидел одну из своих крестьянок, Аксинью; худощавую, со светло-русой косой до пояса, одетую в тулуп, накинутый на простое платье.
– Всё в порядке. Оставь меня. И остальным скажи, чтобы не донимали меня сегодня.
Аксинья кивнула и убежала в усадьбу.
– Нет, так я долго не протяну, – Оболенский подышал на свои замёрзшие руки. – Нужно отвлечься.
В тот же вечер он напился. Пил он, как законченный алкоголик, поставивший своей целью в скором времени умереть от отказа печени или других жизненно-важных органов: опустошая стакан за стаканом, разливая половину содержимого бутылки на стол и вытирая губы рукавом.
– А ведь не помогает. Мне всё ещё плохо…
С трудом поднявшись на ноги, Оболенский дошёл до одной из тумбочек, на которой стояли несколько статуэток: конь с золотистой гривой, корзина со спелыми фруктами, кудрявая дама в розовой шляпке. От одного маха руки всё это полетело на пол и разбилось на осколки.
– Понаставили тут!
Крепостные, до слуха которых донеслись звуки бьющегося фарфора и крики барина, выбежали на улицу или спрятались по углам.
– Всё разрушилось… – тяжело дышал Владислав, наполняя стакан. – А как красиво начиналось...
Внезапно он замолчал и уставился в стеклянную поверхность столика, с краев которого стекал пролитый алкоголь.
– Тимофей! – как можно громче крикнул благодетель.
Колокольчик, предназначенный для вызова крепостных, затерялся ещё утром. Но Оболенскому повезло, – его верный соратник находился неподалёку и уже через минуту постучал в двери.
– Заходи уже!
– Вызывали, барин?
– Вызывал. Приведи сюда Аксинью; ту девку, что утром мне чай подносила.
Мужик кивнул и вышел. Аксинью он нашёл на улице. Она пряталась за поленницей дров.
– Ты чего тут делаешь?! – набросился на неё возница. – Я тебя двадцать минут дозваться не могу!
– А что такое? – всполошилась девка.
– Барин тебя зовёт. Иди скорее, а то беды не оберёшься.
– Но зачем я ему? – глаза Аксиньи расширились от удивления, смешанного со страхом.
– Да я почём знаю? Ступай, говорю, быстрее.
Через пару минут крестьянка поднималась в спальню Владислава. Её мысли бушевали. И что же барин от неё хочет? Она попыталась вспомнить, чем занималась последние несколько дней. Может, она в чём-то провинилась? Но нет, никаких грехов за ней не числилось.
Переведя дух, девушка постучалась в массивные двери.
– Заходи! – послышался голос господина.
– Здравствуйте, барин. Тимофей сказал, Вы хотели меня видеть.
– Хотел, – усмехнулся Оболенский. – И не только видеть. Подойди-ка сюда.
Преодолев страх, прислужница двинулась к креслу.
– А ну-ка, развернись, – Владислав попробовал на пальцах изобразить что-то вроде поворота вокруг своей оси, но получилось нелепо.
Аксинья послушно повернулась спиной.
– А теперь – боком!
Крестьянка крутилась возле барина около минуты, по истечению которой тот удовлетворённо потёр ладони.
– Симпатичная ты девка. Раздевайся.
Аксинья мигом вся сжалась и задрожала, подобно осиновому листочку.
– Да что Вы, барин! – несмело запротестовала она.
– Не перечь господину! – собрав остатки сил, Владислав ударил кулаком по столику.
Пытаясь сдерживать слёзы, крестьянка стала стягивать платье.
– Быстрее, что ты там возишься?
Сняв с себя нехитрое одеяние, девушка обеими руками прикрыла грудь, после чего, уже не сдерживая рыданий, упала на колени.
– Барин, помилосердствуйте! Нельзя мне… У меня жених в деревне есть, если прознает, не простит! Кому я такая нужна буду? Не губите, Христом богом прошу! Всю жизнь буду Вашу доброту помнить...
Оболенский взглянул на Аксинью совсем другими глазами. Испуганная, с пурпурным от стыда и слёз лицом, она ждала своей участи, стоя коленями на мокром ковре.
Неужто так должна выглядеть девушка, способная его возбудить? Разве такие эмоции он хотел бы видеть на лице любовницы? Аристократ вспомнил полные доверия и обожания глаза Ведьмочки. Нет, он не способен на насилие.
– Да что я изверг, что ли? Прости, бес попутал. Одевайся и уходи отсюда.
Не веря своему счастью, Аксинья натянула платье и теперь смотрела на барина, словно на идола.
– Господин, Вы даже не представляете, что для меня сделали! Спасибо огромное.
– Да иди уже, – отмахнулся благодетель.
Девка выбежала на лестницу и поняла, что ещё никогда не чувствовала себя настолько счастливой. Она по-прежнему верна жениху, они поженятся, и он будет гордиться своей честной женой. Какой благородный у неё барин! Такому всю жизнь прислуживать не надоест.
Выгнав прислужницу, Владислав, мысли которого немного прояснились, решил, что ему необходимо выйти в общество.
– Нужно жить дальше, – проговорил он.
Сердце ныло, как недобитое животное. Если алкоголь не помогает, вдруг помогут развлечения и новые знакомства? Плевать, что он с трудом мог стоять без точки опоры. Плевать, что азартные игры никогда никого не доводили до добра. Плевать, что среди женщин он не встретит ни одну, кто сможет заменить его любимую чаровницу. Вообще на всё пле-вать.
Через час Тимофей подвёз Владислава к кабаку. Свежий воздух благоприятно подействовал на молодого дворянина; теперь он почти с полной ясностью осознавал, что происходит.
– «Ох, как бы не вышло чего дурного», – между тем подумал возница.

***
Питейное заведение, в которое вошёл Владислав, было скромным по площади, грязным и прокуренным. За столами сидели подвыпившие мужчины; они что-то рассказывали друг другу и играли в карты. На стульях, углах столов и коленях вышеупомянутых мужчин расположились девушки в блестящих одеяниях; они смеялись, обнажая желтоватые зубы.
Оболенский всегда считал подобные заведения пристанищем для всякого сброда. От одного взгляда на здешних дамочек он поморщился. Какие же они вульгарные и распущенные! Нет, с такими кралями лучше не знакомиться; хотя бы во избежание заражения всякой дрянью.
– «Ничего, – обнадёживающе подумал молодой человек. – Я планирую провести здесь всю ночь. Возможно, ещё появятся приличные женщины».
Он быстро влился в компанию пьяниц, но, понимая, что они на несколько ступеней ниже его по положению в обществе, решил не выдавать своего происхождения.
Присасываясь к очередному стакану, аристократ думал о том, что если бы кто-нибудь месяц назад сказал ему, что он будет среди забулдыг дезинфицировать свои сердечные раны алкоголем, он бы послал этого человека ко всем чертям.
К двенадцати часам ночи Владислав втянулся в карточную игру и уже через три часа проиграл все имеющиеся в кармане деньги, но не заметил этого. Алкоголь и беспутная атмосфера окончательно ударили ему в голову.
Подойдя к одной светловолосой девушке, брови которой были ярко накрашены природным углём, дворянин спросил, не хочет ли она завести нового знакомого, за что получил толчок в спину от толстого верзилы, заявившего, что эта дама пришла с ним, и ни с кем знакомиться не будет. А какой-то парень тем временем сел за старенький клавесин и заиграл так плохо, что у Оболенского, который всегда относился к музыке с почтением, уши свернулись в трубочку.
– Дать бы тебе по морде за такую игру, – зло прошептал он, подойдя к инструменту. – А ну-ка, брысь отсюда. Сейчас я покажу, как надо играть.
Владислав согнал незадачливого музыканта и сел на его место, заиграв «Призыв». Он играл надрывно, не сбиваясь, и даже, как показалось слушателем, не дыша. По окончанию композиции молодой человек получил шквал аплодисментов. Впервые за долгое время ему не хотелось отмахиваться от чужого одобрения. Здесь его любили. Здесь он всем нравился.
К пяти часам утра Владиславу стало плохо. Жутко тошнило, люди, карты, деньги, клавесин, – всё смешалось в голове, превратившись в действующую на нервы неразбериху.
– Молодой человек! Вам нехорошо?
С трудом разлепив глаза, Оболенский увидел перед собой пышногрудую даму в красном платье. Он попытался что-то ответить, но почувствовал, что разум и силы покидают его. Последнее, что он услышал, – это отдалённые голоса и смех.

***
Несчастный дворянин очнулся дома, в своей спальне. Руки-ноги не слушались, голова раскалывалась от боли. На ощупь взяв стакан с холодной водой, он опустошил его одним глотком.
Он плохо помнил события прошедшей ночи; в памяти остались только его игра на клавесине и куча потраченных денег.
Ему было стыдно. За то, что он потерял над собой контроль. За то, что напился до бессознательного состояния. За то, что его так испортила эта ненужная любовь. Было неудобно даже перед крепостными, видевшими его в таком состоянии, хотя стыдиться своих же рабов – высшая глупость. Каким же жалким он стал!
В двери постучали.
– Кто? – спросил Оболенский.
– Это я, барин, – послышался простуженный голос Тимофея.
– Входи, – преодолевая слабость в ногах, Владислав перебрался с кровати на кресло.
Вошедший мужик держал в руках кувшин с водой и блюдо с несколькими грушами.
– Как Ваше самочувствие? Ох, и захмелели Вы вчера...
– Как ты со мной разговариваешь, дурак?! – попытался возмутиться Оболенский, но тут же застонал от нового приступа головной боли.
– Виноват, барин, простите.
Владислав опустошил половину кувшина и откинулся на спинку кресла.
– Спасибо за заботу. Можешь идти. Если будешь нужен, я тебя позову.
Оставшись наедине со своими мыслями, аристократ понял, что его душевные терзания уже не так сильны, как день назад. Теперь их заменили симптомы похмелья. Но даже это было лучше, чем то обжигающее чувство внутри, появившееся после разговора с Дарьей.
– Со временем и это пройдёт, – сказал Владислав, снова сделав глоток воды.

***
С этого дня Оболенский часто появлялся в кабаках, но к алкоголю больше не притрагивался. Пристрастие к горькой выпивке как к лекарству – это удел либо слабых, либо окончательно сломавшихся людей; ни к тем, ни к другим он себя отнести не мог. Вынужденная разлука с возлюбленной его подкосила, но не убила.
Молодой дворянин почти не бывал дома, играл в карты, рассказывал завсегдатаям питейных заведений придуманные истории, выдавая их за случаи из своей реальной жизни, играл на клавесине, читал свои немногочисленные сочинения. Сквозь пелену многоголосого вихря, Дарья, с её темными волосами, стройным станом, мягкими руками и волнующим запахом, казалась ему отдалённым видением, сказкой, которую он сам же сочинил.
Будто и не было ничего. Будто не гладил он её волосы, плечи, прозрачные вены на запястьях, а она не прижималась к нему, как к единственному смыслу жизни. А страдать по тому, чего никогда не было, – глупо и отдаёт психическими расстройствами.
Но ни разу за это время Владислав не познакомился и не сблизился ни с одной женщиной. Да, дамочек разных возрастов и слоёв населения привлекал таинственный молодой человек, так тонко чувствующий музыкальные произведения, но Оболенский, подсознательно сравнивая любую из них со своей Ведьмочкой, находил, что ни одно сравнение не было в пользу «другой», которая не так выглядела, не так улыбалась, даже дышала, чёрт возьми, не так!
Вскоре он бросил попытки найти панацею от своей любви. Он по-прежнему хранил верность своей чаровнице, и каждый раз, отпуская пошлые шуточки и проигрывая деньги, мысленно просил у неё прощения.

***
Дарья предпочла пережить душевную травму в полном одиночестве. Первые три дня она провалялась в бреду, который Ефросинья, понимающая, какая драма разворачивается на её глазах, назвала «любовной горячкой», а на утро четвёртого дня смогла принять ванну и поесть, после чего, проплакав несколько часов, ушла в библиотеку, из которой не выходила до самого вечера. С этого момента девушка нашла своё утешение в книгах. Там было всё: и взаимная любовь, и прекрасные пейзажи, и приключения…
А в реальной жизни были лишь напоминания о подготовке к ненужной свадьбе, встревоженные прислужники и осень за окном, говорящая о скорых морозах. Дарья не любила зиму. Это время года всегда наводило на неё сонливость, лень и грусть.
Где-то через неделю в поместье прибыл Григорий Александрович. Барышня восприняла его визит спокойно. Кричать и упрекать его в чём-то было уже бесполезно. Он суетился и осведомлялся о настроении дочери, а та смотрела сквозь него.
В этом неугомонном, несуразном человеке Дарья почти не узнавала некогда молодого и красивого отца. И лишь когда он о чём-то говорил или что-то приказывал крепостным, она убеждалась, что перед ней – тот самый тиран из её печального детства.
– Какая-то ты грустная, дочь, – говорил Григорий, усаживаясь напротив. – Чем ты так недовольна?
– Всё нормально, – сухо отвечала красавица и подпирала голову кулачком.
И без того стройная девушка из-за стресса похудела ещё сильнее. Теперь её скулы были такими острыми, что, казалось, ими можно было вскрыть вены, а глаза болезненными пятнами выделялись на бледном лице. Она совсем перестала следить за внешним видом, поэтому её волосы всегда были спутанными или взлохмаченными, а одежда – измятой и грязной.
Когда родитель приехал в последний раз, точно перед её свадьбой, Дарья не выдержала и решила задать ему пару каверзных вопросов:
– А что случилось с Настей? С той крестьянкой, которая присматривала за мной в детстве?
– Не помню никакой Насти. Что я, каждую девку запоминать должен? – раздражённо бросил отец.
Юная барыня отвернулась. Она догадывалась, что история с её Настенькой не закончилась ничем хорошим.

***
Тимофей раскачивался на табуретке, временами хватаясь за голову и приговаривая: «Ох, что будет-то!» Сегодня он должен был отдать барину приглашение на свадьбу Дарьи Елагиной. Как и многие другие крепостные, он давно обо всём догадывался. Ночной визит Дарьи в поместье, ужасное состояние Владислава, вернувшегося от неё почти две недели назад… Тайна эта белыми нитками шита.
Как он посмеет вручить господину эту чёртову цедулку?! Тимофей чувствовал страх и то самое сочувствие, на которое, пожалуй, способны лишь простые люди. Но выбора у него не было: если приглашение пришло, он был обязан доставить его лично в руки Владислава Константиновича.
– «Ничего со мной не станется! – думал крестьянин, поднимаясь по лестнице. – Барин всё понимает. В том, что я не всегда приношу добрые вести, нет моей вины».
На несколько секунд он остановился у тяжёлых дверей, затем глубоко вздохнул и постучал.
– Да заходите уже! – послышался усталый голос.
– «А ведь он даже не спросил, кто пришёл», – подумал прислужник.
Благодетель сидел в кресле в позе мыслителя, подперев голову кулаком.
– Чего тебе, Тимофей? – осведомился он.
– Здесь, барин, приглашение Вам...
– Приглашение? – без энтузиазма отозвался Владислав. – Куда же?
– На...на... – крестьянин отвёл взгляд. Слова застревали в горле.
– Чего ты там бормочешь? Отвечай нормально.
– На свадьбу. От Григория Елагина. Его дочь, Дарья, выходит замуж.
Тимофей с трудом поднял глаза на барина, ожидая увидеть на его лице злобу или разочарование, но Оболенский лишь удивлённо приподнял брови.
– Вот, значит, как. Подожди, когда свадьба-то?
Молодой аристократ понял, что его мир в одночасье рухнул. Веру в лучшее стёрло в порошок.
– Послезавтра, барин.
– Как долго мы не виделись, – чуть слышно пробормотал несчастный, но в следующую секунду возвысил голос: – Для меня это неожиданность. Но я приду. А ты можешь быть свободен.
Какой же скользкий тип этот Григорий Александрович! Решил поразить господ широтой размаха! Пригласить на свадьбу весь город! Юноша храбрился, но его душа разрывалась в клочья.
Что из себя представляет этот Николай? Будет ли он заботиться о такой прекрасной девушке, как Даша? Называть её ласковыми словами, не оставлять в одиночестве, помогать ей во время приступов?
А Дарья? Будет ли она спать с новоявленным мужем так же спокойно, как спала рядом с ним? Будет ли смотреть на него с таким доверием и трепетом? Будет ли... Нет, это совсем невыносимо!
Оболенский тряхнул головой. Мероприятие состоится послезавтра, но приводить себя в порядок нужно было уже сейчас.

***
Через пару дней, ровно в семь утра, в поместье Дарьи начался переполох. Девки, как умалишённые, носились туда-сюда, держа в руках букеты, украшения, туфли, шкатулки с драгоценностями и прочую ерунду. В центре спальни невесты на одной из дверей гардероба висело платье; настолько белоснежное, что при взгляде на него в глазах слепило.
– «Какая безвкусица!» – подумала девушка.
Белый цвет символизировал непорочность. Но она уже не думала о том, что ей надевать такое платье – грешно, как и вступать в брак, будучи «испорченной». В её голове роились лишь смутные догадки по поводу того, как обмануть Николая, которого она ни разу не видела, но заранее ненавидела всеми фибрами души.
Вдруг в спальню быстрым шагом вошла Ефросинья, на лице которой тоже была написана вся «радость» по поводу предстоящего торжества. Женщина догадывалась, каково сейчас барыне, и не могла смотреть на неё без немой жалости в глазах.
– Я вот… – в руках крестьянка держала несколько ажурных ленточек. – Ленты принесла.
– Какие ещё ленты? – аристократка нашла в себе силы улыбнуться. – У меня жизнь рушится, а ты про какие-то безделушки говоришь.
– Да знаю я всё, барыня! Боюсь представить, как Вам тяжело. Вы ведь другого любите.
Дарья удивлённо посмотрела на соратницу и отвернулась. Что ж, это было ожидаемо. Их последний разговор с Оболенским произошёл на виду у Ефросиньи. Да и что плохого в том, что хоть кто-то в мире разделял её горе?
– Надеюсь, ты понимаешь, что об этом нужно молчать? – тихо спросила барышня.
– Конечно! – затараторила Ефросинья. – Я без плохих помыслов, чтобы Вас поддержать...
– Довольно! Не нужно мне никакой поддержки. Слишком поздно. Ты, кажется, собиралась вплести ленты в мои волосы? Вот этим и займись. И нечего сырость разводить. Не подводи меня. Будем делать вид, что всё в порядке.
По традиции свадебной причёской должна была заниматься тётка невесты, но Полина Александровна высказалась против этой свадьбы: что, мол, непутёвый братец выдумал? Сам в первом браке счастья не видел, второй раз наспех женился, и дочери спокойной жизни не даёт.
Через два часа приготовления были завершены. Всё то время, пока Дарье делали причёску, надевали платье и старались скрыть круги под глазами, в её душе теплилась слабая надежда, что кто-нибудь прекратит это безумие и не даст состояться пиру во время чумы. Но чуда не случилось.
За сорок минут до отъезда к церкви в спальню зашёл захмелевший Григорий и сразу испугал девок криками, что они «долго возятся» и «уже пора уезжать».
– Чего ты опять невесёлая? – обратился он к дочери. – Прекрати. Сегодня твоя судьба решается!
– Да я жить не хочу. Какая тут судьба?
Жаловаться было некому.

***
Ровно в десять часов утра Дарья стояла возле алтаря, искоса поглядывая на своего жениха.
Николай Скрябин был человеком лет на двенадцать старше её; среднего роста, темноволосым, широким в плечах, с такой же небольшой, как у отца, бородой и тёмно-карими глазами.
Увидев такого мужчину на улице, Дарья бы не подумала о нём ничего дурного; обычный господин, не вызывает ни симпатии, ни отторжения. Но сейчас он казался ей отвратительным. В его образе раздражало всё: и борода, и чуть приплюснутый нос, и складка около губ.
– «Да что я прицепилась к его внешности? – наконец подумала девушка. – Он мог бы быть красавцем, не хуже Владислава, но это бы не изменило моего к нему отношения».
Зато Николай был очень доволен своей юной невестой. После обряда венчания, во время которого Дарья еле держалась, чтобы не упасть, он подошёл к ней и почтительно поцеловал тонкую руку со словами:
– Дарья Григорьевна, мне многое рассказывали о Вас, но я и подумать не мог, что Вы так обворожительны.
– А вот мне о Вас совсем ничего не рассказывали, – не глядя на него, ответила девушка.
– Это не беда! Я готов рассказать всё, что Вас интересует.
– Да ничего меня не интересует!
Пора было ехать на торжественную часть свадьбы. Молодожёны вышли из церкви в полном молчании. Скрябин, романтический пыл которого охладило ледяное безразличие жены, чувствовал себя смущённым. А что до Дарьи, то она давно не ощущала ничего, кроме усталости и желания быстрее закончить эту вакханалию.
Праздничный бал и грандиозный пир проходили в усадьбе жениха, интерьер которой на время мероприятия включал в себя исключительно золотой цвет, вызывая у всех ассоциации с музеем или храмом. Подоспевшие гости крутили головами, рассматривая зал и блюда на длинном столе. Некоторые из них подходили к Дарье дабы лично поздравить её с «важнейшим событием в жизни», на что барышня лишь сухо кивала.
– «Как же мне страшно здесь!» – раз за разом думала она, стараясь не терять из вида Ефросинью – единственного человека, разделяющего её настроение.
Дарья не гадала, что будет после торжества; как они с Николаем будут вести себя друг с другом, о чём говорить… Даже мысли о неизбежности первой брачной ночи на время отступили. Юная барыня готова была оказаться где угодно и с кем угодно, только не здесь. Лишь бы всего этого не было; музыки, еды, людей, которые, сами по того не зная, радовались её искалеченной судьбе...
– Конечно, примите мои поздравления…
Вдруг до слуха девушки донёсся голос, от которого её ноги подкосились так, что она была вынуждена опуститься на первый попавшийся стул. Нет, этот бархатистый тембр она ни с чем не спутает... Красавица напрягла взгляд, всмотревшись в разномастную толпу. Отсюда ничего не видно! Чтобы не мучить себя догадками, нужно было двинуться в гущу собравшихся.
– «Только бы не упасть», – думала невеста, раз за разом натыкаясь на неизвестных ей людей и прося прощения за свою неловкость.
Она заметила его, стоящим у стены и пожимающим руку её ненавистному мужу. Их неприятная разлука, казалось, вовсе не сказалась на нём; обаятельный, задорный, в парадном, но таком же длиннополом фраке, он выглядел до тошноты чистеньким, свеженьким и довольным жизнью.
Дарья застыла, широко распахнув глаза. Скрябин обратил внимание на новоиспечённую жену, подбежал к ней, взял за руку и подвёл к Оболенскому.
– Хочу Вас познакомить с моей супругой! – радостно отрапортовал он. – Дарья Григорьевна.
– Владислав Константинович. Можно просто Влад, – удивительно, но у юноши даже голос не дрогнул. – Надеюсь, у нас будет возможность познакомиться поближе.
Не успела девушка отойти подальше, как её руки коснулись знакомые мягкие губы.
– «Да куда уж ближе? – пронеслось в гудящей темноволосой голове. – Ещё и острит».
Скрябин горделиво улыбнулся, а затем достал из кармана небольшую чёрную коробочку.
– Я хочу преподнести Вам подарок в честь нашей свадьбы. Он скромен, но всё-таки...
Владислав почувствовал себя так, словно ему нанесли удар под дых. Обязательно нужно было делать это у него на глазах? Догадывается он, что ли…
– Спасибо, это очень мило, – пролепетала Дарья.
Поколебавшись, она открыла коробочку. Подарком оказался изящный браслет.
Оболенский едва сдержался, чтобы не плюнуть себе под ноги. Вот кому что Скрябин пытается доказать?! Ни один мужчина не будет делать столь дорогой подарок женщине, если между ними нет сильной привязанности.
– Я потом надену, – произнесла девушка.
Но Николай сам сомкнул украшение на тонком, бледном запястье. Владислав почувствовал, что возлюбленная всё дальше уходит от него, и это было невыносимо. Если он сейчас не уйдёт отсюда, непременно придушит этого идиота голыми руками!
Дарья умоляюще взглянула на любовника, а затем, словно очнувшись, вскрикнула и опрометью бросилась из зала. Инцидент остался незамеченным для большинства захмелевших и занятых своими делами гостей. Николай же недоуменно посмотрел на своего собеседника.
– Какая странная реакция у моей жены на Ваше появление. Не знаете, с чем это связано?
– Понятия не имею, – невозмутимо отозвался Оболенский. – Смею предположить, она просто переволновалась. Такое событие! Не заостряйте внимание.

***
До чего же пошло и комично выглядела эта ситуация! На свадьбе жених представил невесту её же любовнику! Никогда ранее Дарья не казалась себе настолько отвратительной. Ещё и в белое платье вырядилась; символ непорочности, твою мать!
Сидя в неподалёку располагающемся от усадьбы амбаре, она глотала слёзы и молилась, чтобы её никто не нашёл хотя бы в ближайшие полчаса. Ожидания не оправдались. Дверь заскрипела уже через пять минут. Девушка задрожала и попыталась закопаться в сено. Хотя чего бояться? Пусть её растопчут на месте, но в зал она не вернётся!
– Ты где там? – послышался голос с характерными язвительными нотками. – Вылезай.
Юная барыня показалась из-за кучки пожухлой травы. Её волосы растрепались, на щеках высохли потоки слёз.
– Не бойся, я тебя не выдам, – вошедший Владислав плотно прикрыл за собой дверь. – Чего ты убежала, дурёха? Я еле отвлек внимание твоего… мужа.
– Я сейчас выйду. Оставь меня одну. Мне нужно успокоиться.
Но юноша не собирался уходить. Подойдя поближе, он протянул возлюбленной носовой платок.
Не говоря ни слова, девушка приложила ткань к глазам. Она думала о своём, а он смотрел прямо на неё.
– Не ожидала тебя здесь увидеть, – наконец не выдержала Дарья. – Зачем пришёл?
– Меня пригласили. Да и тебя хотел увидеть.
– Увидел?
– Ну, впрочем…
– А теперь иди отсюда к чёрту.
Вопреки её ожиданиям, парень, напротив, развеселился.
– С каких пор ты мне грубишь?
– А как мне ещё разговаривать с человеком, пустившим под откос всю мою жизнь? – серо-зелёные глаза вдруг яростно сверкнули. – Тоже мне, пришёл… Наряженный, прямо сияешь весь. А я вся разбитая, одинокая, несчастная. И нечего на меня смотреть.
– Во-первых, я просто не привык показывать свои подлинные чувства на людях, – так же спокойно ответил Владислав. – Но я не злорадствую. Мне, правда, жаль. А во-вторых, это слишком серьёзное обвинение. Не я сосватал тебя за Николая.
– Ты мне, конечно, не поверишь, но я согласилась, потому что... боялась потерять тебя. Так глупо! Просто если бы я уехала обратно в деревню, ты бы остался здесь…
Оболенский вновь почувствовал себя так, будто его ударили ногой в живот.
– Именно по этой же причине ты пару недель назад умоляла оставить тебя в покое и слышать ничего не хотела о замужестве!
– Как я могла принять твоё предложение после всего, что узнала? Я всё стерпела: полуголых девиц на твоих картинках, истории об изменах покойной жене, твои признания в неопределённости в отношениях. Но это было уже слишком… Ты думаешь, я такая же, как твои любовницы? Распущенная, беззаботная, глупая?
– Нет, ты не такая, – серьёзно кивнул Владислав. – Ты ни на кого не похожа.
– Ты соблазнил Елену, испортил какую-то невинную девчушку из их компании…
– Господи! – закатил глаза молодой человек. – Эту историю об испорченной девчушке я слышу уже полгода. Не было у меня ничего с этой бедной Лизой! Неплохая отсылка к Карамзину, не правда ли? Мы с ней тогда отмечали продажу одной картины. Напились какой-то дряни, вот и понеслись души в рай. Начали раздеваться, а тут Сашка зашёл. Ну, мы посмеялись и, естественно, о продолжении речи быть не могло. Потом Лиза протрезвела и затаила на меня обиду, вот и пустила слух; мол, я воспользовался её доверием и обесчестил. Конечно, я бы мог заставить её взять свои обвинения обратно. Но обо мне и не такую дрянь говорили. Мне просто всё равно.
– А Елена?
– А что Елена? С ней было, да, – Владислав вздохнул как-то обречённо. – Но мы с ней были свободны; имели право, так сказать. К тому же, я находился в состоянии острого шока, потому что незадолго до этого умерла Вера. Мне хотелось почувствовать себя живым…
– Здорово оправдался! – нервно хохотнула Дарья. – То есть, если я вдруг умру, тебя уже на следующий день найдут в чужой постели?
– Даша! – Владислав подошёл к ней вплотную. – Если с тобой что-нибудь случится, я не переживу.
Повисла гробовая тишина. Дарья долго смотрела в лицо любимого мужчины, а потом не удержалась и прикоснулась к белоснежным волосам; сглотнула вязкую слюну и перевела взгляд на трепещущие руки, вспоминая, как они ласкали её.
– Кажется, мы потеряли друг друга. Ох, как надрывно это звучит!
Девушка повернулась к двери, но цепкая рука сжала её запястье.
– Возьми, – Владислав одним движением снял со своей шеи тяжёлую серебряную цепь. – На память. Ничего другого у меня с собой нет.
– Спасибо, но я не уверена…
– От новоявленного муженька ты приняла подарок, а от меня не хочешь?
– Это совсем другое! – Дарья с ненавистью посмотрела на браслет, который уже успела снять и сжимала в ладони.
Его рука пробежала по запыленному подолу её свадебного платья, остановилась на коленях и поднялась выше, сжав изящные бёдра. Он был готов любить её до потери пульса, а она оглянулась на бьющие в крохотное окно лучи солнца, лишь бы не встречаться с ним глазами.
– «Что я творю? Там свадьба! Там муж!» – крутилось в голове у бедняжки, но вскоре и эти мысли куда-то улетучились.
Набравшись смелости, она сама приникла губами к острым скулам возлюбленного.
– Влад! У меня ведь никого, кроме тебя, нет! Ты единственный человек мой близкий. Как же так?!
У Владислава защипало в носу. А ведь Даша не врала. Матери у неё не было, отец – бесчувственный тиран, да и тётка – не идеал благородства. Одинокая страдалица, брошенная на произвол судьбы, воспринимающая каждый жест доброй воли как что-то подозрительное! И тут появился он, лишил её невинности, подарил надежду на счастливое будущее, заморочил голову.
Он уже представлял, какие сплетни вскоре пойдут среди соседей: сначала молодую жену загубил, теперь до этой обездоленной барышни дорвался.
– Не плачь, пожалуйста. Я сейчас сам разревусь.
Владислав опустился на ворох сена. Безвольная, не способная сопротивляться, Дарья последовала его примеру.
– Смотри, это похоже на звёздное небо, – Оболенский ткнул пальцем в потолок амбара.
Солнечный свет пробивался в трещины в досках, создавая таинственную атмосферу. Лавина осеннего воздуха навалилась, обняла, заползла под одежды.
– Ты похожа на древнюю царицу, – сказал Владислав, посмотрев в глаза возлюбленной.
– На Клеопатру?
– Клеопатра никогда не была красавицей. А ты… маниакально хороша.
В следующую секунду она прижалась к нему пластичным телом. Платье зашуршало, ладони разжались. Владислав впился в её губы, лишив возможности пошевелиться.
– Послушай, мы не должны делать этого, – прошептала девушка.
– Почему? Ты так спешишь к гостям?
Он поцеловал изящную девичью шею. От её кожи пахло лёгкими духами и сладострастием.
– Дарья… Царица… Небо, солнце, луна, далёкие звёзды, хрупкая Вселенная, последний выстрел в сердце! Мы встретились в очень непростой для нас обоих период. Это нелепо, не вовремя и даже глупо. Но если это всё-таки случилось, и между нами вспыхнула искра, давай дорожить хотя бы этими моментами. Мне никогда и ни с кем не было так хорошо.
Они больше ничего не говорили друг другу, лишь целовались как сумасшедшие. Дарья ощущала, как на глазах вновь проступают слёзы, но уже не от душевной боли, а от страсти. Она бы никогда не подумала, что будет заниматься любовью вот так: в углу чужого амбара, всхлипывая, игнорируя шорохи за дверью и путаясь в не до конца снятом платье.
Оболенский пытался стянуть с себя фрак, но пальцы не слушались. Он время от времени чертыхался, проклиная свои «нелепые штаны» и тонкие стены помещения, из-за которых он вынужден был затыкать Даше рот поцелуями, языком вбирая её мягкие стоны, и лишаясь возможности посмотреть на свою красавицу во все глаза; чуть костлявая, но всё равно тёплая, податливая, чувственная – как глина.
– Повернись, причёску поправлю…
Владислав как-то быстро пришёл в себя. Отряхнул фрак, щёлкнул пряжкой ремня, пригладил волосы и принялся приводить в порядок растрёпанную девушку. А Дарья сдержанно смеялась, будучи уверенной, что за такие дела точно сгорит в аду.
– Очень неудобное платье тебе подобрали, – он осмотрел шнуровку, думая, как лучше её завязать. – Дышать не тяжело?
Девушка ничего не ответила. Она отдала бы всё на свете, чтобы не выходить в зал – к напыщенным гостям, глупым прислужникам и нелюбимому жениху. Как же ей хотелось остаться здесь, в компании человека, который ещё пару минут назад предпочитал её губы кислороду. Развернувшись, она прижалась к нему всем телом, отчего на белоснежном платье появились тёмные следы, – фрак Владислава слегка красился.
– Ну-ну, тише, – он бережно погладил её напряжённую спину. – Я тебя понимаю. Этот человек тебе совсем не подходит.
– А кто подходит? – в серо-зелёных глазах зажглись искорки надежды.
Оболенский хотел дать ответ на главный вопрос, но не успел. За дверью послышались голоса, заставившие его кое-как справиться со шнуровкой, одёрнуть подол платья девушки и выпроводить её на улицу, несмотря на яростное сопротивление. Они и так долго отсутствовали. Хоть бы проблем не было.
Спустя десять минут он вышел к гостям, изо всех сил стараясь делать вид, что ничего не произошло. Дарья уже сидела за столом. Потерянная и смущённая, она невидящими глазами смотрела в свою тарелку с салатом, а сидящая рядом Ефросинья нашёптывала ей что-то успокаивающее.
– Театр какой-то! – пробормотал Владислав.
Разумным решением было бы уйти отсюда, но он в не мог бросить Дашу наедине с кучей идиотов. Да, если бы его отец знал, что вытворял его единственный наследник, пришёл бы в неподдельный ужас.

– Какие надежды были! – изредка качал головой Константин. – Как ты в детстве стихи читал! Мать слезами умывалась, все говорили: «ваш сын далеко пойдёт».

Пошёл, только по кривой дорожке! Раньше он выходил из театра с гордо поднятой головой, а теперь выходит из чужого амбра с наполовину застёгнутыми штанами.
Юноша вдруг содрогнулся, вспомнив легенду о пятой жене Ивана Грозного: женившись на Марии Долгорукой, царь узнал, что она потеряла девственность до свадьбы, и на другой день приказал затиснуть её в колымагу, повезти на борзых конях и опрокинуть в воду.
– Кошмар какой! – подытожил он, облизнув запёкшиеся от поцелуев губы. – К счастью, сейчас другие времена. На такое зверство никто не решится.
– Владислав Константинович, – невысокая девушка с золотистыми волосами и утончённым личиком почти повисла у него на плече. – Куда Вы пропали? Мы уже начали волноваться. Может, сыграете на клавесине?
Оболенский посмотрел вперёд себя и столкнулся с осуждающим взглядом Дарьи. Было страшно подумать, что она чувствовала в этот момент.
– Оставьте меня в покое, – буркнул он и ушёл вглубь зала.
В его голове тем временем созрел гениальный план по избавлению любовницы от позора.
Молодой человек довольно быстро нашел Николая, – изрядно захмелевший и весёлый жених о чём-то рассказывал одной из приглашённых барышень.
– А я Вас ищу! – воскликнул светловолосый дворянин, будто заметив старого друга. – Представляете, вышел на улицу покурить и поскользнулся. Пришлось срочно отстирывать пятно на фраке. Так много времени даром прошло! Не откажетесь ли выпить за Вашу дальнейшую семейную жизнь?
– Конечно, не откажусь! – обрадовался Скрябин.
А за столом Ефросинья суетилась над растерянной невестой.
– Ох, барыня, нельзя. Держите себя в руках. Люди прознают, беды не оберёшься! – шептала она, прикладывая салфетку к уголкам глаз дворянки.
– Я спокойна, – ответила бедняжка. – Отойди, мне ни к чему лишняя забота.
Как она ни старалась отвести взгляд от края стола, где сидел Владислав в компании Скрябина, это было выше её сил. Стараясь не привлекать к себе внимания, девушка наблюдала за поведением обоих мужчин, и скоро ей стало казаться странным, что пили они одинаково, опустошая бокал за бокалом, но Николай уже норовил упасть лицом в стол, а Владислав выглядел и вёл себя так, словно не пил ничего крепче чая.
От удивления и затрепетавшей в груди надежды на то, что её возлюбленный решил отравить третьего лишнего, Дарья пересела поближе и стала присматриваться внимательнее. Увы, упования на сильнодействующий яд в бокале мужа не оправдались. Владислав просто смешивал два вида алкоголя: водку и вино, безостановочно подливая гремучую смесь в бокал плохо соображающего Николая. Сам он был абсолютно трезвым, и, прикрывая свой бокал длинным рукавом, раз за разом выливал его содержимое в стоящий на полу горшок с фикусом.
– «Как он ловко это делает! – пронеслось в голове у поражённой Дарьи. – Посмотришь со стороны: просто два хороших друга, выпивая, разговаривают о своём. Но зачем ему это нужно?»
Она обвела взглядом присутствующих, – точно ли никто ничего не замечал? Но добрая половина гостей уже дремала на диванчиках, а некоторые даже не помнили, по какому поводу банкет. Лишь пару раз к Скрябину подошли несколько барышень, желая поздравить его со свадьбой, но, увидев, что жених не расположен к общению, бросали свою затею.
– Ты что делаешь? – зашипела Дарья, сев рядов с возлюбленным.
– Спасаю твою репутацию, – ответил тот.
Парочка девушек, увидев, как невеста шепчется с гостем, приоткрыли рты и заохали, но Владислав осадил их:
– Хватит здесь балаган устраивать! Даша, – продолжил он едва различимым шёпотом, повернувшись к любовнице. – Запомни, что я скажу. Ты видишь, в каком состоянии Николай. Вряд ли в вашу первую брачную ночь он будет способен на что-то большее, чем просто полежать рядом с тобой. Поэтому тебе будет достаточно создать видимость, что между вами что-то было.
– Как я это сделаю? – уточнила барышня.
– А ты не догадываешься? Разденься, приляг рядом с ним, обними, поцелуй. Да что угодно, он всё равно не вспомнит подробностей. Но, главное, возьми с собой нож. Сделай порез на незаметном месте, измажь простыню кровью, но не перестарайся, иначе возникнут подозрения.
– У меня не получится.
– Получится, Даша. Прости, но больше я ничем не смогу тебе помочь.
С этими словами Оболенский встал из-за стола и ушёл, оставив подругу обдумывать сказанную им путаницу.
У одной из стен стоял Григорий Александрович. Дарья давно указала на него Владиславу со словами: «вот и мой отец, чёрт бы его забрал!», и юноша решил, что именно сейчас назрел удачный момент для разговора.
– Здравствуйте, – начал он, встав перед мужчиной. – Меня зовут Владислав Константинович. Я друг Дарьи.
Григорий Александрович отшатнулся, с подозрением посмотрев на незнакомца. Он разослал приглашения по всем ближайшим поместьям, но и подумать не мог, что кто-то из гостей решится лично с ним заговорить.
– Расскажите, откуда в Вас такая самоуверенность? – продолжил молодой человек.
– Что Вы несёте? – уточнил Григорий.
– Не стройте из себя дурака. Природа уже сделала это за Вас.
– Ну, знаете ли! – задохнулся от возмущения мужчина. – Во-первых, я никому не позволю общаться со мной в таком тоне! Я уважаемый, взрослый человек! А Вы мне в сыновья годитесь. А во-вторых, Вы вообще кто такой? Какой ещё друг? Если Даша успела завести полюбовника, я не знаю, что с ней сделаю! Впредь держитесь от неё подальше.
– Значит, Вы уверены, что она будет счастлива только со святым сыном Вашего друга?
– Я хочу, чтобы её жизнь сложилась как можно лучше. Конечно, если Вы знаете о сложившейся в нашей семье ситуации, то не упустите возможности сказать, что раньше мне не было до дочери никакого дела, но, уверяю, это не так. Моя разлука с Дашей была вынужденной. А сейчас я из кожи вон лезу, чтобы она ни в чём не нуждалась. И Николай – отличная партия.
– Знаете, я никогда этим не кичился… – задумчиво ответил Оболенский. – Всегда считал, что все эти чины, положения в обществе и происхождения – дело десятое. Люди так много внимания уделяют ерунде, а главного не понимают! Но раз на то пошло – я происхожу из очень знатного рода. И моё состояние, поверьте, в сравнение не идёт с имением Скрябина. На будущее – прежде чем вычёркивать человека из своей жизни или жизни того, над кем Вы, как Вам кажется, имеете власть, потрудитесь узнать его получше.
– Я уже вижу, что Ваша бесконечная язвительность не могла бы дать моей дочери ничего хорошего, – дослушав, отчеканил мужчина. – И вообще, в чём Вы меня обвиняете? Я узнал о Вашем сосуществовании минуту назад. Если Даша была Вам так нужна, где Вы были раньше?
Эта была первая здравая мысль из уст Григория Александровича. В душе Владислава колыхнулась новая волна ненависти и презрения к себе.
– Вы не кажитесь таким уж непробиваемым, – продолжил Григорий. – Ради всего святого, угомонитесь! Не портите праздник ни мне, ни Дарье. Знатных барышень вокруг – пруд пруди. Обратите внимание на кого-то ещё. На деньги и известную фамилию любая позарится, не посмотрит, что хамоватый проходимец перед ней.
Оболенский почувствовал жгучую боль в районе грудной клетки.
Но что делать, если ему больше никто не нужен?
– Мы ещё встретимся, – хищно улыбнулся он, оставив собеседника в покое.

***
Придя домой, Оболенский сразу упал на кровать, лицом в подушку. Побывать на свадьбе любимого человека – отвратительно; и тяжело настолько, что не каждому под силу это вынести.
Немного грел душу тот факт, что Дарья его любит. Она не говорила об этом напрямую, но её чувства всё равно были заметны невооружённым глазом и глубоко взаимны. Но какой от этого толк, если теперь она – чужая жена? Жить как прежде, зная, что какой-то Николай отныне будет обнимать, целовать и просыпаться с этой девушкой... Нет, невыносимо!
– «Что мне, дураку, ещё нужно было? – подумал дворянин. – Почему я тогда с ней не поговорил? Почему не остановил её?»
А если его план не так уж совершенен? Вдруг что-то пойдёт не по сценарию? Например, Скрябин протрезвеет раньше ожидаемого срока, или Даша о чём-нибудь забудет? А если этот идиот обо всём догадается, и в порыве гнева поднимет на неё руку? Владислав понимал, что если это произойдёт, он не сможет себя контролировать.
Оставаться в поместье было невозможно. Ещё не хватало свихнуться! Если нужно забыться, он это устроит. Именно с такой мыслью Владислав вскоре сел в сани и приказал Тимофею отвезти его в кабак. Сегодня было бы неплохо напиться даже не до отвратительного, а до бессознательного состояния.

***
К одиннадцати часам вечера, когда гости разошлись, а девки принялись за уборку, Дарья и немного протрезвевший Николай оказались в спальне. Лебеди из полотенец, больше напоминающие собак, кружева, благовония… Вот люди! Понаставили дряни и радуются! Скрябин хватался за всё, что попадалось ему на ходу, а Дарья, как заклинание, бормотала всё, что помнила из слов Владислава:
– Поцелуи, нож, простыня, кровь…
– Дашенька, – обратился к ней муж, с трудом выговаривая слова. – Простите, я немного перебрал.
Девушка зачем-то остановила взгляд на своих руках, а затем, словно очнувшись от длительного сна, кинулась к Скрябину и принялась стягивать с него рубашку.
– Ничего, ничего, – лихорадочно шептала она. – Сейчас я уложу Вас, – пуговицы не давали снять рубашку через голову, поэтому юная барышня просто разорвала её. – Всё будет хорошо...
Превратив одеяние супруга в лохмотья, она толкнула его на кровать. Тот снова пытался что-то сказать, но выходило лишь бессвязное бормотание. Тошнота подкатывала к горлу, а молодая жена с её, видимо, чрезмерно пылкой натурой, сейчас была для мужчины лишь препятствием на пути ко сну.
Оставалось самое трудное. Видя, что Скрябин начинает засыпать, Дарья расстегнула своё неудобное платье. Чтобы освободиться от него полностью, пришлось повозиться.
– Я справлюсь, – прошептала она.
Николай слабо застонал. Полуобнажённая жена виделась ему сплошным пятном телесного цвета. Не теряя времени, барышня зажмурилась и прижалась к нему всем телом; от неприязни и сильного запаха алкоголя её чуть не вывернуло наизнанку.
Стараясь не дышать и не открывать глаза, она полежала ещё минуту, после чего вскочила и начала натягивать платье. Слёзы хлынули сами собой. Она не сделала ничего из того, что советовал ей Владислав! Не смогла подвигаться, не нашла в себе силы поцеловать новоявленного супруга…
Вспомнив о самом главном, Дарья схватила нож, который до этого бросила под кровать. Поднесла его к ладони и поняла, что перед глазами у неё всё плыло. Измученный страхом разум воспроизводил причудливые галлюцинации.
Из угла комнаты на неё надвигалась кромешная темнота, потолок опускался. Но после кровоточащих стен и уродливых людей всё это казалось детским лепетом.
Девушка направила острие ножа на сонную артерию спящего мужчины. Одно движение – и она свободна. Ещё никогда один предмет не решал столько проблем! Холодная сталь коснулась кожи. Николай фыркнул, перевернувшись на другой бок.
– Что же ты медлишь? – вдруг спросил чужой голос в голове.
– Надеешься обрести с ним счастье? – насмешливо вторил другой голос, гораздо ниже первого. – Не будет этого. Всю жизнь в страданиях проведёшь.
Дарья сдавила виски. Мыслям стало тесно в голове.
– Ты должна его убить. Либо ты, либо тебя.
Но Скрябин неожиданно закашлялся, и эти звуки заставили Дарью опомниться и выбежать из комнаты. В коридоре она скатилась по стене и спрятала нож в рукаве. Не будет крови. Пошёл этот ирод к чёртовой матери. Ей нечего стыдиться. Она не обязана ничего доказывать.
Спать Дарья легла в зале. Ей приснились тёплые объятия Владислава и первый снег.

***
В эту ночь азартные игры Оболенского достигли апогея, и он чуть не проиграл половину своего состояния. В четвёртом часу утра аристократ услышал, как незнакомый молодой человек, примерно его ровесник, в разговоре со своим приятелем назвал женщин «продажными тварями». В любой другой день Владислав и не подумал бы заострять на этом внимание, но сейчас вдруг почувствовал прилив неконтролируемой злости.
– Что ты сказал? – спросил он, подойдя к незнакомцам. – Ты имеешь в виду всех женщин?
– Да! – заплетающимся языком ответил парень. – Все они сволочи.
Владислав ясно ощутил, как потеют его ладони и бледнеет лицо. Этот дурак говорил обо всех женщинах, а значит, и о той, которую он очень любит и не позволит оскорблять.
Схватив незнакомца за руку, Оболенский попросил его взять свои слова обратно, а, услышав в ответ: «Оставь меня в покое!», ударил его по лицу. Завсегдатай кабака рухнул на пол, схватившись за сломанный нос. Оболенский отпрянул, и в его глазах впервые сверкнули искры безумия.
Зачем он это сделал? Кто ему дал право вымещать свою злость на случайном человеке? С каких пор он вообще поднимает на кого-то руку? Последний раз он ввязался в драку, будучи ещё пятнадцатилетним мальчишкой, и сразу понял, как это больно, жестоко и бессмысленно. Да мало ли, что сказал этот оболтус! Он пьян и ничего не соображает. И уж точно не хотел обидеть Дарью, о существовании которой даже не знал!
Но Владислав быстро отмахнулся от своих мыслей. Наклонившись к лежащему парню, он принялся наносить удар за ударом, не замечая воплей женщин и мужчин.
– Он убьёт его! – прозвучало над ухом, после чего сразу несколько человек набросились на почувствовавшего новый прилив сил дворянина.
Увидев на своём фраке кровь, Владислав уже не мог остановиться. Он утратил здравомыслие и крушил почти всё на своем пути. Очень скоро на его лице и руках появилось множество ссадин, синяков и кровоподтёков.
Где-то через полчаса он улыбался, стоя посреди разрухи. Его наконец-то не терзали тоскливые мысли и не нашедшие выхода эмоции. Всё было хорошо. Но вдруг ноги подкосились, а перед глазами замелькали чёрные пятна. Юноша попытался за что-нибудь ухватиться, но потерял сознание.

***
Проснувшись, Дарья была приятно удивлена тем, что муж ещё спал. Значит, он не узнал, что она провела ночь отдельно.
Чужое поместье и незнакомые крепостные не вызывали доверия, но девушка нашла в себе силы перебраться в столовую и приказать подать чай. Нужно было создать видимость, что всё в порядке. В конце концов, какая разница? В своей усадьбе она тоже не чувствовала себя дома.
Николай спустился в столовую где-то в десять часов утра. Помятый и взъерошенный, оттого выглядящий ещё более нелепо, он первым делом отдал приказ принести ему воды, а после сел напротив жены, которая делала вид, что увлечена чтением романа Виктора Гюго.
– Дашенька, я надеюсь, Вы не обижаетесь на меня за вчерашнее. Бог знает, что на меня нашло! Я вообще человек непьющий. Видимо, в голове от радости помутилось.
– Не стоит извиняться.
– Я ужасно зол на себя! – покачал головой Николай, опустошив принесённый ему стакан воды. – Я почти ничего не помню из нашей свадьбы. Не говоря уже о том, что было в спальне.
– А что Вам нужно помнить? – Дарья старалась казаться равнодушной, но на лбу выступили мелкие капли пота. – Свадьба прошла хорошо. Да и после... Всё было нормально.
Неужели, обошлось? Теперь осталось придумать причину не контактировать с супругом весь оставшийся день; например, плохое самочувствие. Как хорошо, что она забрала Ефросинью! Хоть один достойный человек рядом.
– Вам не понять моего разочарования… – продолжил Скрябин.
Дарье вдруг стало дурно. Посмотрев на мужа, она вспомнила тех редких гостей в доме тёти и парня, что однажды едва не изнасиловал её.
– Дашенька, я предлагаю исправить это недоразумение и прямо сейчас пройти со мной...
– Нет. Я никуда не пойду. Угодили родителям и хватит.
Николай взглянул на собеседницу как на умалишённую. Где это видано, чтобы жена отказывала законному мужу? И, главное, почему так категорично? Она будто вырезала каждое слово; от её ледяного тона у него бежали мурашки по спине.
– Всё дело в прошедшей ночи? – мужчина напрягся, пытаясь вспомнить хоть что-то. – Я Вас обидел? Давайте поговорим.
– Так! – Дарья встала из-за стола и удивилась, как непоколебимо звучали её слова. А ведь недавно она казалась себе маленькой слабой девочкой. – Раз уж мы вынуждены жить в одном доме, я сразу хочу внести ясность по поводу наших дальнейших отношений. Я не скрываю, что была против этого брака. Вы мне совсем не симпатичны и не интересны: ни как человек, ни как супруг. Но, тем не менее, я пошла на уступки, не подвела отца и доверилась Вам в первую брачную ночь. То, что Вы напились и ничего не запомнили, – только Ваша беда. Я не собираюсь ничего доказывать. Мои требования просты: называть меня по имени-отчеству, не отвлекать по пустякам и не прикасаться ко мне, пока я не дам согласия на это.
Скрябин поперхнулся слюной. Да что эта пигалица себе позволяла?! Забыла, кто в доме хозяин?! Захочет – вовсе её из постели не выпустит!
– Вот это наградил Господь жёнушкой! Знаете, я ещё не свадьбе понял, что Вы не такая простая, какой хотите казаться. Но мне это даже нравится. Тем будет слаще сломить Ваш гордый дух.
– Обойдётесь. И выделите мне отдельную спальню.
Николай ударил кулаком по столу. Это было уже слишком!
– Не хочешь по-хорошему, значит, силой возьму!
Дарья затравленно посмотрела по сторонам и вновь превратилась из гордой особы в испуганную Ведьмочку. Крепостные ей посочувствуют, но не помогут, – такие здесь порядки. Значит, надеяться нужно только на себя.
Схватив лежащий на столе нож, она побежала в одну из спален. Именно в переломные моменты в этой барышне просыпалась невиданная доселе физическая сила. Вчера она за пару минут порвала на Скрябине одежду, а сейчас быстро передвинула одну из тумбочек к входной двери.
Поднеся ладонь к лицу, девушка увидела, что у неё снова открылось носовое кровотечение. Она смотрела на пальцы, испачканные ярко-алой жидкостью, и понимала, что испытывает необъяснимые чувства.
– «Кровь пахнет спиртом, – успела подумать Дарья, прежде чем услышала стуки в дверь. – Ну уж нет. Живой ты меня не получишь».
Прижавшись к тумбочке, она закатила рукав платья. Выставила вперёд руку и полоснула ножом вдоль запястья. Потом ещё, и ещё…
– Они меня истерзали, – зашептала бедняжка. – И сделали смерти бледней. Одни – своею любовью, другие – враждой своей…
Кровь залила подол платья. Прикрыв глаза, Дарья вспоминала детство: маму, которую помнила очень отдалённо, ворчащую тетю, говорящего о религии учителя … Но картины быстро сменились. Теперь перед ней предстал улыбающийся Владислав.
– «Я больше никогда его не увижу», – уходя от реальности, подумала девушка.
Некоторое время в голове ещё крутились картины их совместного будущего, но вскоре всё погрузилось в спокойную темноту.

***
Нет, этот голос не принадлежал человеку. От его звучания кровь в жилах стыла! Он исходил от того, кто стоял у входа; на незнакомце был серый костюм, а лицо закрывали засаленные волосы.
– В игре участвуют до десяти человек!
Почему до десяти, если Владислав был одиннадцатым? Здесь что-то не так.
– Ставка – жизнь одного из игроков!
Как жизнь? Разве Владислав подписывался на подобное? Он не согласен играть на жизнь, это единственное, что у него осталось.
– Игра длится ровно до пяти утра!
Но ведь сейчас уже... В самом деле, который час?
– Вы не можете прерывать игру...
А разве кто-то собирался?
– Вы не...
Чёрт, почему бы незнакомцу не начать говорить более внятно? Ничего не разберёшь!
– Победитель может быть только один!
Нет, так больше не может продолжаться.
– На кану – ваша жизнь!
Да где этот проклятый выход?!

Оболенский очнулся в холодном поту, лёжа возле своей кровати. Ух, приснится же такое!
Он не знал, что с момента его кутежа в кабаке прошли целые сутки. Не знал, как попал домой. Не знал о том, что в это время в усадьбу дважды приходил манерный доктор, который, впрочем, не делал ничего, кроме измерения комнаты широкими шагами и отпускания указаний:
– «Открывайте вентиляции и ежечасно проверяйте, не очнулся ли больной».
Состояние Владислава служитель панацеи назвал банальной белой горячкой и добавил, что «организм молодой, восстановится быстро». Приходя в сознание, Владислав нёс полную околесицу, чем сильно пугал своих крепостных. А сердобольная Аксинья каждые пять минут ощупывала его запястья, бледнела и кричала, что барин умирает, но, услышав удары пульса, успокаивалась.
Чёрный фрак висел на спинке стула; он был выстиран так, что, казалось, на нём никогда и не было пятен крови. Сев на кровать, Владислав обхватил голову руками и стал мысленно задавать себе один-единственный вопрос: «в кого я превратился?»
Совсем недавно он был одиноким, но приличным человеком, живущим в своём собственном мире. Он наслаждался книгами, сам пробовал писать, много размышлял о жизни, но самое главное, – его душу ничего не терзало, а рассудок всегда был здравым. Молодой барин никогда ни во что не ввязывался и вряд ли кто-то из влиятельных людей мог сказать о нём что-либо плохое, кроме той самой истории с Верой Лебедевой.
Сейчас же некогда сильный, решительный и умный человек представлял из себя жалкое зрелище. И из-за кого это всё? Из-за странной и явно нездоровой особы, о которой он почти ничего не знал! Да, она открыла в нём второе дыхание. Благодаря ей он снова начал писать, занялся живописью и стал играть на забытом клавесине. Она пробудила в нём невероятные чувства. Она доверяла ему и смотрела так, как больше никто никогда не посмотрит. Она заставила его впервые почувствовать, что он кому-то нужен. Но стоило ли это того, что происходило сейчас?
Владислав не помнил, когда в последний раз чувствовал себя хорошо. Он делал вещи, за которые потом сам себя ненавидел. Медленно, но верно превращался в алкоголика и дебошира. Смутно вспомнив, что он натворил в кабаке, молодой человек застонал как от зубной боли. Так больше не могло продолжаться. В один момент он не выдержит и убьёт или себя, или всех вокруг.
Оставаться здесь, зная, что причина его помешательства могла дать о себе знать в любую минуту, было нельзя. Уехать! Уехать как можно дальше отсюда, забыть обо всём как о прекрасном, но тяжёлом сне. Так будет лучше для всех. И Даша тоже придёт в себя и заживёт счастливой семейной жизнью с этим Скрябиным. Произошедшее с ними было огромной ошибкой. Нужно возвращаться в реальность и приводить себя в порядок.
В двери постучали.
– Входите, – крикнул Оболенский, отвлекшись от своих мыслей.
– Барин! Очнулись! – в комнату вошёл взволнованный Тимофей. – Ох, как Вы нас напугали...
– Тимофей, – грустно начал аристократ, – я хочу уехать и продать своё имение.
– А как же мы? – ошалело спросил прислужник.
– Что за вопросы? Вы перейдёте к новому владельцу.
– Барин, смилуйтесь! – мужик вдруг упал на колени. – На кого Вы нас оставляете? Как мы без Вас будем? Вы для нас как отец...
– Ну – ну, – Оболенский одобряюще похлопал его по плечу. – Встань. Твоей службы я не забуду. По моему отъезду получишь вольную. А я принял решение и отступать от него не собираюсь.
Говоря это, юноша испытывал не только моральную, но и физическую боль. Грудь хрипела, как сломанный музыкальный инструмент, в висках начиналась пульсация. Что-то внутри кричало, что он не имел права бросать Дарью. У них ведь не было никого, кроме друг друга!
Но совместного будущего у них тоже не было. И пока он живёт в Москве, Даша не успокоится; будет мучиться надеждами, ославит себя на всю округу тайным романом, навлечёт на себя гнев отца и мужа. А он, Владислав, – всё-таки взрослее и мудрее. И ему пора научиться жить не только сегодняшним днем, думать о реальных возможностях и последствиях своих действий, а не о «глубоких чувствах» и «искренней любви». Так будет правильно.

***
Первым, что увидела Дарья, разлепив глаза, было заплаканное лицо Ефросиньи:
– Барыня! – заголосила крестьянка. – Боже милостивый, как же так! Да что Вы!
– Не кричи, – слабо отозвалась девушка. – Дай мне в себя прийти.
Дворянка осмотрелась по сторонам. В комнате царил полумрак, значит, на дворе стоял вечер. Запястье её левой руки было перевязано куском белой ткани. Дарья не ощущала боли. Всё, что ей хотелось, – это поспать ещё пару часов.
– Как Вы себя чувствуете, барыня? – осторожно поинтересовалась Ефросинья.
– Я в порядке. Лучше скажи, кто спас-то меня?
– Я, барыня, как увидела Вашего мужа у дверей спальни, осмелилась спросить, что случилось. Он рассказал, что Вы нож взяли и там закрылись. Меня такой страх обуял! Я позвала мужиков, они-то дверь и открыли. Повредили немного, но это пустяки, позже починят.
– Спасибо. Прости, что напугала. Смалодушничала я. Больше такого не повторится. А где Скрябин?
– Заперся в комнате, чёрт окаянный, – женщина понизила голос до шёпота. – Всё девок к себе зазывает...
Дарья посмотрела на неё с удивлением. Прислужница сконфузилась и быстро забормотала:
– Простите, я подумала...
– Всё в порядке. Ты должна сообщать мне о таких вещах.
В душе Дарья даже обрадовалась, – может, теперь муж оставит её в покое?
– Барыня, не сочтите за дерзость, но могу я узнать, почему Вы это сделали? Из-за того господина, что приходил к Вам?
– Чего? – темноволосая аристократка нахмурила брови, но было видно, что вопрос её не разозлил, а смутил. – Лишнее болтаешь.
– Но ведь он любит Вас! – выпалила крепостная. – Я это давно заметила.
– Что-то ты слишком многое замечать начала.
– Простите, я просто решила, что Вам будет приятно это услышать.
Девушка хотела ответить, но тут дверь одной из комнат распахнулась, и оттуда, придерживая у груди разорванное платье, выбежала молодая девка; невысокая, с растрёпанными светлыми волосами, – она рыдала так, словно в её жизни случилось что-то на редкость ужасное. Ефросинья сочувствующе сложила ладони и ойкнула.
– Видите, барыня, что творит?
– Вижу, – кивнула Дарья и, повысив голос, подозвала страдалицу к себе.
Та подбежала, упала на колени и принялась твердить, что это не её вина.
– Успокойся, – тихо, но твёрдо попросила госпожа. – Чего ты плачешь так? Бил он тебя, что ли?
– Нет, но кому же я теперь нужна буду? У меня жених есть, если он узнает...
– Приведи себя в порядок и отправляйся спать. Утром станет легче.
Всё ещё плача и придерживая платье, несчастная ушла умываться.
– Жалко девок-то, – грустно подытожила Ефросинья.
Дарья была согласна с соратницей и чувствовала искреннюю жалость к бедным невольницам. Но в первую очередь её (что греха таить!) беспокоила собственная безопасность.

***
На следующий день Дарья сидела в столовой и читала книгу. Николай не трогал её с момента их последнего разговора, чему девушка была несказанно рада. Жизнь после свадьбы не казалась ей такой уж несносной, если они с мужем будут контактировать как можно реже. Барышня бросила взгляд на часы. Половина седьмого. Её медленно клонило в сон. Отодвинув книгу, она зевнула и впервые за день увидела стоящего в дверном проёме Скрябина.
Выглядел он уставшим и помятым. Неудивительно – весь день провёл в постели и, кажется, до сих пор ничего не ел. В руках мужчина держал букет белоснежных цветов. Дарья сразу засобиралась в свою комнату, но муж её остановил:
– Дарья Григорьевна, я бы хотел извиниться за своё поведение. Я и подумать не мог, что Вы так остро реагируете на домашние ссоры.
– Это лишнее, – ответила девушка и кивнула на букет. – Мне не нужны цветы. Особенно белые. Особенно от Вас.
Ей было очевидно, что слова Николая – следствие испуга, а не раскаянья. Кому захочется брать на себя ответственность за доведение собственной жены до самоубийства? Впрочем, какая разница? Главное, что больше он её пальцем не тронет.
– Не будьте такой упрямой! – в голосе супруга послышались примирительные нотки. – Что же мы, будем в одном доме жить и волками друг на друга смотреть? А цветы поставьте в вазу, пусть украшают столовую.
– Послушайте, что Вам от меня нужно? – окончательно вспыхнула Дарья. – Я Вас ни в чём не ограничиваю. Хотите портить невинных крестьянок? Как говорится, на здоровье! Да, это низко, отвратительно, подло и недостойно статуса интеллигентного человека, но это, как ни прискорбно, только Ваше дело. Но себя я обижать не позволю!
Николай поморщился. Разумным было бы предположить, что в жене говорили обида и ревность, но в девичьих интонациях не слышалось ничего подобного; лишь равнодушие, переходящее в презрение. Сам мужчина не чувствовал за собой вины. Что ему оставалось, если законная супруга не подпускала к себе? А так хотелось…
Николай мечтательно прикрыл глаза.

Вот он притягивает к себе её стройное тело, опрокидывает на кровать, замирает, вслушиваясь в возбуждённое дыхание, и с грубоватой бесхитростью овладевает юной очаровательницей…

– Я понимаю Вас, – кивнул Скрябин, насилу вернувшись в реальность. – Мы начали нашу семейную жизнь совсем не так, как полагается, но всё можно исправить. Вы кажетесь мне своенравной, но очень интересной девушкой.
– Я не хочу обманывать ни себя, ни Вас. Счастливой семейной парой мы никогда не станем, да и друзьями – тоже. Всё, на что Вы можете рассчитывать, – это отношения хороших знакомых.
– Да почему так непреклонно-то?! Поймите, это просто глупо! Неужто Вы планируете постоянно избегать законного мужа и жить как в монастыре? Почему бы нам не узнать друг друга получше…
– Отойдите! – не своим голосом попросила Дарья. – Иначе я закричу!
– В чём Вы меня обвиняете, боже мой?! – теперь в интонациях Николая послышалось банальное недоумение. – В том, что нас поженили? Да я сам от этого не в восторге!
Мужчина мечтал о кроткой супруге, которая родила бы ему прелестных детей и окружила заботой и вниманием, а получил фурию, к которой на бешеной козе не подъедешь! Но раз уж выпало на их долю такое огорчение, нужно хотя бы попробовать ужиться вместе.
Тем временем Дарья, не дожидаясь новых вопросов, выбежала из столовой.
– Барыня! – окликнула её появившаяся из ниоткуда Ефросинья. – К Вам посетитель!
Аристократка замерла на полпути, и душу обдало волнующим холодком. Неужели Владислав дал о себе знать? Кроме него, к ней некому приезжать. И, как назло, Скрябин всё видел и слышал! Дарья испугалась, что муженёк заявит, что разговоры с ней нужно вести только через него, но тот, к счастью, махнул рукой и молча ушёл в спальню.
– Кто? – спросила дворянка, подойдя к женщине.
– Крепостной господина Оболенского, – крестьянка понизила голос и почти впилась ей в ухо.
– А почему он сам не приехал? Что-то случилось?
– Да Вы не волнуйтесь! – забормотала женщина, но юная госпожа уже выбежала на улицу.
Тимофей стоял около забора, теребя в руках шапку. Он понимал, что не имел права так поступать: без ведома своего барина отправляться к его возлюбленной, рассказывать ей о его планах, просить о помощи… Но Дарья была единственной, кто могла бы остановить Владислава.
– Что с твоим господином? – вместо приветствия вопросила подошедшая дворянка.
– Добрый день, – поклонился мужик. – Не беспокойтесь, с ним всё в порядке. Вернее… Я даже не знаю, с чего начать. Мне здесь вообще появляться нельзя!
– Да что случилось-то?! – Дарья была на грани истерики.
– Барин собрался уезжать. О причинах не говорит, но, думаю, что он не хочет мешать Вашей семейной жизни.
Девушка не поверила услышанному. Одно из двух: либо Тимофей нёс ерунду, либо Владислав умом поехал. Как он может её оставить?!
– Бежать решил, – подытожила она после недолгого молчания. – Конечно, кому нужны такие неприятности? А мне-то что делать? Я без него жить не смогу…
Тимофей заглянул в грустные серо-зелёные глаза барышни и понял – она не врала. Это не мимолётное увлечение, каприз или похоть. Мужик с самого начала знал, что этим людям нельзя оставаться порознь. И господину Оболенскому на новом месте счастливой жизни тоже не будет.
– Правда, не смогу, – Дарья задрожала как осиновый лист. – Меня и на день не хватит…
– Я верю Вам. Поэтому я и приехал. В отличие от нас, Вы ещё можете отговорить Владислава Константиновича от необдуманного решения. Он ведь и сам потом жалеть будет! Да и на кого мы, крепостные, останемся? Барин обещал мне вольную, но…
Крестьянин замолчал. Ему и возвращаться-то было некуда.
– Я приеду ночью. Пошлю Ефросинью за ямщиком тайком. А ты отправляйся обратно. Здесь лучше не стоять, много свидетелей. И… спасибо!

***
– Так поступить с собственной дочерью! Связать её узами брака с нелюбимым человеком! – Владислав складывал зимние вещи и смотрел на своего верного прислужника. – Вершитель судеб, твою мать!
– Барин, я полностью на Вашей стороне. Мне эта традиция никогда не нравилась. Что такое? Выдают девушек за первых встречных, а потом удивляются, что браки оказываются неудачными, – Тимофей бросил взгляд на часы, которые уже пробили полночь. Где же Дарья? Неужто испугалась? Или не смогла приехать?
– Вот! – чужой тонкий палец ткнулся ему в грудь. – Дело говоришь! Неправильно всё!
Вдруг внизу раздался скрип входных дверей. Тимофей встрепенулся:
– Я пойду, посмотрю, кто там.
– Без моего ведома никого впускать нельзя, – вскинул брови Оболенский. – Кто посмел ослушаться?
Крестьянин выбежал на лестницу и внутренне возликовал, увидев Дарью Григорьевну.
Эти несколько часов стали для девушки одним из самых тяжелейших испытаний. Сначала она долго отделывалась от мужа, ещё не теряющего надежды «поговорить и задать вопросы», потом ждала Ефросинью, которая в это время бегала по окрестностям в поисках ямщика, и в конце концов, сбежала через окно. Благо, спальня находилась на первом этаже. Юная дворянка не успела надеть верхнюю одежду и продрогла до нитки.
– Ох, слава богу! – выдохнул крестьянин.
Дарья не думала, что будет, когда ей придётся вернуться к мужу. Несколько девок видели, как она садилась в сани, и наверняка, уже рассказали об этом Скрябину. Да, в дальнейшем скандала не избежать, но сейчас все её мысли были заняты Владиславом.
– Я доложу барину, что Вы пришли, – сказал Тимофей.
– Не стоит. Я сама к нему поднимусь.
Мужик даже не успел подумать о том, что так делать не положено. Для этой особы на территории его благодетеля не существовало правил.
Тем временем Владислав закончил упаковывать вещи и упал на кровать, лицом в подушку. Завтрашний день обещал быть ещё тяжелее, ведь именно завтра он собирался искать покупателя для усадьбы. Через мгновение двери стремительно распахнулись. Появившаяся в проходе девушка, недолго думая, бросилась перед ним на колени.
– Я тебе не позволю! Не позволю, слышишь! – закричала она. – Ты не должен меня бросать!
От испуга и неожиданности Оболенский оттолкнул гостью, успев подумать, что крепостные, черти такие, впускают в его дом кого попало, и это им с рук не сойдёт. Лишь когда незнакомка подползла к камину, и слабое пламя осветило её лицо, он бросился к ней и сжал в объятьях, – в самых крепких, сильных, родных.
– Не уезжай, умоляю! Иначе я окна выпрыгну!
– Да что ты делаешь, встань немедленно!
Владиславу стало стыдно. Он не привык, чтобы высокопоставленные особы ползали перед ним на коленях. Тем более, если эта особа, – самое дорогое, что у него было. Но Дарья мотала головой всякий раз, когда он протягивал ей руку, дабы помочь подняться. Её молитвенные интонации разрывали его душу на миллионы кусочков. В заплаканных серо-зелёных глазах можно было увидеть галактику.
– Тише, тише, – забормотал юноша, опускаясь рядом, – Всё хорошо, слышишь?
– Влад, я люблю тебя, – на одном дыхании выпалила Дарья, и заливающий её щёки румянец стал виден даже в полумраке. – Я очень тебя люблю.
– Подожди…
Оболенский догадался об этом. Но одно дело – думать, и другое – слышать собственными ушами.
– Ты очень мало знаешь обо мне. Но я стал твоим первым мужчиной, поэтому естественно, что ты ко мне привязалась…
– Дело не в этом.
– Дашенька, я просто…
Владислав не договорил, запутавшись губами в её волосах. Ох уж этот манящий аромат лаванды, осенней сырости и чего-то до боли родного.
– Я полюбила тебя до того, как мы стали близки, – тонкие руки окольцевали его шею. – С той самой секунды, как увидела впервые. Не подумай, что я делаю поспешные выводы. Это не каприз и не временная влюблённость. Я… не смогу без тебя жить.
– Я совсем запутался. Я понимаю, что всё не так, слишком быстро, необдуманно, неправильно. Но… я тоже люблю тебя.
На благородном лице появилась странная незащищённость. С души Владислава упал огромный камень, так долго не дававший ему нормально дышать, чувствовать и жить. Наконец-то! Теперь она знала. И отныне не будет никаких недопониманий и сомнений. А ведь стоило просто-напросто сказать об этом чуть раньше, и сейчас всё было бы по-другому.
– Не оставляй меня, – девушка уронила голову на его грудь, словно стремясь из самого его сердца услышать заветные слова. – Пожалуйста...
– Я никуда не уеду. Я останусь здесь, с тобой.
Владислав снова разозлился на себя. Каким же он был идиотом! Вот куда он собрался? Как они будут друг без друга? Трус, не умеющий отвечать за свои поступки, и решивший отказаться от самых глубоких чувств в своей жизни! Не бывать этому! Он её у всех отвоюет. Зубами своё счастье вырвет. Обязательно что-нибудь придумает. Если понадобится, уедет с ней на край света.
– Прости меня. Я только сейчас всё понял… Я тебя никому не отдам: ни мужу, ни богу, ни чёрту.
Наклонив голову, Владислав стал жадно целовать её лицо, шею, плечи… И вдруг заметил, что левая рука избранницы перевязана.
– Что это? Боже, ну зачем?
Поняв всё, он застонал в тёмные волосы, как от сильной боли.
– Это я глупость сделала, – замявшись, ответила Дарья. – Просто… мне было очень страшно. Да ты сам-то… Чего побитый весь?
– За эти дни я опустился дальше некуда, – объяснил Оболенский. – Никогда бы не подумал, что способен на такое! Чуть не проиграл половину своего состояния, подрался. Очень непростые чувства у нас, Дашенька. Моя мама всегда говорила, что настоящая любовь бывает один раз в жизни; она может быть счастливой, несчастной, запретной, долгой, короткой – да какой угодно, – но она такая одна. И отказаться от неё не получится.
У Дарьи перехватило дыхание. Дрожащими руками она притянула к себе возлюбленного и поцеловала так страстно, насколько хватило сил.
– Почему мне сосватали этого слизняка? Почему не тебя?
– Потому что я не сын друга твоего отца. Да и вряд ли за меня бы кого-то сосватали после истории с моей первой женой.
– Мы обязательно будем счастливы, – девушка сжала его щёки, заглянув прямо в глаза. – Иначе и быть не может. Я ведь никогда никого не любила. Только маму, когда совсем маленькая была. Отца недолюбливала… Он был постоянно занят, вечно чем-то недоволен. Да и тётке я только мешала. Потом она смирилась с моим присутствием, но всё же… А вот тебя полюбила.
– Кому ты рассказываешь? Я сам долгое время думал, что не способен на чувства. Годы шли, а у меня – ни любви, ни друзей. А тут вдруг появилась ты …
– Как бы нам это боком не вышло. Моя тётя говорила, что от безумных чувств одни беды.
Дарья закрыла глаза, но горящий взгляд Владислава проникал ей под веки, парализовал мысли и тело. Пьянящее ощущение счастья переполнило юную барышню; она и представить не могла, насколько приятной может быть такая защищённость в холодный осенний день.
– Я очень хочу тебя поцеловать.
– Что же тебя останавливает?
Не в силах сдерживаться, девушка подалась вперёд и снова впилась в его губы.

***
Прижавшись лбом к холодному стеклу, Дарья наблюдала, как рождался новый день. Темнота постепенно отступала от небосклона, ночные тучи растворялись, повсюду царила тишина, которую нарушало лишь пение редких пташек. Девушка потянулась, запрокинув руки, – долго, сладко, муторно. Её шеи вдруг коснулись мягкие губы, пряди волос прошлись сквозь тонкие пальцы.
– Лучи солнца играют с природой, – произнёс Владислав, обняв возлюбленную за талию. – Посмотри, как кокетливо они пробиваются сквозь сереющую темноту.
Дарья тихо засмеялась, вспомнив, как несколько часов назад они рассматривали рисунки в старинной книге, ругали светское общество, что-то несвязанно бормотали, заботливо укрывали друг друга одеялом, кажется, даже вздремнули. А потом ей пришлось рассказать о своём последнем диалоге с мужем, несостоявшейся брачной ночи и визите Тимофея. Владислав буквально выпытал, откуда Дарья узнала о его планах, но пообещал не отчитывать крестьянина; всё-таки, Тимофей – один из немногих, кто не имел ничего против их союза.
– Ты хотел показать мне другие свои наброски. С портретами исторических личностей, – напомнила барышня.
Рука юноши пробежала по кружевному подолу чужой ночной рубашки и остановилась на острых коленях. Он усмехнулся и посмотрел в серо-зелёные затуманенные глаза.
– Если тебе хочется…
Оболенский открыл один из ящиков письменного стола, достал листы бумаги и неловко зажёг свечу, пламя которой недавно погасил сквозняк. Запах расплавленного воска коснулся носов. Дарье стало виднее; с переплётов книг на неё глядели расписные буквы, в углу кровати валялась мятая рубашка, в двери поблёскивала замочная скважина.
– Эту картину я ненавидел заранее, – Владислав приподнял альбомный лист, с которого недобро смотрел бородатый человек с резкими чертами лица.
Набросок был продуман до мелочей; в позолоченной короне мужчины отражался целый мир.
– Это же Иван Грозный! – воскликнула Дарья.
– Да, та самая многогранная личность, вызывающая противоречивые суждения.
Стройное девичье тело растянулось на коленях Владислава, на белоснежные простыни хлынул водопад волос цвета зимней ночи, что звала сорваться в бесконечность.
– У этой картины было бы большое будущее, но я не хочу завершать работу над ней, – вдруг заявил юный художник. – Нехорошая энергетика некоторых людей и вещей – пожалуй, то единственное потустороннее, во что я верю. И прославившийся дурной репутацией тиран мстит любому, кто осмеливается прикоснуться к его образу, – последние слова он произнёс нарочито-устрашающим голосом.
– Правда? – глаза Дарьи увлечённо заблестели.
– Несколько лет назад известный в узких кругах актёр умер прямо на сцене нашего местного театра в костюме и гриме Ивана Грозного. Один из моих знакомых принялся за написание исторического романа, в котором фигурировал тиран, но во время работы над второй главой у него пошла кровь горлом.
– Ой, господи! – девушка крепче прижалась к избраннику. – Знаешь, моя тётя одно время была любительницей всяких баек. Так вот, она рассказывала, что в спальне одной деревенской бабушки раньше висел портрет Ивана Грозного. И когда к ней приезжали внуки, они не заходили в ту комнату. А случайные гости бились перед картиной в припадках и утверждали, что она содержит в себе зловещую силу.
– Да, на нашей земле гостили поистине проклятые люди. Их образы ни в коем случае нельзя тревожить, даже ради искусства. Я взялся за этот набросок на свой страх и риск. В глубине души всё отрицал, но на третий день у меня начала болеть левая рука. Да, я с детства был левшой.
Дарья вздрогнула. Всякий раз, когда Владислав пугал её легендами, в её глазах читались немые вопросы: «Ты ведь меня спасёшь, да? Защитишь от всего на свете?»
– Меня давно интересует психология тиранов, убийц, изуверов. Что ими движет? Что толкает на первое преступление? Ради чего они ставят на себе такое клеймо? Может, в них изначально сидело что-то жуткое, а какое-то событие в жизни послужило лишь слабым толчком? Взять того же Ивана Грозного; ведь он тоже когда-то был обычным ребёнком, а затем – пылким юношей. В какой момент он решил вести борьбу против боярства и ломать жизни простым людям? Откуда в нём взялся этот гнев, который распространялся даже на близких? Первых двух жён своего сына он насильно сослал в монастырь, третью – избил, а потом извёл и царевича, вставшего на её защиту. По слухам Иван так же убил нескольких своих жён.
Молодой дворянин заметил – слушательнице и стыдно, что она не очень хорошо осведомлена об истории, и очень интересно. Она ловила каждое его слово, как засохшее растение ловит каждую капельку воды. Он вскочил и начал шагать из угла в угол.
– А всё дело в смерти его первой жены, Анастасии. Сейчас её называют «нежной любовью тирана», но мало кто помнит, что во время жизни с ней царь как раз он не был тираном. Иван женился на Анастасии в шестнадцать лет, и все тринадцать лет брака наслаждался безграничным счастьем и покоем. Вот только… не уберёг. Здоровье царицы было подорвано простудами и частыми родами. Муж окружал её врачами и повитухами, но настои трав и растирания приносили лишь временное облегчение. Сейчас никто точно не скажет, имело ли тогда место быть отравление Анастасии. Но сам Иван верил именно в эту версию. На похоронах он рыдал и едва держался на ногах. Именно в тот день царица унесла с собой в могилу его добродетель. Он отчаянно мстил людям за смерть избранницы, и до конца своих дней вспоминал об Анастасии с сожалением, сравнивания с ней своих последующих жён.
– Думаешь, всё дело в огромной потере и сильнейшем потрясении? – уточнила девушка.
– Не знаю, Дашенька, – рассказчик, наконец, успокоился и сел на кровать. – Я мало что знаю. Но одно мне понятно точно – простые и добрые люди переживают трагедии, закрывшись в себе; они спиваются, заболевают, но никому, кроме себя, не вредят. А люди, в которых всегда присутствовал какой-то огонёк, да ещё наделённые властью, после переломных событий становятся озлобленными на весь белый свет деспотами. Знаешь, к чему я это рассказал?
Дарья отрицательно помотала головой.
– В день твоей свадьбы я впервые за много лет ввязался в драку; ударил одного парня по лицу и уже не мог остановиться. Даже не понимал, зачем я это делаю. Мною двигали лишь злоба и жажда мщения. Подумать только – я отдал замуж любимую девушку, а никому до этого нет дела! Я страдаю, а эти суки танцуют, пьют и веселятся! И я… испугался. Испугался, что если продолжу упиваться своими чувствами, то превращусь в злобного дебошира. Мне и сейчас не по себе…
– Не говори так, родной! – красавица припала к его груди, слушая бешеное биение чужого сердца. Сердца, которое она в любой момент могла остановить. – Ты – редкой души человек: благородный, самоотверженный, умный, добрый. Ты никогда не станешь плохим! И если я уйду, ты просто будешь скучать по мне.
Да, на рассвете жизни не принято думать о её закате. Но Дарья, вопреки всему, часто представляла свои похороны.
– Что? – Оболенский слегка сжал её подбородок. – Не говори глупостей. Никуда ты не уйдёшь. Пока я жив, я этого не допущу.
– Ну, а вдруг? – уже из вредности не унималась возлюбленная.
Кончики его пальцев впитали тепло родного тела.
– Тогда я догоню тебя. И мы встретимся где-то через полчаса, в другом мире.
Неожиданно он вспомнил о чём-то очень важном, поднялся на ноги и открыл последний ящик письменного стола. Там лежал холщовый мешочек с чернильными перьями, карандашами и прочей нехитрой атрибутикой, среди которой блеснула нужная ему сейчас вещь: изящное золотое кольцо со старинным камнем.
– У меня есть подарок для тебя.
– Боже, какая красота! – восхитилась Дарья.
– Оно передавалось из поколение в поколение и принадлежало ещё моей бабушке.
– Я даже не знаю, что сказать. Я… не уверена, что могу носить семейную реликвию.
– Можешь, – Владислав надел кольцо на её тонкий длинный палец. – Я хочу, чтобы оно принадлежало только тебе.
Девушка долго смотрела на украшение. Такие вещи не дарят кому попало. Это очень серьёзный жест. И она так много для него значит…
– Спасибо… Это очень трогательно.

***
Дарья провела в поместье возлюбленного целую неделю, но эта неделя пролетела как один день. Очень скоро портнихи сшили для юной барышни изумительное платье тёмных оттенков; от золотой ткани, которая по изначальной задумке должна была украшать рукава и воротник, Дарья отказалась, потому что уж слишком свежи и неприятны были ассоциации с недавней свадьбой. Пока наряд не был готов, она надевала белую рубашку и тёмные брюки Владислава, и последний всякий раз приходил в восторг от контраста, что создавали чёрные, как смоль, волосы его избранницы на ослепительно-белой ткани.
Впервые за долгое время Дарья чувствовала себя по-настоящему свежей, отдохнувшей и здоровой. Истерики прекратились, она много улыбалась, читала старые книги, слушала наигранные на клавесине композиции, даже снова начала писать стихи. Пределы усадьбы барыня не покидала, а свежим воздухом дышала, стоя на крыльце.
Владиславу совместное проживание с любимой подарило долгожданное вдохновение, и он продолжил работу над портретом своей главной музы. Получалось неидеально, но сама Дарья, которую юноша иногда будил среди ночи, чтобы показать результат, радовалась как ребёнок. Оболенский подсознательно избегал прямых признаний в чувствах, но часто, прижимая к себе гибкое тело избранницы, шептал, как он с ней счастлив.
Раньше ему казалось, что над отношениями нужно постоянно работать; из кожи вон лезть, несколько раз думать, прежде чем что-то сказать, во многом себя ограничивать, и только такими усилиями построить спокойный и долговечный союз. А оказалось, всё гораздо проще. Отношения – это не работа. Трудиться нужно над собой и прошлыми ошибками, а отношениями – наслаждаться; и для того, чтобы это осознать, нужен всего-навсего по-настоящему подходящий и любимый человек рядом.
Дарья же, ощущая, как её день за днём всё сильнее разрывает от чувств к светловолосому красавцу, писала ему письма, которые затем подкладывала в карман его плаща; и каждая строчка в них дышала нежностью и искренностью.

«Ты – моё сердце, моя душа, мой день, моё настоящее и будущее, мой север, юг, запад и восток. Ты – вся моя жизнь».

***
– Барыня, у меня за Вас душа болит! Только представьте, что будет, если правда раскроется. Я всё понимаю, но больше-то никто не поймет!
Ефросинья заламывала руки и кидала на дворянку преисполненные сочувствия взгляды. Сегодняшним утром Дарья Григорьевна вернулась в поместье мужа; сердитая, грустная и нездоровая, – она думала только о предстоящих разговорах, и о том, как было бы здорово вновь оказаться в объятиях возлюбленного.
– Не голоси, Ефросинья. Я что-нибудь придумаю. Вон, скажу, что у тёти была. Я даже пару банок варенья с собой взяла, якобы она мне в дорогу дала.
– Так ведь это можно проверить, – полушёпотом ответила женщина. – Николай напишет Вашему отцу, а тот – тётке, и спросит, вправду ли Вы были у неё…
– Да я не могу понять! – вдруг воскликнула Дарья, вся вспыхнув. – Почему я должна перед ним отчитываться? Он мне – никто! Я ему никогда ни в чём не клялась! Тем более, он сам далеко не идеал верности и благородства.
– Что есть, то есть, – покачала головой прислужница. – Тут такое было, не приведи Господь. Ирод, девок перепортил, на дворянок перешёл. Приезжали к нему две особы; одна светловолосая, кудрявая, пахло от неё чем-то цветочным, так, что в носу свербило, и болтливая, словно сорока. Вторая-то немного поспокойнее была, платье пышное, а сама...
– Какая гадость! – отплюнулась аристократка, не дослушав.
Впрочем, даже к лучшему, что Николай оказался подлецом. Иначе ситуация выглядела бы очень недостойно: приличный и верный муж ждёт жену дома, пока та развлекается с любовником.
Её мысли прервал звук приближающихся шагов. Конечно же, это оказался Скрябин, на лице которого, впрочем, не было ни следа тоски по пропавшей супруге. Мужчина выглядел отдохнувшим, и лишь размашистая походка выдавала в нём человека, который был чем-то очень разозлён или недоволен.
– Дарья Григорьевна! Неужели Вы почтили нас своим присутствием!
Несмотря на скверный характер, Николай обладал харизмой. Сейчас его глаза выразили гостеприимство, переходящее в понимание торжественности данной минуты; словно появление жены для него – огромный праздник, и он не имел права упрекнуть её в долгом отсутствии.
– Садитесь, дорогая гостья, – хозяин дома уважительным жестом указал на стул. – Я даже лично поухаживаю за столь высокопоставленной особой.
– Шутник Вы, Николай Олегович, – фыркнула Дарья.
Ефросинья подняла на присутствующих испуганные глаза и уже хотела уйти, но барыня жестом приказала ей остаться.
– Зачем же так официально? – не унимался Скрябин. – Кто я по сравнению с Вами? Скромный помещик, который несказанно рад Вашему присутствию в его обители!
– Не могу похвастаться тем же.
– Не удивлён. Может, всё-таки расскажите, где Вы были всё это время?
– А может, Вы поведаете, как развлекались в моё отсутствие?
Николай продолжал наступление, но лучшая защита – это нападение.
– Ну что Вы! Какие развлечения! Я сходил с ума по молодой жене, которая не давала о себе знать целую неделю!
Ефросинья сжалась и попятилась ближе к барыне.
– Я уезжала к тёте, – отчеканила Дарья.
– А Вас родители не научили, что нужно предупреждать домочадцев о своих планах и поездках? – немного успокоившись, хмыкнул мужчина. – В противном случае, это побег.
– Послушайте, я не хочу ссориться, что-то выяснять и доказывать. Я уехала отсюда, потому что почувствовала острую необходимость сменить обстановку. К тому же, тётя недавно писала, что захворала. И прекратите меня допрашивать! Если Вы хотите послушать о том, как мы с Полиной Александровной вспоминали ушедшие годы, или о том, как у неё болит спина, – это глупо!
– Красивое кольцо, – произнёс Николай, кивнув на правую руку жены. – Я не замечал его раньше.
– Тётя подарила, – быстро нашлась Дарья, хотя внутри у неё всё похолодело.
– Может, в следующий раз поедем к ней вдвоём?
Скрябин всё ещё не терял надежды сблизиться со своей упрямой, но красивой и жгучей супругой. Да, сейчас он вёл себя не лучшим образом и путался с другими девушками, но всё это – от безысходности и необходимости удовлетворения мужских потребностей.
Когда дворянин видел задумчивую улыбку в глазах Даши, её разметавшиеся по спине и плечам волосы, когда наблюдал, как увлёченно она читала романы, ему казалось, что они могут стать настоящей семьёй; и тогда он изменится в лучшую сторону.
– Я не планирую появляться в деревне в ближайшие полгода. А потом – посмотрим.
Ефросинья просияла, поняв, что госпожа вышла сухой из воды. Дарья, не дожидаясь ответа, быстро пошла в свою комнату.

***
С вышеописанного дня жизни молодых аристократов Владислава Оболенского и Дарьи Елагиной изменились раз и навсегда. Но ещё никто не знал, что это – начало самой противоречивой, жуткой, но прекрасной истории, которая через много лет обрастёт домыслами и легендами, а имена и фамилии влюблённых станут нарицательными.
Их отношения развивались очень стремительно, а пылкие чувства, обернувшиеся трагедией для многих других людей, пугали и удивляли местных господ настолько, что при случайных встречах те даже не могли смотреть в глаза бесстыжим любовникам.
Поначалу аристократы скрывали свою любовь. Дарья упорно делала вид, что по вечерам уходит подышать свежим воздухом, а своё отсутствие в несколько дней объясняла визитами к тёте, которой заранее написала письмо с просьбой о помощи: если отец в телеграмме спросит, приезжала ли к ней племянница, она это подтвердит. Подарки Владислава девушка складывала в сундук, запирала его на замок и оберегала как зеницу ока.
Оболенский отмалчивался и отшучивался на хитренькие вопросы знакомых помещиков из разряда: «А что это за барышня у Вас появилась?», но спустя пару недель обнаглел настолько, что даже пришёл в усадьбу Скрябина, напомнив, что они виделись на свадьбе, и неплохо было бы продолжить общение. Обаяние и харизма гостя подействовали безукоризненно; Николай пообещал пригласить Владислава на приём и прийти к нему в гости вместе с женой.
Но чувства – как лихорадка или сыпь, надолго их не скроешь. Где-то через месяц молодые люди перестали таиться.
Дарья гордо несла свою счастливую голову. Ехидство, проклятия и банальная зависть со стороны знатных дам отлетали от неё в два счета. Её страсть не проходила, а напротив, переросла в большее чувство, которое затем обернулось помешательством и самопожертвованием; она жила одним возлюбленным и мыслями о нём.

«У всех моих знакомых есть любящие родственники, друзья, дети, а у меня – никого. Только Влад. Один на всем белом свете. Первая и последняя любовь», – с горечью писала она в дневнике.

Будучи куда более зрелым и рационально мыслящим человеком, Владислав осознавал, что всё, что они делают, – неправильно, порочно и грозит серьёзными проблемами. Но любовь к Дарье была сильнее его. Её жгучая красота, покорность атласной кожи, внутренняя энергетика притягивали его столь сильно, что он не мог и не хотел сопротивляться.
Измены супругам в среде богемной аристократии не были ни правилом, ни исключением. Короткие интрижки там, как правило, быстро заканчивались, а слухи о них – утихали. Ну, потанцевала одна замужняя госпожа с миловидным дворянином, даже сбегала к нему в поместье – ну и бог с ней. Посмеялись, цокнули языками и выбросили из головы. Тем более, доказательства измены было не так-то просто достать, значит, и раздувать из мухи слона незачем.
Но данный случай был из ряда вон выходящим.Господин Оболенский, «задуривший голову обездоленной, непонятно где и кем воспитанной барышне», надёжно закрепился в народе в олухах царя небесного и уродах рода человеческого. Но находились и те, кто обвинял Дарью; она, дескать, настоящая ведьма, приворожила богатого дворянина и довольна собой.
Слухи о неверности жены дошли и до Скрябина, который со временем сам стал обо всём догадываться; раскрасневшиеся щёки Даши, глуповатая улыбка, долгие отсутствия, постоянные секреты… Но для полноценного обвинения этого было мало, и он тщетно пытался найти хоть одно веское доказательство. Дарья ничего не подтверждала и не отрицала. На все вопросы она отвечала в духе: «Я Вам ни в чем не клялась» и «я не желаю об этом беседовать».
К тому же, помня о попытке самоубийства супруги, Николай попросту боялся доводить её криками и давлением. Ведь если Даша надумает завершить начатое, во всём обвинят его. Мужчина довольствовался романами с другими юными особами, но всё же помышлял однажды подчинить себе супругу; в момент, когда та будет меньше всего этого ожидать.

***
– Ох уж эта конкуренция! Ничего святого нет.
Тёмно-синий коготок пера утонул в чернилах. Мужчина закашлялся, посмотрев в сторону окна.
– И вентиляции опять не закрыли. Чёрт знает что такое! Держу толпу прислужников, а порядка меньше, чем в придорожном кабаке.
На вид ему было около тридцати – тридцати пяти лет. Он являлся обладателем бледного лица с высоким лбом, светлых, но густых бровей, задумчивых серых глаз и очерченных губ.
– Наглые они, – кивнул юноша и бросился закрывать вентиляции. – Но им ничего не достанется, да? – он захотел лишний раз убедиться в готовности господина защитить имение и своих людей.
– Ничего! – отозвался тот, снова зарывшись в бумаги. – Хотя Покровский, конечно, не лыком сшит. Заляжет на дно до конца зимы, а потом появится как чёрт из табакерки.
– Они у Вас тот клочок земли под Астраханью второй год выторговать пытаются, – после недолгого молчания продолжил парень. – Что уж говорить об остальном. Я возьму? – и кивнул на сладкое печенье в вазочке.
– Бери. Мне что-то кусок в горло не лезет.
– А это часом не те печенья, что испортились?
– Конечно же, те! – с притворным раздражением отозвался господин. – Неужели я тебе хорошие предложу! Ей-богу, Кирилл, оставь меня хотя бы на минуту.
Юноша посмотрел себе под ноги. Его тяготили невысказанные новости, но он не знал, с чего начать.
– Константин Борисович, а…
– Ну что ещё, горе луковое?
Мужчина закатил глаза, но прислужник не обратил на это внимания. При всей напускной суровости, у барина был лёгкий характер; он не умел копить обиды или раздражаться, а к своим людям относился с почти отеческим снисхождением.
– Вы знаете, что в Москве делается?
– Не знаю и знать не хочу! Ненавижу Москву эту! Ничего, кроме горя и потерь, там не видел. И вообще, чудные вы люди! Мне что, разорваться? Да мне дела нет до купеческого общества и основанного им мещанского училища для подготовки конторских служащих…
– Я не об этом! – хихикнул парень, но через секунду вновь стал серьёзным. – Это не связано с жизнью города и делами. Речь идёт о Вашем сыне.
– Пошёл он к чертовой матери! – мгновенно вспыхнул Константин. – Два года его не видел, но всё равно только и слышу: «Владислав то сделал, Владислав это сделал». Мне что, по пятам за ним ходить? Чем он на этот раз опозорил мою фамилию?
– Не серчайте, пожалуйста! – Кирилл заговорил заикающимся голосом, зная, что так проще вызвать жалость. – Но от Ваших московских знакомых дошли слухи, будто он уже который месяц тайно встречается с замужней дамой. То есть, не совсем тайно… Об этом многие знают…
От услышанного серые глаза Константина потемнели и стали напоминать патоку. Он постучал костяшками пальцев по столу и почесал переносицу, на которой тут же образовалась горизонтальная складка, говорящая о волнении.
– Час от часу не легче! – подытожил мужчина, когда испуганный его молчанием Кирилл начал пятиться к двери. – И где я так нагрешил? Двух детей похоронил, одного подлецом вырастил!
– Почему же подлецом? Судя по Вашим рассказам, он очень одарённый и благородный.
– Одарённые и благородные не связываются с чужими женами! Если это правда, то это даже для него слишком! Совсем ополоумел юноша. Хоть бы о семье подумал. Какой удар по репутации! Хотя о чём это я? У него из семьи только отец и остался. Которого он недолюбливает.
– Мне кажется, Вы преувеличиваете. Единственный оставшийся родитель, кровные узы… Он Вас любит. Просто слишком гордый, чтобы сделать первый шаг к примирению.
– Ты не знаешь моего сына, – грустно и одновременно горделиво заявил дворянин. – Он очень непростой человек. Скорее с ума сойдёшь, чем с ним договоришься! Последняя наша встреча обернулась грандиозным скандалом, который неизвестно кто начал. Спустили друг на друга всех собак и разошлись. Я потом пробовал писать, но…
– Всё равно нужно помириться, – набравшись смелости, заявил прислужник. – Вам и делить-то нечего. А так, глядишь, через год-два у сына свои дети появятся. Ваши внуки…
– Ты мне предлагаешь отправиться в Москву и поговорить с этим непутёвым? – после длительного раздумья вопросил Константин Борисович. – Может, в этом есть смысл. Заодно мозги ему попытаюсь вправить. Хотя там и вправлять-то нечего.
Кирилл замер, но затем кивнул. Он думал, что барин всего-то решится написать письмо отпрыску, но данная задумка понравилась ему намного больше.
– Конечно, поезжайте дней на пять.
– Сказать-то легко. Но, боюсь, Влад на меня ещё сильнее окрысится, если я влезу в его личную жизнь. Он мне свой брак до сих пор простить не может. Чуть что – упрёки и обвинения: «Вы мне Веру навязали», «Вы мне жизнь испортили!» Проклинал себя за свадьбу эту, но как быть, если дело сделано? Не разводить же их без веской причины. Прости меня, Господи, за такие слова, но спасло только то, что жена его преставилась. Иначе на её месте был бы я. Но я всё равно съезжу.
– Вот и правильно, – замялся парень, не зная, какой реакции ожидает аристократ в ответ на свой монолог. – Я буду держать за Вас кулаки.
– Обидно мне, Кирюша, – грустно, как в разговоре со старым другом, вздохнул старший Оболенский. – Я ведь провёл с ним несколько дней, до его свадьбы. Он целыми днями непонятно чем занимается! То чаи распивает, то полуголых девиц рисует, то сидит, уставившись в одну точку, якобы думает о чём-то важном. Ладно, закрыл глаза; что выросло, то выросло. Живи, сынок, как тебе хочется! Поместье ему оставил, крепостных… Желает на моей земле что-то построить? Да ради бога! И всё равно, отец не такой, плохой. И сейчас… Поеду я, но что из этого выйдет, если он не умеет разговаривать по-человечески, а только смеётся над всем?
Мужчина посмотрел в окно. Вечер томной волной окутывал уставшие за день дома, дороги и макушки деревьев. На небо выкатился остроносый месяц, а за ним – мириады звёзд.

***
Владислав работал над новой картиной, параллельно наблюдая, как из-за горизонта восходило солнце; оно разливалось по миру золотыми брызгами, отгоняя ночные страхи.
– Три оленя, пугливо озираясь по сторонам, подходят к заднему двору, – протянул молодой дворянин, убрав кисть и указав на полотно. – Первый, с огромными рогами – это вожак. Животные всегда подчиняются красивым и сильным. Да и не только животные.
Константин Борисович провёл в дороге несколько дней, приехал пару часов назад и, наскоро приведя себя в порядок, не сводил уставших глаз с повзрослевшего сына; ему казалось, что за два минувших года тот стал ещё выше и стройнее.
– Вы проездом или надолго? – спросил Владислав, нарушив редкую гармонию.
Он даже не пытался скрыть своё недовольство появлением родителя. Что такое? Ни предупреждения, ни письма. Заявился с первыми лучами солнца, как вор какой-то! И непонятно, зачем. Обсуждать им давно нечего, а дружеские отношения установить не получится.
– Буду сидеть на этом месте, пока ты не выгонишь меня паршивой метлой, – парировал Константин. – А ты по-прежнему упрямый и гордый.
– Что же Вы меня, такого несносного, никак в покое не оставите?
– Наверное, я соскучился. Всё-таки родная кровь…
– Ох, как мы запели! – не удержался от иронии сын. – Никогда не задумывались, насколько странная вещь эти так называемые кровные узы? Помогай брату – бездельнику, спасай дедушку – алкоголика, прощай отца – деспота. У вас же одна кровь! Не любовь, не благодарность, не ответственность… Всё дело лишь в жидкости, которая течёт по твоим венам. Нелепость! Вы обходились без меня два года…
– Влад, не дури, – Константин Борисович хотел сорваться и спросить, когда же наглый отпрыск научится по-человечески вести беседы, но сдержался. – Как у тебя хватает совести в чём-то меня обвинять? Я писал тебе каждый месяц! Неоднократно хотел приехать, но ты бы меня и на порог не пустил. Отчасти я тебя понимаю, правда. Между нами было всякое: и хорошее, и плохое, но…
– Да? А когда было хорошее? – Владислав умудрился задать свой вопрос, сохранив серьёзное выражение лица.
– Ты же знаешь, что…
– Конкретно-то когда? Дату назовите.
Ставшая невольной свидетельницей этого разговора дворовая девка приглушённо засмеялась, тактично прикрыв рот ладонью.
– Хотите выставить меня упрямым ослом? Или деспотичным идиотом? Не получится. Моё поведение вполне оправдано. Давайте откровенно? Вы ведь приехали не просто так? И явно не с благими намерениями, которыми, как мы помним, вымощена дорога в ад? Говорите, в чём дело.
Константин Борисович всегда по возможности избегал таких тем для обсуждения, как супружеская неверность, классовое неравенство, чужие семейные традиции и деньги, – и любой приличный господин его бы в этом поддержал, – поэтому сейчас понятия не имел, с чего начать беседу. Благо, Владислав не выдержал первым; ожидание всегда действовало ему на нервы.
– Слухи и до Вас дошли? Так и знал, что Владислав Оболенский – это не просто имя и фамилия, а клеймо на всю жизнь! Каждый шаг – повод для обсуждения среди знати. И, конечно, Вы ждёте, что я буду всё отрицать и оправдываться?
Константин едва не поперхнулся воздухом. Он ожидал увидеть на лице сына растерянность, страх или хотя бы банальное смущение, но серые глаза напротив смотрели на него уверенно и с вызовом, словно нанизывали на два луча.
– Влад, ты вырос в интеллигентной семье… У меня даже не хватает смелости озвучить причину своего негодования! В приличном обществе таких тем вообще не поднимают!
– Зато у меня смелости на всё хватает. Да, у меня роман с замужней девушкой. Ещё вопросы?
– Боже мой, Влад, но…
– Да что Влад?! Что Влад-то?! Заладили, как дятел. Что Вы мне сделаете? К позорному столпу пригвоздите?
– Да прекрати собирать чушь! – от возмущения и растерянности Константин Борисович даже употребил просторечное выражение. – Неужели ты не понимаешь очевидного? В мире существуют настолько недостойные и порочные вещи, причастность к которым – уже не просто наглость или глупость, а настоящий позор, святотатство, преступление! Грязь, от которой вовек не отмоешься! Романы с замужними барышнями – это… Я даже слов подобрать не могу!
Мужчина понимал, что сам далёк от образа благочестивого человека, потому что много лет не имел постоянной спутницы. Но все его пассии были свободными. Он сам всегда был предельно честен с ними и не обещал отвести под венец, а они прекрасно понимали, зачем идут с ним на приём или в спальню.
Зато он никогда не изменял законной жене. И всегда считал, что так поступают только подлые и трусливые люди; да ещё и оправдывают свой грех поведением второй половинки: дескать, уделял(а) недостаточно внимания. И на вопросы: «как ты это оцениваешь?» и «сколько нужно?» никогда не дадут вразумительного ответа.
– Боже, какие мы чистые, правильные и благородные! – воскликнул Владислав. – А ставить семью на какое-то там место после друзей – не страшно и не безнравственно? Вынудить меня на ненужный брак, желая поправить свои дела – верх достоинства?
Разговор снова скатывался в скандал. Этого Константин не мог допустить.
– Сын, я тебя очень прошу, давай спокойно всё обсудим…
Лицо юноши тотчас приобрело торжествующе-язвительное выражение. До этого момента он сдерживался, но теперь почувствовал себя на коне.
– Сын?! Я не ослышался? Тимофей! – позвал он своего верного прислужника, который в пятый раз раскладывал дрова около камина.
От криков у мужика разболелась голова, но уйти он не мог. Хрен знает, чего от господ ожидать; того и гляди в глотки друг другу вцепятся, хоть бы разнять успеть.
– Тимофей, это вообще кто? – дождавшись, пока соратник подойдёт поближе, парень нарочито-небрежно указал на родителя. – Человек, который приехал к сыну по расписанию? Время нашёл? И то лишь для того, чтобы отчитать?
– Влад, ты нарочно ничего слышать не хочешь? Я тебе только что говорил, что неоднократно писал тебе и хотел приехать! – Константин был на редкость крепким человеком, но сейчас в его голосе послышалась дрожь. – Я знаю, что виноват перед тобой! Но что меня теперь, всю жизнь за это упрекать? Как я мог тебя забыть? Ты ведь единственный человек мой родной!
– Красиво Вы здесь исповедуетесь: сын, родной человек… Не наделали-то в Петербурге себе сыновей? Всё, не хочу продолжать, – отплюнулся Владислав и приказал девкам подать плащ.
– Что ты городишь, боже мой! Закрой уже свой поганый рот! Откуда в тебе это? Что ни слово, то жаба выпадает!
Конечно, Константин Борисович мог бы завести и воспитать других детей. На это намекали его знакомые и прислужники, наслышанные о его «сложных отношениях» с единственным наследником. Но столичный господин не искал лёгких путей, и, вопреки здравому смыслу, понимал, что не хочет видеть рядом с собой никого, кроме Влада.
На губах мужчины созрела улыбка, едва он посмотрел на торопливо облачающегося в плащ молодого человека.

– Ты где был полночи, непутёвый? Я себе места не находил!
Отец с укором смотрит на пятнадцатилетнего юношу, который стоит, прижимаясь к дверному проёму, и шмыгает простуженным носом.
– На концерте, – насилу размыкает губы Влад. – Помогал реквизит рисовать. Один влиятельный господин интересовался, кто художник.
– Дай-то бог. Может, у тебя впрямь большое творческое будущее.
– Ещё пирог ел. Его неподалёку продавали.
– Конечно, как же полночи гулять, не поев пирога! Вот оболтус…

Совсем взрослый. Красивый, талантливый… На него похож, только болван. Чувство мнимой гордости за сына переполнило Константина, – второго такого не было ни у кого!
– Откуда во мне это… – проворчал Владислав, вырвав родителя из потока воспоминаний. – В зеркало давно смотрели, отец? Дурная наследственность. Гнилое семя.
– Я таким никогда не был! – в душе гостя зажглась слабая надежда на мирное продолжение разговора. – Хорошо, допустим, тебя не волнует мнение общества. Но ты не подумал, что о вашем романе может узнать муж твоей пассии? Ты хоть что-нибудь соображаешь?! Да за такое раньше головы на площади отрубали!
– Муж может узнать! – хохотнул юноша. – А какое отношение он имеет к моей возлюбленной?
– Как «какое имеет отношение?» Самое прямое, он её законный супруг!
– Отец, я не спрашиваю, кто он. И мне всё равно, что за кольцо он носит на безымянном пальце правой руки. Я спрашиваю, какое отношение он имеет к девушке, с которой мы нежно и крепко любим друг друга? Я Вам так скажу: если он её хоть пальцем тронет, – он поедет в Сибирь. Поверьте, я об этом позабочусь.
– Влад, не смеши меня, пожалуйста! Если кто-то из вас и поедет в Сибирь, то ты. И на твоём месте я бы не ссорился с единственным человеком, который может этому помешать! Ей-богу, что ты здесь опять устроил?! Не парень, а ходячий конфликт! Вот куда ты собрался?!
– Конфликтный парень уходит подальше отсюда. Ему стыдно надоедать человеку из чистого золота! – огрызнулся Владислав, хлопнув дверьми.
– М-да, – протянул Тимофей. Это был редкий случай, когда он не встал на сторону своего барина. – Не расстраивайтесь, Константин Борисович. Он прогуляется, успокоится и вернётся. Потом и поговорите. Он быстро вспыхивает, но так же быстро приходит в себя.
– Господи, как вы с ним уживаетесь? – только и мог спросить столичный визитёр. – Я бы и дня не вынес! Ещё роман закрутил… Кто с таким ненормальным-то будет?
– Хотите, я подам Вам чай? – предложил мужик.
– Ну, чай, так чай.

***
Уже пару недель Дарья чувствовала недомогание. Общая слабость и дрожь в коленях стали её постоянными спутницами. Временами у неё не было сил даже подняться с кровати. Лёжа на колючем пледе, девушка смотрела в стену с дурацким орнаментом и глотала слёзы. Её и раньше одолевали приступы тоски и апатии, но теперь перемены настроения стали столь частыми и явными, что она сама себе удивлялась.
Их последняя встреча с Владиславом обернулась первой ссорой. Все эти три месяца они понимали друг друга с полуслова, но сильная любовь раз за разом натыкалась на запреты и неопределённость. Она хотела быть рядом с ним каждую секунду, а он с тяжёлым сердцем отправлял её к ненавистному мужу и кормил обещаниями; мол, вскоре они обязательно будут вместе, но для этого нужно подготовить почву: отвести подозрения, кое-что продать, сесть в купе первого класса и уехать как можно дальше. Пропажа одного из супругов более чем на пять лет являлась одной из очень немногочисленных причин для расторжения брака. И тогда они смогут пожениться. А если не смогут – ничего страшного, будут счастливы и без обряда венчания.
Дарья знала нескольких господ, которые ни первый год жили на две семьи, и ей это казалось отвратительным и жалким. Зачем делать из своей жизни комедийную постановку? Если ты так долго треплешь себе нервы тайными встречами, очевидно, этот человек для тебя очень много значит. Как можно делить его с кем-то ещё? Она никогда не представляла себя в роли любовницы, и при одной мысли о том, что их отношения с Владиславом не сдвинутся с мёртвой точки, ей становилось дурно.
В этот день всё было как обычно. Дарья пребывала в полудрёме, а суетящаяся рядом Ефросинья кидала в её сторону сочувствующие взгляды.
– Барыня, поешьте, – попросила женщина и указала на тарелку каши на прикроватной тумбочке. – Что Вы так себя изводите, смотреть страшно! Кожа бледная, под глазами круги. Вы не заболели?
Вопрос прозвучал глупо. Дарья вспомнила, как вчера упала в обморок возле дверей спальни. Наверное, дело в постоянном стрессе. Или она просто угасала.
– Вы меня простите, – снова обратилась к ней прислужница, – с господами на такие темы не говорят. Но Вы не задумывались, может, дело в беременности?
Сказав это, Ефросинья почувствовала, как с её плеч свалился огромный груз. Она уже давно всё поняла, но не знала, с чего начать деликатную беседу.
– Что? – вздрогнула аристократка, устремив на собеседницу испытующий взор.
– Что же Вы удивляетесь? Так бывает, когда люди любят друг друга.
Дарья вновь отвернулась к стене. Если это правда, трудно вообразить себе что-то более плачевное. Конечно, можно было бы прервать беременность с помощью местной бабки, которая избавляла девок от грехов получше попа. Но разве Дарья имела право принимать столь важные решения, не посоветовавшись с Владиславом?
– Ты же понимаешь, что об этом никто не должен знать? Особенно – Скрябин.
– Да Вы что, госпожа! Разве я могу Вас подставить? Молчу как рыба!
Слыханное ли дело – женщина не подпускает к себе мужа, но вдруг узнаёт о беременности.
– Вы только Владиславу Константиновичу сообщите. И как можно скорее. Он человек приличный, не оставит Вас.
Дарья едва удержалась, чтобы не запустить в Ефросинью подушкой. Легко сказать – сообщите. Будто это так весело и просто, как в красивых романах: «Любимый, у меня замечательная новость! У нас будет ребёнок!»
В один из недавних дней, когда Владислав рассказывал Дарье об одной древней царице и её детях, девушка будто невзначай спросила:
– А если я забеременею, что будет?
Вопрос выскочил сам собой и отразил один из её главных страхов. А может, она уже тогда подсознательно замечала изменения в своём организме. Оболенский в ответ бросил на возлюбленную прямо-таки инквизиторский взгляд:
– «Я чего-то не знаю?»
После Дарье пришлось несколько минут краснеть, бледнеть и убеждать избранника, что беспокоиться не о чем. Но теперь… Они никогда не поднимали настолько серьёзную тему. Девушка прекрасно понимала, что Влад в свои восемнадцать не мечтал об отцовстве. Но что делать, если это уже случилось?
Вдруг в двери постучали.
– Наверное, Ваш муж, чёрт бы его забрал, – проворчала Ефросинья. – Никакой жизни не даёт…
Она всецело принимала сторону своей барыни и была против глупых традиций и устаревших скрепов. Дарья Григорьевна и Владислав Константинович идеально подходили друг другу: юные, красивые, влюблённые, кипучие. Они могли бы прямо сейчас пожениться и воспитывать ребёнка, но всё испортила воля родителей и третий лишний в лице господина Скрябина.
– Скажи, что нездоровиться мне, – пролепетала дворянка.
Ефросинья вышла, и вскоре снаружи послышалась перебранка, в которой можно было различить фразы: «Ради бога, поймите…», «она плохо себя чувствует», «подождите», «я имею право знать» и «она моя законная жена».
Дарья натянула одеяло до подбородка, вновь почувствовав себя слишком маленькой и слабой для всего, что с ней происходило. Ей хотелось сидеть в удобном кресле, читать детскую книгу и пить чай с малиной, а не прятаться от мужа, при этом мечтая оказаться в объятиях любовника и раздумывая, что делать с будущим ребёнком. Ей шестнадцать лет! Она не в силах за кого-то отвечать!
С негромким скрипом двери распахнулись. Барышня моментально подскочила и с трудом подавила крик, увидев Николая.
– Что же Вы, Дарья Григорьевна, так боитесь законного мужа? – нараспев спросил мужчина, подойдя поближе. – Неужели думаете, что я способен обидеть столь прекрасную особу?
– Пожалуйста, уходите! – поморщилась девушка, отодвигаясь к изголовью кровати. – Я болею.
Они были совсем одни в комнате, и у неё под рукой не было ничего, чем можно защититься; только увесистый том исторического романа.
– Может, я смогу Вас исцелить? – супруг сел рядом, и в нос Дарье ударил запах едкого парфюма. – Какая Вы бледная! Вам нужно больше гулять и не пренебрегать заботой близких.
Дарья затряслась, как пойманный в капкан зверёк, и принялась лихорадочно осматривать комнату в поисках хоть чего-нибудь, что могло бы ей помочь. Но чтобы взять это «что-нибудь», нужно было как минимум слезть с кровати.
– Уходите, пожалуйста, – повторила она, ещё надеясь на благоразумие мужа.
В ответ Скрябин усмехнулся и коснулся мягких тёмных волос.
– Что Вам от меня нужно?
– А что, по-вашему, нужно мужу от законной жены?
Глаза Дарьи заблестели от подступивших слёз. Может, в этом есть смысл? Отдавшись ему, она сможет не беспокоиться о судьбе своего будущего ребёнка. Но, боже, какой же это серьёзный обман! И как не хотелось лезть в эти дебри!
– Я так не могу! Дайте мне хотя бы полчаса, чтобы привести себя в порядок.
– О чём Вы говорите? – на губах мужчины появилась сластолюбивая улыбка. – Вы изумительны.
Он сжал её волосы, потянул вправо и отпрянул, обнажив багровый засос на шее. Девушка охнула от лёгкой боли и занесла руки над головой, ожидая удара, но его не последовало. Николай встал, распахнул окна и впустил в комнату солнечный свет. Затем дотронулся пальцами до следа недавней страсти на молочной коже. Дарья молчала. Не было смысла что-то отрицать. По лицу Скрябина заходили желваки. Около минуты он молчал, затем плотоядно улыбнулся.
– А Вы не теряли времени даром.
– Послушайте…
Голос дворянки стал набирать силу. Она больше не чувствовала себя жертвой.
– Выходит, правду о Вас говорили…
– Вы, что ли, порядочности полны? – внутри всё скрутилось от боли и несправедливости. Какое право он имел выставлять её в таком свете?!
– Вот уж не думал, что мне достанется такая…
– Кто? Говорите, не тяните!
– Потаскуха! Знаете, что в некоторых странах делают с такими, как Вы? Ставят клеймо. Прямо раскалённым железом на нежной коже. Или снимают скальп и оставляют умирать на земле в полном одиночестве. Или забивают камнями на площади. А ещё насилуют, а затем выкидывают из окна, как ненужный материал. Бедняжка, что же у Вас так задрожали губы?
Прежде, чем девушка успела что-то ответить, мужчина схватил её за воротник платья и притянул к себе. Дарья замахала руками, и её отчаянный вскрик разбил тишину спальни на осколки. Николай закрыл ей рот свободной рукой и вжал хрупкое тело в матрас. Дарья будто вернулась на несколько лет назад, – на ту злосчастную тропинку, где с неё стягивал платье нескладный, пахнущий луком и табаком юноша. Её сознание окутали ужас и чернота.
– Прекратите! Я пожалуюсь отцу!
Ответом ей была издевательская усмешка, и бедняжка поняла, как глупо прозвучала эта угроза. Отцу и раньше до неё дела не было, а теперь – подавно. «Папа, меня изнасиловал муж». Нелепица! Скрябин заломил руку жены и толкнул её в спину. Дарья мысленно прокляла всё на свете. Очевидно, что он не хотел причинить ей серьёзных увечий, и эта боль не могла отправить её в желанное забытье. Изловчившись, она плюнула супругу в лицо, и сознание взорвалось тысячами искр безумия.

Вот она ощупывает свои бёдра, и ладонь окрашивается в кровь, перемешанную с чем-то липким. Вот сильная рука вырывает клок её волос, заставляя чувствовать невыносимую боль. Вот её рот затыкает платок, не дающий издать ни звука. Вот она с каждым толчком чувствует, как душа чернеет и хочет вырываться из грязного тела…

Что угодно, только не это.
– Ах ты, урод! – крикнула девушка и впилась зубами в плечо незадачливого насильника.
Николай закричал, тщетно пытаясь освободиться, но, почувствовав «тот самый» металлический вкус и запах, Дарья уже не могла прийти в себя. Её губы окрасились в алый цвет, зубы втискивались в плоть, почти разрывая сухожилия, мужчина молил о пощаде:
– Хватит! Я понял! Оставьте!
Дарья оттолкнула мужа, и в ту же секунду её вырвало желчью, смешанной с перенесённым ужасом. Скрябин схватился за рваную рану на плече. Происходящее казалось ему дурным сном.
Кто она? Ведьма? Кровопийца? Одержимая?
Приступ рвоты прекратился, и теперь по подбородку девушки стекала алая струйка, перемешанная со слюной. Враг принялся отступать назад. Лишь бы не смотреть в эти глаза. Уже бывшая жертва не могла упустить такую возможность; она быстро вскочила на ноги, выбежала из комнаты, миновала коридор и очень скоро оказалась на улице.
Лёгкий морозец сразу стал покалывать нос, щёки и пальцы. Дарья мгновенно продрогла и втянула голову в шею. Минуту она стояла, пытаясь отдышаться и привести мысли в порядок, а потом дала волю эмоциям и отчаянно разрыдалась.
Слёзы ледяными потоками застывали на щеках. Бедняжка опустилась на колени и подумала, что было бы неплохо вовсе замёрзнуть здесь, потому что жить – тошно, страшно и очень больно. И лишь когда низ живота скрутило острыми спазмами, она взяла себя в руки. Нет, так не пойдёт! Нужно добраться до поместья Владислава – единственного, кто может встать на её защиту.
Через несколько минут барышня усаживалась в сани, а извозчик – растрёпанный, крепкий, но добрый мужик – укрывал её своим полушубком и бормотал что-то успокаивающее.

***
– Он умеет как-то незаметно, завуалировано обвинять меня во всём на свете! – Константин Борисович сделал глоток остывшего чая и посмотрел в окно. – И эта язвительность! Ещё несколько лет назад я не мог нормально вести с ним диалог, потому что в самый неподходящий момент он бросал: «Вы пытаетесь что-то спросить?» Вот вроде ничего убийственного, но я потом чувствовал себя ничтожеством, не способным связать пары слов!
Стоящий неподалёку Тимофей понимающе цокнул языком и вдруг встрепенулся, услышав звуки чужих торопливых шагов. Он почти не удивился, когда двери столовой распахнулись, и на пороге появилась Дарья Григорьевна.
– Где Влад? – вместо приветствия вопросила девушка.
Крестьянин содрогнулся. Во взгляде серо-зелёных глаз гостьи плавали страх и печаль. Подол длинного платья волочил за собой куски промёрзлой грязи. Тёмные волосы спутались и напоминали паклю, а озябшие руки висели плетьми. На правом запястье девушки виднелся лиловый синяк, а на губах запеклась кровь. Бедняжка едва стояла на ногах.
– Знаете, а барина здесь нет…
– Во-первых, здравствуйте, – Константин Борисович, для которого правила хорошего тона всегда были на первом месте, решительно встал из-за стола. – Боже, Вы будто на войне побывали!
Дарья с подозрением посмотрела на незнакомого мужчину. Высокий, статный, светло-русый, облачённый в тёмно-синий фрак, он выглядел очень аккуратным и представительным. Но что-то в его лице показалось ей привычным. Острые скулы, высокий подбородок, глубокие глаза…
– Простите, Вы брат Владислава? – высказала она несмелое предположение.
– Берите выше, – лицо господина приобрело горделивое выражение. – Я его отец.
– Что? Отец? Родной? То есть, простите, я… На вид Вам не больше тридцати.
– Мне чуть меньше сорока. Сочту за комплимент. А Вы…
– Я… Дарья, – девушка замолкла на полуслове. Кем она представится? Любовницей его сына?
Константин Борисович вдруг всё понял, и на его благородном лице появился укор, переходящий в презрение. Тимофей, осознавая, чем всё это может закончиться, сделал шаг навстречу к гостье.
– Ну что ж, проходите, садитесь. Зачем в дверях стоять?
Дворянин не кричал и не делал резких движений, но его мнимое дружелюбие и замаскированное давление были способны свести с ума кого угодно.
– Константин Борисович Оболенский, – наконец представился мужчина.
Дарья бросила затравленный взгляд на Тимофея и срывающимся голосом повторила свой вопрос:
– Где Владислав?
Где ему быть, если не дома? Он в последнее время никуда не ходил! Ей на ум пришли жуткие рассказы возлюбленного о порядках в некоторых семьях высшей знати, и Иван Грозный, нанёсший своему сыну смертельную рану за непослушание. Она взглянула на чопорного господина совсем другими глазами и едва не упала в обморок.
– Что Вы с ним сделали?!
Ведь избранник рассказывал, что его отец – влиятельный человек, которому ничего не стоит придумать изощрённое наказание для отпрыска, чьё поведение позорило его фамилию и убивало репутацию семьи.
Константин замер, по-прежнему держа в руке кружку с недопитым чаем.
– Что Вы имеете в виду? Что я мог с ним сделать?
– Сослали на каторгу? Упрятали в тюрьму? Извели?
На последнем слове Дарья скатилась по стене и зарыдала так надрывно, что у Тимофея сжалось сердце. Ледяной ужас сковал внутренности бедняжки, выбил остатки здравого смысла из истерзанного сознания. В её всхлипах и криках различались лишь две фразы : «Любимый мой!» и «Как же я жить буду?!»
У Константина Борисовича, который никогда прежде не был свидетелем столь сильной девичьей истерики, глаза на лоб полезли. Задыхающаяся от слёз гостья напомнила ему крохотную рыбку, выброшенную на берег. Если ей не помочь сию же минуту – она погибнет.
– Что ты стоишь, идиот?! – прикрикнул он на Тимофея. – Нужно ехать за доктором! Или… Что делать-то?! Что же она припадочная такая! Послушайте меня! – забыв о приличиях, он подбежал к девушке и несильно тряхнул её за плечи. – С Владом всё в порядке! Я его пальцем не трогал! Что с ним станется-то! Он нас всех переживёт!
– Ради бога, позовите его! – слова мужчины немного успокоили Дарью; её рыдания стихли, рывки ослабли. – Он ни в чём не виноват! Это всё я!
Подметавшие углы девки горбато замерли с вениками наперевес. Тимофей отвернулся, пряча скупые мужские слёзы.
– Прекратите этот балаган! – взмолился Константин, но не стряхнул рук гостьи с воротника своего пиджака. – Иначе я пошлю за врачом, и он вколет Вам успокоительное!
Негодование и недоумение быстро сменились страхом и жалостью. Он прижал голову девушки к своему плечу, и ткань его элегантного одеяния моментально намокла от слёз. До чего докатился – успокаивал любовницу собственного сына! Какое счастье, что этого не видел никто из его приближённых!
– Никуда он не денется, – полушёпотом продолжил мужчина. – Просто снова закатил скандал и решил прогуляться. К вечеру вернётся.
– Вы не подумайте ничего. Я не такая безнравственная и бедовая. Я просто… полюбила. Очень…
Барышня вдруг застонала и побледнела. Внизу живота отозвалась тянущая боль. Владислава не было рядом, а что до Константина Борисовича, то он вряд ли станет с нею церемониться; передаст в руки законному мужу, и всё, поминай как звали. Девушке было очень страшно; словно её закрутил ураган и раз за разом бросал о скалы.
– «И что мне с ней делать?» – пронеслось в голове у Константина.
Ещё пять минут назад, увидев распалённую гостью на пороге столовой, он готов был прочитать ей нотацию и выгнать к чёртовой матери, а вечером сжить со свету вернувшегося с прогулки сына. Подумать только, что они творили! Это переходило всякие границы! Но сейчас… Она ведь разбитая, замёрзшая, заплаканная. И куда он её выпроводит? На верную смерть?
Дальнейшие события прошли мимо Дарьи. Не выдержав вихря эмоций, она обмякла и потеряла сознание.

***
– А что она бледная такая? Как смерть с косой! Наверное, муженёк какую-нибудь дрянь ей в еду подсыпает.
Дарья пришла в себя пару минут назад, лёжа на диване в просторной гостиной, но пока не решалась открыть глаза. Сначала вокруг неё суетились девки, то поднося примочки, то измеряя температуру, но Константина раздражала эта суета, и он велел им угомониться. Барышня понимала, что самое страшное позади, и ей очень не хотелось уходить. Было так приятно лежать на мягком диване и так страшно выходить на промёрзлую улицу и возвращаться в поместье к Скрябину.
– Да всё с ней в порядке, – подытожил стоящий рядом Тимофей.
Правда крутилась у него на языке с той самой минуты, как Дарья вошла в усадьбу, и Константин Борисович едва не прожёг её взглядом. Нельзя ей тревожиться, чёрт возьми! За несколько дней до этого её тошнило около забора, а во время последней ссоры с его барином она начала задыхаться и жаловаться на боль во всем теле. Сейчас вот в обморок упала…
– Не кричите на неё, бога ради. Волнение большое. Нежелательно…
– Не пойму, что ты имеешь в виду? – едва не вспыхнул Константин. – Разве я на кого-то кричал? Да я самый мирный человек из присутствующих здесь! И почему ей вдруг волнение нежелательно? Она сама себя не бережёт. Средь бела дня из дома убежала!
– Да беременна она! – процедил Тимофей и мысленно попросил прощения у всех на свете.
Но что ему оставалось? Ведь стоит Дарье Григорьевне очнуться, как поток замаскированного давления и наводящих вопросов продолжится. Возмущение старшего Оболенского понятно и оправдано, но, может, он пожалеет девушку хотя бы ради своего будущего внука?
– Я такие вещи сразу замечаю. Всё-таки старший ребенок в семье. А после меня у матушки, царство ей небесное, еще семеро были, – продолжил крестьянин, перехватив ошалевший взгляд аристократа. – Не гневайтесь на барышню. Она и так судьбой обижена.
Веки Дарьи затрепетали, и притворяться стало бесполезно. И почему крепостные заметили это раньше, чем она? И кто дал Тимофею право на такие заявления? Приметил зорким глазом – сиди и молчи. Но нет же, нужно показать, какой он догадливый! А ей теперь что делать?
– Час от часу не легче! – едва не поперхнулся слюной Константин Борисович.
После смерти жены тема беременности и родов стала для него опасной и табуированной. Закутанная в одеяло гостья выглядела столь слабой и беззащитной, что сердце сжималось. Как она рожать будет? Хрупкая, тощая, – обнять и плакать. Мужчина почти не думал об обратной стороне медали; ведь это может быть его внук. Носитель знаменитой фамилии, наследник огромного состояния.
Дарья вдруг приподнялась на локте и обвела собравшихся понурым взором. Ну уж нет, раз её грязное белье выставили на всеобщее обозрение, трясти им и прояснять ситуацию будет именно она. Хватит недомолвок. Константин Борисович вздрогнул. Ему стало стыдно смотреть в это алебастровое лицо.
– Как Вы себя чувствуете? Может, приказать подать чай?
– Тимофей, выйди, пожалуйста, – отрезала дворянка. – Это личный разговор.
Мужик подчинился приказу, надеясь, что барыня его поймёт, и не будет держать зла; ведь он обезопасил её от дальнейших выпадов «свёкра». В гостиной повисло молчание. Девушка видела, что губы Константина склеены невысказанными словами; он злился, волновался и хотел во всём разобраться.
– Вы, наверное, думаете, что это за истеричная дура и откуда она свалилась на голову Вашего сына? – горько хмыкнув, начала Дарья. – Я понимаю Ваши чувства…
– Подождите…
– Пожалуйста, дайте мне договорить.
Константин слушал собеседницу и ощущал, как его злость на сына сменялась неким прозрением.
В мире есть люди, устоять перед которыми – очень сложно. Одетые с иголочки светские тунеядцы с причёской «волосинка к волосинке», меланхоличные юные особы с томиком стихов в руках и цветами в локонах, вечно весёлые, пахнущие сахарными леденцами гастрольные артистки, неприступные, деятельные барышни с прямыми бровями и холодными глазами… «Роковой» человек может войти в твою жизнь абсолютно в любом образе. Но он будет либо чертовски красив, либо до безумия талантлив, либо просто харизматичен настолько, что притянет к себе с первого взгляда.
Таких людей мало. Но именно из-за них рушатся многолетние браки, ломаются судьбы, завязываются петли на шеях и совершаются подвиги. И чтобы не пойти на поводу у их очарования требуется лишь одно, но очень важное и редкое качество – верность; своей семье, своим принципам и интересам, – нерушимая и твёрдая, как скала.
В двадцать пять лет во время поездки в Астрахань Константин познакомился с одной гримёршей. Она не была красавицей – веснушчатая, с неровными зубами, обкусанными ногтями, в драном платьице, – но обладала настолько бешеной энергетикой, что заражала ею всех вокруг и притягивала к себе с первых мгновений, проведённых вместе. Её заливистый хохот, лёгкость в общении и лучезарная улыбка словно кричали, что эта девушка – лучшее, что случится с тобой за всю жизнь. Молодой человек не понял, как это получилось, но в тот же вечер гримёрша лежала у него на коленях, поедала булочки с вареньем и рассказывала забавные истории, а он просто кивал и хихикал, как китайский болванчик.
От измены в тот день его уберегла лишь та самая верность, что была следствием сильной любви. Константин благоговел над своей Татьяной. Но был уверен, что большинство его знакомых, не испытывающих особых чувств к жёнам, не устояли бы перед чарами этой гримёрши.
Сидящая рядом с ним сейчас Дарья относилась именно к такому типу людей. Во-первых, она была обжигающе красива. И это не зависело от косметики, нарядов или украшений. Её хоть в мешок из-под картошки одень – всех очарует. Истинно породистая внешность, которой не было равных. А во-вторых, её эмоциональность и внутренняя энергия навевали мысли об очень страстной натуре.
Что ж, помешательство Владислава понятно; ведь у него, как ни прискорбно, не было нерушимых моральных устоев и девушки, которой следовало хранить верность.
– Я знаю, Вы можете многое, – тем временем продолжила гостья. – Я никогда ни у кого не просила, но не забирайте у меня Влада. Поймите, он – вся моя жизнь.
– Ну что Вы глупости говорите!
Константин разозлился на самого себя. Он всегда был подкованным в беседах человеком. Всегда знал, что и кому ответить, как быстро выйти из неудобного положения, но сейчас не мог выдавить из себя ничего, кроме фраз: «О чём разговор!» и «не придумывайте!»
Вдруг его взгляд зацепился за кольцо на безымянном пальце девушки. Чёрт побери, это же реликвия семьи Оболенских!
– Простите, откуда у Вас это? – спросил дворянин, хотя ответ напрашивался сам собой.
– Влад подарил. Но я могу отдать.
Значит, своей жене этот оболтус таких подарков не делал, а чужой – пожалуйста! От срыва мужчину удерживали лишь правила приличия и известие о беременности барышни; не дай бог, она переволнуется, вновь упадёт в обморок, а он окажется виноват.
– Не нужно. Я не имею права забирать чужие подарки. Просто…
Три года назад Константин Борисович вручил это украшение сыну со словами: «Подари главной женщине в своей жизни». И с тех пор кольцо пылилось в ящике письменного стола. Не так он представлял себе счастливую обладательницу ценного антиквариата! Надеялся, что ею станет законная супруга Владислава. Но уж точно не любовница! Но кое в чём столичный господин был уверен на сто процентов – сын не стал бы дарить это кольцо кому попало.
– Вы кажетесь мне хорошим человеком, и мне не всё равно, что Вы думаете о нашем союзе с Владиславом, – продолжила Дарья. – Я хочу прояснить ситуацию. Несмотря на своё беспорядочное состояние, я слышала, что говорил Тимофей. Он прав, я действительно обижена судьбой. Когда мне было четыре года, у меня умерла мама, а отец почти сразу отправил меня на попечение тётки. Она воспитывала меня в строгости и изоляции от внешнего мира. Постоянно твердила, что от мужчин одни беды, что лучше держаться от них подальше… Я ей верила и росла очень приличной девушкой. Но стоило мне по приказу отца вернуться в Москву и познакомиться с Владиславом… Я не знаю, как это объяснить, – она уткнулась лицом в ладони и перевела дыхание. – Ради всего святого, не разлучайте нас! Это немыслимо, преступно!
Константин понял, что девушка пребывала в состоянии шока, и не было смысла её изводить и что-то вытягивать. Сейчас любая её попытка «прояснить ситуацию» закончится слезами.
На его пути встречалось достаточно изменщиц, и всех их объединяли глупость и избалованность. Отношения с мужем утратили новизну, стали пресными. Жена заскучала, но не смогла развлечь себя чем-то, помимо романтической интриги на стороне. Уходить от супруга – не принято и чревато губительными последствиями, но и к любовнику – тянет.
Но эта юная особа производила прямо противоположное впечатление. Стоило взглянуть в её честные глаза, как становилось понятно – она какая угодно, но не распущенная и не подлая.
– Я без него и дня не вынесу! Я никогда никого так не любила, даже маму родную! Почему все отказываются меня понять?!
– Прекратите! Не хочу хвастаться, но я всегда относился к породе серьёзных людей, которые могут проучить и домочадцев, и приближённых. Достаточно одного моего взгляда, чтобы они поняли, что пора замолчать. Единственный человек, на которого это, увы, не действует – мой сын. Я никогда не мог с ним справиться. Он очень конфликтный и гордый. Один раз я осмелился пойти против его воли, связав его узами брака с приличной, но неподходящей девушкой. До сих пор проклинаю себя за это. Ладно…
Константин замолчал и прошёлся вдоль комнаты. Их семейные дрязги – очень неприятная и долгая история, в которую не следует погружать нестабильную беременную барышню.
– Я знаю, о чём Вы хотите меня спросить, – наконец выдала Дарья. Как в холодную воду войти – сначала страшно, а потом легко и всё позади. – Я беременна, но… Не говорите Владиславу. Я сама признаюсь, когда буду готова. И не смотрите на меня так, пожалуйста! С мужем мы со дня свадьбы спим в разных комнатах, что и является основной причиной наших постоянных скандалов. Так случилось и сегодня. Он хотел взять меня силой, я убежала. Вы вряд ли в это поверите, но, кроме Влада, у меня никогда никого не было, – до чего же неудобно и страшно было говорить на эту тему! – Мы были вместе ещё до моей свадьбы. Просто оба сглупили. Не смогли в нужный момент объясниться.
Ситуация принимала новые обороты и заставляла Константина взглянуть на неё под другим углом.
– Я бы хотел вас поздравить, но в нынешнем положении дел это прозвучит как насмешка. Вы смотрите на мир и свои чувства сквозь розовые очки, но однажды они разобьются. Стёклами вовнутрь. Даже если Вы разведётесь со своим нынешним мужем и узаконите отношения с Владиславом, жить здесь вам будет непросто. Окраина Москвы с её великосветским обществом – как большая деревня. Все обо всём знают, даже до меня слухи дошли.
– Пожалуйста, хватит! – взмолилась собеседница.
И почему в переломные моменты её никто не может поддержать? Неужели трудно сказать пару одобряющих слов?
Но Константин думал лишь о негативных последствиях. Из Дарьи и Владислава не получится хороших родителей. Они будут любить друг друга, но не ребёнка.
– Не каждый может похвастаться внуками в тридцать с лишним лет. Не скрою, я приезжал сюда совсем с другими намерениями. Я хотел серьёзно поговорить с Владиславом. Даже рассматривал вариант забрать его с собой в Петербург и там найти ему достойную невесту. Но сейчас понимаю, что мне ничего не остаётся, кроме как смириться. Пойти против Вас – значит, навсегда потерять единственного сына. И я уже не говорю о том, что Вы носите под сердцем моего внука или внучку. Предлагаю перекусить и дождаться Владислава.
Дарья кивнула и посмотрела в сторону окна. В воздухе кружились снежинки, похожие на белых мотыльков. Они то взмывали вихрем в небо, то обрушивались вниз. А ведь их история с Владом началась в начале осени. Время летело. Они взрослели. И как дальше сложится жизнь?

***
Владислав сидел на краю крутого обрыва и делал наброски открывшегося ему пейзажа на измятом листе бумаги. Вокруг сгущались мягкие зимние сумерки. Домой идти не хотелось. Если отец всё ещё там, очередного скандала им не избежать. Молодой дворянин злился и на себя, и на родителя, и на Григория Александровича, и вообще, на весь мир. Он сравнивал свою судьбу с судьбами некоторых своих знакомых и понимал, что проигрывал им во всём; у них и крепкие браки, и замечательные дети, и не обременённые ничьим протестом чувства, они и на приёмы ходили, и гостей с радостью принимали, и не страдали от душевных терзаний…
– Ты чего здесь сидишь? – вдруг раздался позади звонкий детский голос.
Владислав обернулся, и увидел мальчишку лет пяти; чумазый, в драном полушубке и съехавшей набекрень шапке, он ковырял в носу и смотрел на него янтарными глазёнками.
– Привет. А я вот… Просто сижу, рисую.
Ребёнок хотел подойти ближе, но Оболенский жестом приказал ему остановиться. Он сам никогда не боялся высоты и часто свешивался с моста, сидел на крыше или, как сейчас, на краю обрыва. Но для остальных, тем более детей, это очень опасно.
– Не сиди здесь, – попросил мальчик. – Высоко. Ты можешь упасть.
– Какой ты заботливый, – засмеялся Владислав и отодвинулся от края.
Он любил детей. Вот кто-то в восторге от белокурых девчушек в розовых платьицах, кто-то умиляется толстеньким карапузам в комбинезонах, а он любил всех, без разбора. Все дети – такие наивные, смышлёные, смотрящие на жизнь острыми носиками. Зато взрослых совсем не любил; уж слишком они эгоистичные, расчётливые и озлобленные. Малыши чувствовали это и тянулись к странному юноше в чёрных одеждах; ведь он был красив, вкусно пах миндалем и рисовал забавные картины. Напоминал принца или эльфа.
– Что же ты здесь гуляешь один? – спросил Оболенский, попутно рисуя лицо мальчика на обратной стороне листа.
– Я мамку жду, – ответил тот, разглядывая серебряное кольцо на указательном пальце незнакомца. – А ты почему не дома?
– Отец приехал, а я с ним ни видеться, ни разговаривать не хочу, – протянул аристократ, вырисовывая кустистые брови. – Ты маму береги. Её никто не заменит. Если бы моя мама была рядом, у меня бы в жизни всё сложилось по-другому.
– Я и так берегу! – мальчишка уселся на землю. – Утром помогал ей дрова принести. И не обижаюсь, когда она меня на пруд не пускает.
Владислав погрузился в воспоминания. В детстве все его зимние дни были похожи друг на друга: он сидел в углу кровати, кутался в одеяло, смотрел осоловевшими глазками на догорающие в камине поленья, а когда хотел выйти на улицу и поиграть в снежки, сразу сталкивался с недоумением и лёгким возмущением матери: «Что ты удумал? Там холодно, сиди дома. Давай лучше книжку с тобой почитаем». Засыпал он глубокой ночью, под звуки гремящей посуды в столовой и молитвенный шёпот родительницы; у неё был очень ласковый, мелодичный голос…
– С отцом нельзя ссориться, – вдруг совсем по-взрослому заявил ребёнок. – Все говорят, что он в семье главный.
– Думаешь? – с невесёлой усмешкой уточнил аристократ. Он почти закончил зарисовку. – Наверное, ты прав. Попробую с ним помириться. Кольцо рассматриваешь? Красивое?
– Да, красивое. У моей мамы тоже есть кольцо, но совсем другое.
– Держи, – Оболенский, не раздумывая, снял украшение и протянул своему маленькому собеседнику. – Только береги его. Не потеряй. Оно очень дорогое.
– Зачем? – янтарные глаза изумлённо распахнулись, а детское личико осветила счастливая улыбка. – Спасибо! А как тебя зовут? Я Федька.
– Влад, – сделав пару последних штрихов, Оболенский придирчиво осмотрел свою работу. – Смотри, я тебя нарисовал. Похоже?
– У меня уши не такие большие! – сморщил носик мальчишка, но тут же засмеялся. – Красиво!
Владислав поставил свою подпись в углу листа и отдал рисунок ребёнку.
– Пойду я, Федя.
– А ты здесь ещё будешь? – начал тот, но тут вдалеке послышался сердитый женский окрик. – Ой, меня мама ищет.
– Наверное. Приду, как будет время.
Мальчик помахал своему новому знакомому рукой и побежал на звуки голоса. Художник улыбнулся, посмотрев в тёмно-синее небо, тронутое перьями облаков. На душе у него стало полегче. Он даже захотел зайти в местный театр и поговорить с ребятами из труппы; культурные заведения были, пожалуй, единственными местами, где ему искренне радовались.
Например, в прошлый раз в театре ему вручили гусли и ещё пару инструментов, и он полчаса наигрывал старинные мелодии, под песни и смех собравшихся. А ранее однажды зачитал со сцены знаменитый монолог Гамлета. Творческие личности всегда буквально благоговели над ним. Но в этот раз что-то подсказывало Оболенскому, что он должен поскорее пойти домой.

***
– Но он, конечно, очень талантливый, с этим не поспоришь. Он всё умеет: и стихи пишет, и прозу, и на нескольких музыкальных инструментах играет. А какие он картины в детстве рисовал! Вообще отдельный разговор! Жаль, я сразу не оценил. Всё хотел его к точным наукам приобщить… Ещё и актёр прирожденный. Любые эмоции отыгрывает! Здесь он весь в мать. Татьяна была женщиной из разряда: «Бог нам её на одно мгновение показал, чтобы мы восхитились, и забрал обратно».
Константин Борисович допивал уже четвёртую кружку чая и взахлёб рассказывал о талантах своего сына, опустив все неприятные подробности. Это было куда лучше, чем сидеть на месте и раздумывать над сложившейся ситуацией, пока голова не закружится.
Сидящая напротив Дарья мучилась от озноба, куталась в плед, то и дело бросала обеспокоенный взгляд на часы, но слушала рассказчика с должным уважением. Её интересовало всё, что было связано с Владом и его семьей. Вот только… Где же он сам? Уже одиннадцатый час вечера!
– Я знаю, что виноват перед Владом. Он меня постоянно обвинял в чрезмерной занятости; мол, для меня на первом месте всегда были деньги, потом – друзья, а уже затем – семья и дети. Да, он в чём-то прав, но мои разъезды в последние годы были вынужденной мерой. Мне просто головы было преклонить негде. Единственного человека, которому я был по-настоящему нужен, не стало, а Влад уже тогда каждый день закатывал жуткие скандалы; я думал, мы оба в сумасшедший дом попадём, причём я первый.
Дарья вдруг почувствовала острую жалость к этому занятому, серьёзному, но в то же время мягкому человеку. И почему Влад с ним так обходится? Если бы у неё был такой отец , она бы над ним тряслась. Подумать только, Константин Борисович даже сейчас встал на их сторону! Его сын опозорил фамилию, спутался с замужней девушкой, а он был так спокоен.
– Не расстраивайтесь, – сказала девушка. – На самом деле, Влад очень добрый. Он просто старается придерживаться яркого образа этакого конфликтного проходимца. Если хотите, я с ним поговорю. Может, он хоть меня послушает.
– Нет, это будет лишним. Но спасибо за поддержку. Я не так-то часто слышу добрые слова в свой адрес. Знаете, сначала Вы показались мне нагловатой и истеричной, но сейчас… Вы чем-то напоминаете мне покойную Татьяну. Если у меня с сыном не получилось установить хорошие отношения, может, хотя бы с невесткой получится?
Дарья открыла рот, чтобы ответить, но тут послышался скрип входных дверей, заставивший собеседников переглянуться. Сейчас что-то будет! По коридору раздались торопливые шаги и мелодичное насвистывание гимна.
– Вам есть, о чём поговорить, – вздохнул Константин. – А я выйду.
Не дожидаясь ответа, он покинул столовую и встретился с уставшим, но довольным сыном.
– Ещё раз здравствуй, Влад.
– О, Вы ещё здесь? – молодой человек потянулся, наслаждаясь теплом помещения и вслушиваясь в хруст собственных позвонков. – Здравствуйте, коль не шутите. Со всеми крепостными обсудили мой скверный характер? Или кого-то упустили?
– Сын, зайди в столовую. Тебя там ждёт важная гостья.
Владислав потянул на себя ручку дубовой двери и обмер, увидев силуэт растрёпанной Ведьмочки. Несколько секунд он стоял неподвижно, а затем бросился к ней; упал на колени, зарылся лицом в подол платья. Побелевшие пальцы обхватили тонкие запястья, кровоподтёк на одном из которых барышня прикрыла рукавом. Гостья широко распахнула глаза и погладила белоснежные волосы возлюбленного.
Так продолжалось пару минут, по истечению которых Владислав, кое-как справившись с наплывом эмоций, заглянул прямо в глаза избраннице.
– Дашенька… – начал он, не узнав собственного голоса. – Здравствуй, родная. Ты приехала… – юноша вспомнил их последнюю ссору, и по его сердцу словно полоснули ножом. – Милая моя… Любимая, – он прижал к губам чужие прохладные пальцы. – Прости, что я вёл себя как упрямый осёл. Я написал тебе письмо, но подумал и не стал его отправлять. Это небезопасно, послание могло попасть в руки Скрябину.
– Я не могла там оставаться. Влад, мне без тебя жизни нет.
Лавина чувств заполнила внутренности, горло, мысли, перекрыла дыхание и проступила сквозь кожу. Даже страшно – не остановится ли сердце?
– Отец ничего плохого тебе не наговорил? – Владислав положил голову на девичьи колени.
– Нет. Знаешь, он оказался совсем не таким, как ты рассказывал, а вполне доброжелательным и понимающим. Влад, мне нужно тебе кое-что сообщить.
Дарья до боли закусила губу. И как он отреагирует? Её руки нервно заскользили по мужскому подбородку, острым скулам, и в итоге окольцевали холёную шею. Но даже в таком состоянии она сохраняла остатки здравомыслия. Всем известны дурные примеры, когда женщины до последнего боятся сказать мужчинам о беременности. Сообщают, когда уже пузо на лоб лезет, что влечёт за собой множество последствий. Потом мужчина начинает сомневаться, его ли это ребёнок, ползут сплетни… Зачем подводить себя под монастырь?
– Что такое? – Оболенский вклинился в неё выжидающим взглядом.
– В последнее время я очень плохо себя чувствую. Меня часто тошнит, часто кружится голова, появились странные боли во всём теле. Я списывала всё это на переутомление, но оказалось, что дело в беременности.
Владислав отпрянул от коленей возлюбленной, словно обжегшись. Его брови тотчас приподнялись, на лбу пролегли горизонтальные складки. Затем он подскочил и пересёк столовую быстрыми шагами.
– Влад? – шепнула Дарья. – Ты в порядке?
– Всё хорошо. Дай мне пару минут.
Темноволосая красавица спрятала лицо в ладонях, будто ожидая приговора. Нет, Влад не имел права её оставлять! Он перевернул её жизнь с ног на голову, навечно привязал к себе. У неё в целом мире не было никого, кроме него!
– Дашенька, я… – наконец раздалось набирающее уверенность бормотание, – я очень рад.
– Конечно! У тебя на лице всё написано! – хмыкнула Дарья, убрав ладони. – Прямо светишься!
– Я не хочу лукавить и говорить, что давно мечтал о детях. Да, я всегда любил их, но на расстоянии. Себя в роли отца даже не представлял. Но раз это уже случилось… Всё, что я могу тебе пообещать, – это хотя бы постараться быть хорошим родителем.
Оболенский сдержанно улыбнулся. Что ж, теперь у него, наипаче, не оставалось времени на обдумывания. Нужно было уезжать в ближайшие дни.
– Что нам делать? – выпалила девушка. – Мне очень больно и страшно! Боже, ну почему всё так?! Чем мы это заслужили?!
– Даша! Чёрт возьми, посмотри на меня! – Владислав оказался рядом в тот же миг. – Я клянусь, что всё будет хорошо, слышишь? Из-за меня эта неразбериха началась, и я её закончу. Я тебя никому не дам в обиду. Никому… – ему было невыносимо жарко: ни то от волнения, ни то от доводящих до беспамятства чувств. – Я сегодня же начну решать этот вопрос. А тебе нельзя волноваться. Ещё и отца черти принесли! Всё навалилось! Пойдём, приляжешь.
– Даже если мы уедем отсюда, то не сможем пожениться, – пролепетала Дарья, с трудом поволочив ноги из столовой. – Как же мне вне брака рожать?
– Это не имеет никакого значения! Мы уже неразрывно связаны на всю жизнь; независимо от обряда венчания и прочей ерунды.
В глубине души Дарья понимала, что возлюбленный прав. Их связь вправду неразрывна.

***
Вопреки опасениям Дарьи, известие о её беременности изменило Владислава в лучшую сторону; за пару дней он повзрослел лет на пять. Он следил за её режимами сна и питания, не позволял ей сидеть на подоконнике во избежание сквозняков, даже страницы читаемых ею книг проверял на отсутствие пыли. Но, вместе с тем, сильно закрылся в себе.
Неоднократно Дарья, просыпаясь ночами из-за тошноты, замечала, как глаза возлюбленного влажно блестели во тьме комнаты, но все вопросы Владислав оставлял без ответа, лишь плотнее укрывал её одеялом и целовал в висок. Он понимал, что подобное поведение настораживало Дашу и даже сеяло недоверие между ними, но не хотел волновать и расстраивать её своими опасениями.
Действительно ли его план так совершенен? Какие опасности могут поджидать их в пути? Куда лучше ехать? Была огромная вероятность, что ребёнок родится слабеньким, так что жизнь в деревне, поближе к чистейшему воздуху и родниковой воде, пойдёт ему на пользу. Как регистрировать рождение малыша, будучи официально не женатыми? Что делать с крепостными? Где брать деньги?
Увы, отец был прав – он, Влад, ничего из себя не представляет. Всё держится не на великосветской богеме, что боится замарать свои белые ручки с музыкальными пальчиками, а на рабочих людях; на уставших матерях с добрыми глазами, готовых расшибить лбы ради своих детей, на мужиках, которые валят леса и таскают тяжести, на шустрых дочерях, моющих полы и стирающих господские одежды. Вот он олух царя небесного! Деньги зарабатывать не научился, а всё туда же – семью заводить.
Дарья была окружена теплом и заботой. Единственное, что действовало ей на нервы, – постоянные ссоры Владислава с Константином Борисовичем. Последний наплевал на свою репутацию и заявил, что не вернётся в Петербург, пока не убедится, что молодые люди в порядке.
У этих ссор была одна отличительная черта – они всегда начинались как обычные споры, но через несколько минут перетекали в настоящие скандалы. И Дарья никогда не успевала уловить ту самую грань – с чего всё начиналось?
Вот они спокойно пьют чай, а вот Владислав вспоминает, как отец не давал ему покоя с оплатой какого-то обучения, и дошло до того, что первые заработанные им, Владом, деньги полетели родителю в лицо. В ответ Константин припоминает один из клочков земли, купленный сыном на его деньги, а оскорблённый до глубины души Влад заявляет, что ничего не успел там построить, и лучше бы отец помалкивал, иначе он вытащит на свет божий ещё несколько забытых историй, связанных с финансами. Вот Константин хочет дать наглому отпрыску совет по поводу дальнейшей семейной жизни, а Владислав отвечает, что человек, для которого семья никогда не была смыслом жизни, не имеет права рассуждать на данную тему.
Но самыми страшными были распри, когда Владислав в сотый раз упрекал отца в инициативе своей свадьбы, а Константин принимался сетовать, что он «двух детей похоронил, а из единственного оставшегося ничего достойного не вышло».
– Машенька такой славной девочкой была. Развивалась как остальные детки, никакой врождённой гениальности, но до чего ласковая! Я слезами умывался, когда её на руки брал. Была бы мне опора на старости лет. Нет же, вырастил идиота на свою голову!
В такие моменты крепостные прятались по углам, попутно убирая с видных мест острые предметы. Но это всё же было редкостью. Обычно ссоры заканчивались на хлопках дверью, презрительных усмешках и фразах, которые Дарья уже выучила наизусть: «Когда ты научишься по-человечески разговаривать?!», «я это и слышать не хочу!», «ну что ты завёлся!», «с тобой невозможно по-хорошему!», «до чего же ты конфликтный человек!», «перед кем ты кривляешься? Не паясничай!»
Каждый раз девушка из кожи вон лезла, чтобы прекратить эти сабантуи, но ничего не получалось. Однажды она не сдержалась и спросила у Тимофея, можно ли с этим что-то сделать, но получила в ответ: «Барыня, лучше не вмешивайтесь, они всегда так жили». Она искренне жалела Константина Борисовича, но не могла не смеяться над выражениями возлюбленного, который очень смешно показывал, какой отец дурак; прятала глаза, отворачивалась, но в итоге тряслась от беззвучного смеха.
– Если ты прислушиваешься к невесте, почему бы не прислушаться к отцу?
– Даша – умнейший человек. Я и Вам советую за неё держаться, потому что пока она единственная, кто может отговорить меня кидаться в Вас тарелками.
Во время одного из скандалов Дарья пошла на крайние меры, и после десяти минут криков: «Влад! Не начинай, пожалуйста!» и «да что вы опять устроили!», сделала вид, что ей плохо. Мужчины бросились помогать, но и тут не обошлось без пререканий:
– Да не так! Бери под другую руку! Довёл все-таки, деспот.
– Если бы Вы не вспомнили одну из самых неприятных для меня историй, я бы молчал!
– Ты не умеешь молчать! Не рот, а вечный двигатель! Я тебе слова плохого не сказал…
– Всякое Вы мне говорили, не будем сейчас об этом.
В тот же вечер девушка решила серьёзно поговорить с Владиславом, который всегда достигал умиротворения двумя способами: либо лёжа у неё на коленях, либо утыкаясь лицом в её плоский, но мягкий живот, и вдыхая аромат кожи.
Когда ткань белого чулка намокла от трепетных поцелуев, Дарья отстранилась, стряхнув с себя дрожь возбуждения.
– Влад, я тебя очень прошу, помирись с отцом. Я всё понимаю: обиды, злость, недомолвки… Но он не такой плохой, каким ты его выставляешь. Особенно если сравнивать его с моим отцом. Он встал на нашу сторону, а ты раз за разом смешиваешь его с грязью!
Оболенский уже мысленно подобрал множественные саркастичные ответы, но осёкся, вспомнив об утреннем недомогании возлюбленной. А ведь он даже не всегда понимал, зачем говорил всякую дрянь. Наверное, уже привычка.
– Я не обещаю установить с ним тёплые отношения, – сказал юноша. – Но за сегодняшнее представление извинюсь.
Дарья лишь смежила веки в знак согласия.
Владислав вышел из комнаты, прошёлся по длинному коридору и остановился у дверей одной из спален. Главное, помнить, что он пришёл с благими намерениями. Доброжелательный голос разрешил ему войти. Молодой человек остановился в проходе, разглядывая силуэт отца, который что-то быстро писал, склонившись над письменным столом.
– Влад? – удивился Константин Борисович, отвлекшись от своего занятия. – Чего это ты? Не спится? Сто раз говорил, можешь не стучать, прежде чем входить! Можно подумать, я здесь чем-то дурным занимаюсь.
– Я хотел с Вами поговорить.
– Только одна просьба: хватит на сегодня, а? Ей-богу, у меня уже нет сил с тобой пререкаться.
Как у сына всё просто – поговорить! Каждый их разговор заканчивался одним и тем же, потому что Влад – агрессор. С этим было бесполезно бороться, легче воспринимать как что-то само собой разумеющееся. Но сегодня Константин был просто-напросто истощён морально.
– Ну, сегодняшнюю норму по перебранкам мы выполнили. Пока угомонимся, а завтра, с новыми силами, продолжим. Да, нелегко, но что поделать? Никто не виноват, что в нашей семье все такие боевые.
Константин сдержанно засмеялся. Владислав сел на край кровати, посмотрел на портреты на стенах, а затем переместил взгляд на заполняемые собеседником бумаги.
– Что пишете?
– Не делай вид, что тебе интересно. Всё равно не получится.
– И после этого Вы говорите, что в наших ссорах виновен только я? Эх, папа, глупо отрицать мою дурную наследственность.
Мужчина удивлённо повёл бровью. Надо же, Влад назвал его папой! А раньше было лишь «Вы» и хладнокровное «отец».
– Разбираюсь в положении об учебных округах. Народные училища и гимназии изъяты из ведомства университетов… Что-нибудь понял?
– Ну да, – кивнул Владислав. – Я всегда мало интересовался Вашей жизнью, как и Вы – моей. Впрочем, сейчас не об этом. Я хочу извиниться за сегодняшнюю сцену.
Ещё одной причиной их напряжённых отношений было нежелание или даже неспособность Влада просить прощения. Проблема отцов и детей существовала всегда, но после дрязг члены семьи, как правило, мирились. Но только Владислав никогда не подходил к родителю первым.
– Ничего себе! Я тебя не узнаю! Значит, мир?
– Не совсем. Но за то, что произошло сегодня, извините. Я и впрямь перегнул палку.
Повисла неловкая пауза, которую прервал Константин:
– Знаешь, а я помню, как ты мне в детстве писал письма…
– Конечно, а что мне оставалось, если Вас никогда не было дома?
– Пожалуйста, не надо вот этого твоего цинизма. Терпеть его не могу! А письма были очень добрыми. Я одно почти дословно запомнил: «Отец, сегодня я отправляюсь в поход с приятелями...»
Владислав прервал поток отцовских воспоминаний звонким смехом:
– А я Вам потом не писал, чем мы с ребятами в этом самом походе занимались? Как накурились, потеряли принесённые с собой деньги и сожгли траву на поляне?
– Ох, вечно ты всё переворачиваешь!
– А помните, как я просил Вас нарисовать птичек?
– Я никогда не умел рисовать.
– Вы изображали очень забавные каракули, но при ближайшем рассмотрении, они напоминали птиц, – прежде чем Константин Борисович успел что-то ответить, Владислав схватил исписанный цифрами и непонятными фразами лист, и быстро нарисовал на нём загогулину с крыльями и клювом. – Вот, примерно так.
– Влад, что ты сделал! Как маленький! Но даже сейчас твоя птица выглядит куда лучше моих. Ты весь в маму; она была творческим человеком.
– Да, а ещё добрым и мудрым. Помните, как она завязывала на своём запястье яркую нить и говорила, что это помогает ей избавляться от грустных мыслей? Мол, с этого момента нужно начинать жить по-другому, а если сорвёшься и скажешь что-нибудь плохое, начинать сначала.
– Надо же, что вспомнил!
– Я ещё помню, как в наше поместье приходила соседка, девушка лет шестнадцати, чтобы беседовать с мамой. У неё было какое-то душевное расстройство, из-за которого она наносила себе увечья. Так вот, мама рисовала бабочек на её руках и говорила, что если она снова будет резать кожу, бабочки погибнут.
– Ничего себе! – Константин смотрел на сына так, словно видел его впервые. – Я не думал, что это отложится в твоей памяти. Удивительно!
– Я любил маму и очень тяжело переживал потерю. Жуткая несправедливость и такая мучительная смерть.
– На протяжении всей нашей совместной жизни я был влюблён в неё до беспамятства. Наверное, так же, как ты сейчас влюблён в свою Дарью. И вот, понимаешь, в чём дело… С тех пор я сам изменился, моё окружение поменялось, ты вырос. Признаюсь, у меня за эти годы женщин было, наверное, больше десяти. Не знаю, на скольких меня ещё хватит. И не какие-нибудь пустышки, а интересные, красивые дамы. Многие из них меня очень любили, хотели замуж, детей…
– Но Вы не смогли, да? Душа не лежала?
– Как ты верно сказал! Душа не лежала… Не получалось, и всё тут.
– Ну-ну, – Владислав похлопал отца по плечу в жалкой попытке приободрить.
Он по-прежнему не отступал от своих принципов и считал, что с уходом главной любви не стоит пытаться найти ей замену; ничего из этого не выйдет. И сам будешь страдать, и других людей мучить. Но в этот раз не решился спорить.
– Поэтому-то я и хочу тебя предостеречь. Ты совсем голову потерял, а я – человек, который хоть что-то понимает в жизни! – начал Константин, но, заметив осуждающий взгляд собеседника, перевёл тему: – Надеюсь, что у вас всё сложится куда счастливее… Хотя, если с такой истории начинать…
– Вы опять? Прекратите. Я – не разлучник. Мы с Дарьей – всего лишь жертвы обстоятельств. И я вообще не понимаю, зачем мы об этом говорим! У нас будет ребёнок! Тут уж, независимо от обстоятельств, нужно начинать семейную жизнь.
– Я не называл тебя разлучником. Что ты всё в штыки воспринимаешь? Я очень хочу, чтобы у вас всё получилось, просто… Я тебе никогда не говорил, но когда я в тот роковой день вбежал в комнату, чтобы взять умирающую Таню за руку, доктор произнёс фразу, от которой у меня до сих пор ком в горле стоит: «Вы успели. Она, видимо, только Вас и ждала». Ни у кого в нашем роду не было счастливых историй любви.
Владислав глубоко вздохнул и впервые за много лет обнял отца. От неожиданности Константин даже поперхнулся.
– У меня ведь, кроме Вас, совсем не осталось родственников.
– Ой, балбес, – справившись с оцепенением, мужчина потрепал отпрыска по волосам. – Ничего… Всё переживём. Ты меня тоже прости. Куда ехать-то собираетесь?
– Подальше отсюда, – бросил парень и устремил взгляд на висящую над столом карту.

***
Через неделю Дарья вернулась в поместье Скрябина с одной целью – забрать Ефросинью. Всё-таки, настолько преданные и заботливые люди, как эта женщина, – большая редкость, особенно среди крепостных, каждый второй из которых тайно ненавидит своих господ.
На этот раз барышня не боялась. Нужно быть сумасшедшим, чтобы еще раз полезть к жене, которая едва не прокусила тебе шею.
Однако через час после своего возвращения Дарья почувствовала острое недомогание. Владислав закутал её во множество шалей, но дорога и метель сделали своё дело. Девушка укладывала платья и перчатки в сумку, а в висках и затылке тем временем отзывалась невыносимая боль, словно туда вкручивали винты и били кувалдой. Под кожей будто ползали миллионы насекомых, жаркий пот ручьём стекал по лбу.
Ефросинья, узнав о намерениях госпожи, пришла в ужас, вскоре сменившийся восторгом, поднесла ей чай с вареньем и посоветовала поспать, пока она сама закончит остальные приготовления. Дарья закуталась в одеяло и молилась, чтобы ей стало лучше, но тут в спальню зашёл её нерадивый муж. На его лице блуждала кровожадная улыбка. Девушка помнила, как пару месяцев назад гордо заявляла, что не позволит себя бить и обижать, но, увы, сейчас она была не в силах давать ему отпор. Бедняжка сжала ладонь в кулак и занесла над головой, но рука тут же повисла плетью.
– Дарья Григорьевна, я Вас умоляю, – слащаво-язвительным тоном начал Николай, – угомонитесь. Все и так видели, на что Вы способны. И на помощь звать не нужно. Я пришёл не ругаться.
Он храбрился, но Дарья услышала дрожь в его голосе. Вот чёртовы мужчины! Привыкли к безропотным овцам, которых можно подстроить под себя и взять силой в любой момент, а, столкнувшись с девушками, умеющими за себя постоять, сразу прячут головы в песок!
– Оставьте меня в покое. Неужели Вы не видите, что я больна?
Скрябин ухмыльнулся, смерив жену оценивающим взглядом. По его лицу вновь заходили желваки, глаза стали метать молнии. Мужчина готовился задать вопрос, который, как он надеялся, сломает эту дурочку окончательно и бесповоротно.
– Скажите, Вы очень любите господина Оболенского?
Дарья вздрогнула и прикрыла руками живот; если начнёт бить – лишь бы не сюда. Скрябин округлил глаза; он ожидал увидеть во взгляде неверной жены страх, недоумение или хотя бы смущение, но девушка не подала виду.
– Что же Вы, даже отрицать ничего не станете?
– Не стану. Удивительно, что Вы не узнали об этом раньше.
– Вы понимаете, что я могу одним махом сломать ваши жизни? – самоуверенно спросил мужчина.
– Не доросли Вы ещё до таких заявлений, – трескуче-сухо отозвалась Дарья. – А по поводу первого вопроса – я не могу без него жить.
– Конечно! Скорее всего, Вы просто хотите быть поближе к знатному роду и достойной кормушке. Ну да ладно, сейчас не об этом. Какой путь Вы выберете: война или дружба?
Дворянка закрыла глаза, и в темноте тотчас замелькали красные пятна. Неприкрытое давление со стороны собеседника сводило её с ума. Она бы с наслаждением поспала или полежала в горячей ванне, дабы унять озноб, но не было возможности.
– Эх, Дарья Григорьевна! Всё храбрились, отстаивали свои интересы, а что в итоге? Стоило мне задать конкретный вопрос, как Ваши гордость и уверенность сразу куда-то подевались. А между тем, я могу как испортить Вашу жизнь, так и значительно облегчить её.
– Чего Вы хотите? – вымученно вопросила жена.
– Первый вариант: я напишу кому нужно, и уже через недельку-другую Вашего любовника, так нагло втирающегося ко мне в доверие, не будет в городе; а, возможно, и в живых. Не только он может похвастаться влиятельными родственничками.
– А, может, я сделаю что нужно, и Вас уже сегодня не будет в живых? На угрозы, знаете ли, все способны. Вот только Вы – ничтожество; последняя спица в колеснице, отставной козы барабанщик. Я, что греха таить, тоже недалеко от Вас ушла. Но я могу пойти в любое богоугодное заведение, и мне сразу напишут справку о множественных расстройствах психики…
– Дослушайте. Есть второй вариант, исход которого гораздо благоприятнее. Вы, наверное, знаете, что доказанная измена одного из супругов является веской причиной для расторжения брака. Мы придадим огласке Вашу неверность, и я дам Вам развод.
– Договаривайте! – нетерпеливо выпалила Дарья. – Что Вы потребуете взамен этого благородного жеста?
– Вас. С любовником Вы развлекаетесь, а законному мужу отказываете. Непорядок.
Девушка едва не задохнулась от возмущения, быстро перешедшего в нездоровую иронию.
– Серьёзно? Вы слышите себя? Это абсурд! У Вас дюжина любовниц, зачем Вам я? За тем, чтобы потешить своё самолюбие и сломить мою волю?
– Каждая из моих женщин оставляла о себе только приятные воспоминания, – нараспев произнёс Скрябин, приближаясь к оппонентке. – Я не могу отпустить Вас просто так, мне хочется напоследок получить подарок. Можете посчитать это капризом или чем-то ещё, но, по-моему, это самое выгодное предложение в Вашей жизни.
Впервые за время диалога Дарья захотела расплакаться.
– А Вам не кажется, что запугивания и принуждения к близости – это слишком дёшево и недостойно поведения дворянина?
– О, не Вам читать мне морали! Я свои условия озвучил. Других вариантов нет и не будет. У Вас есть три дня на раздумывания.
Николай ушёл, а Дарья от досады ударила кулаком об стену.
– Не бывать этому! – сказала она сама себе. – Никогда!

***
Владислав не спал целые сутки. Уже знакомое чувство чрезмерной тревоги ни на минуту не давало ему покоя. Примерно то же самое он испытывал в тот злополучный день, когда Дарья объявила о своей свадьбе.
Ещё утром, когда он прощался с возлюбленной, всё было хорошо. Но под вечер накрыло. Как будто зря он отпустил девушку… Как будто обязательно должно было случиться что-то плохое… Даже не плохое, а жуткое! Чувство оказалось настолько сильным, что юноша едва сдержался, чтобы ни поехать к Дарье прямо сейчас, когда день двигался к завершению.
Несколько раз он спускался в столовую, наливал бокал вина, а затем злился на самого себя и выплёскивал алкоголь. Нет, напиваться нельзя. Нужно дождаться утра и посетить поместье Скрябина под любым предлогом. (Можно, например, сказать, что он прогуливался неподалёку, и решил проведать хороших знакомых).
До двух часов ночи Владислав ходил из угла в угол, пробовал что-нибудь написать, но не смог выдавить из себя ни строчки. Нет, заниматься чем-то серьёзным в таком состоянии – нереально. Можно было ещё поговорить с Тимофеем, но аристократу не хотелось никого видеть.
Сидя за столом и разглядывая линии на своей ладони, Оболенский раздумывал о том, что он сможет предложить своей горячо любимой Ведьмочке, кроме денег и верности. Он всегда был хорошим любовником, но отвратительным спутником жизни.
– Влад, что с тобой?
Юноша вздрогнул и увидел перед собой обеспокоенное лицо отца.
– Ох, папа, если бы Вы только знали, что я сейчас чувствую! Я больше жизни люблю Дашу! Её нет – я словно покойник, ничего не вижу, не слышу, не хочу. Когда ручки эти тоненькие вижу, они словно сердце моё обхватывают…
– Тебе нужно поспать, – высказал дельную идею Константин Борисович. – Любовь – это, безусловно, важно, но так себя изводить нельзя.
– Мне эта любовь смертной казни хуже! – голос сына креп и набирал силу. – Я пару раз даже жалел, что начал это всё. А что теперь делать? Мне без Дарьи и глаза утром открывать незачем.
– Да бог с тобой, Влад! – воскликнул растроганный родитель. – Дарья ведь тоже тебя любит. Зачем так убиваться? Знаешь, утро вечера мудренее…
– Я прямо сейчас пойду к ней! – заявил Владислав и вскочил со стула. – Сегодня уедем!
– Куда тебя несёт, малахольный! Нельзя! Много лишних глаз, и Дарье волнение большое. Поедете, как и собирались, через три дня…
– И слышать ничего не хочу!
– Да хотя бы до утра потерпи!
– Не могу! Не хочу! Мы будем жить счастливо, а не прозябать!
Не дожидаясь новых предостережений, Владислав выбежал из столовой. Константин пошёл за ним, но остановить не успел; входные двери захлопнулись прямо у его носа.

***
Дарья проснулась в холодном поту. Глаза чесались от высохших слёз, грудь тяжело вздымалась. Она давно перестала бояться снов и видений, связанных с убийствами и кровью. Но на этот раз её колотило то ли от температуры, то ли от увиденного кошмара, в котором она душила Скрябина. Чего скрывать, она бы с превеликим удовольствием отправила мужа на тот свет, но для убийства человека требовалась недюжинная смелость, которой у неё не было.

– В церкви-то давно была? Совсем опустилась, – вдруг раздался из ниоткуда голос тёти.

Не была. С первого дня жизни в Москве там не появлялась. Понимая, что с минуту на минуты с ней случится припадок, Дарья докрасна отхлестала себя по щекам. Дверь беззвучно приоткрылась, и в комнату вошла Ефросинья; в руках она держала графин с травяным отваром.
– Разбудила, барыня? Простите.
– Ты ни при чём, – отмахнулась девушка, в душе обрадовавшись её появлению. – Посиди здесь.
– Вы бы поели чего-нибудь. Хотя бы кашки...
– Не хочу.
– Во время болезни всегда есть не хочется, но немножко надо. К тому же, Вы сейчас не только о себе должны думать, но и о будущем ребёночке.
– Ты угомонишься, или нет? Я и так места себе не нахожу, а тут ещё постоянные напоминания о беременности!
– А господин Оболенский, наверное, обрадовался, – после недолгой паузы произнесла женщина. Госпожа никогда не гневалась на нее всерьёз и подолгу.
– Ну, по крайней мере, сделал вид. Понятно, что он переживает. Я слышала, как его отец говорил, что из нас не получится хороших родителей, потому что мы способны любить только друг друга. Возможно, он прав.
– Не наговаривайте на себя, – в голосе Ефросиньи слышалась тихая мудрость. – Вот ребёночек родится, и сразу всё станет понятно. Вы только представьте, каким красивым он будет!
Дарья улыбнулась. С этим заявлением было сложно поспорить. Ведь и Владислав, и она сама выглядели как произведения искусства. Оставалось только догадываться, сколько сердец разобьёт их повзрослевший сын или дочка.
– Барыня, я сказать хотела… Вам письмо от отца пришло. Около пяти дней назад.
Ефросинья до последнего не хотела отдавать послание своей доброй подруге, ибо чувствовала, что в нём не было ничего доброго, но не имела на это права.
– Что же ты днём-то не сказала? Давай, прочту.
Дрожащая рука протянула Дарье измятый конверт. Дворянка начала торопливо читать.

«Здравствуй, Даша. Я никогда не писал тебе писем, да и вообще, как ты знаешь, не люблю во что-либо вмешиваться…»

Аристократка с трудом подавила истеричный смех. В последнее время ей казалось, что над ней издевались абсолютно все, начиная от крепостных и заканчивая отцом. Очень иронично было слышать это: «Я ни во что не вмешиваюсь» от человека, насильно выдавшего её замуж.

«Но то, что сейчас творится в твоей жизни, переходит всякие границы. Я не буду напрямую писать об этом, потому что не до конца доверяю бумаге. Ты и так понимаешь, о чём я. Слухи дошли до меня месяц назад. Ты серьёзно подрываешь репутацию нашей семьи, и я скажу лишь одно – если ты не возьмёшься за ум и не прекратишь вести себя, как беспутная лярва, я буду вынужден принять меры…»

– За что они все так меня топчут? – всхлипнула бедняжка, бросив на крестьянку жалостливый взор. – У меня один мужчина за всю жизнь был, и то по любви большой, а я у всех в потаскухах хожу!
– Барыня, ради бога… Вам нельзя нервничать.

«Я не буду заявлять, что смогу поставить на место твоего полюбовника, – нужно быть дураком, чтобы наживать проблемы со столь знатным родом. Я поступлю иначе. Родительские проклятья страшны, ничего, кроме горя, не увидишь…»

– У него что, ранний маразм? То берётся рассуждать о любви, в которую никогда не верил, то угрожает проклятиями. Хотя…
Дарья не могла отрицать, что боялась всего связанного с мистикой. Суеверия, порчи, привороты… Наверное, эта мнительность передалась ей от матери.

«Распутство и предательство – самые страшные грехи. Потом пожалеешь, да поздно будет. Локти станешь кусать за свои ошибки. Будь благоразумнее, покажи, что ты достойная дама. Иначе свершится проклятие…»

Не в силах читать дальше, дворянка скомкала письмо и бросила в угол. Кажется, она с самого рождения была проклята и обречена. Маму любила, но та ушла очень рано. К тёте привязалась, но и от неё пришлось уехать. Владислава полюбила до одури, так из-за этой любви от неё все шарахались, как от чумной.
– Господи, что же вам никак покоя не дадут! – словно прочитав мысли соратницы, посетовала Ефросинья. – Правильно сделали, что не дочитали. Только волноваться лишний раз…
Вдруг в дверь постучали, и после короткого «войдите», в проёме показалась голова черноглазого конюха.
– Барыня, Вас хотят видеть, – сообщил парень. – Я сказал, что Вы сегодня не принимаете, но посетитель настаивает, мол, срочное что-то. Он представился Вашим братом.
– У меня нет брата, – удивилась Дарья, но тут уловила многозначительный взгляд Ефросиньи. – Пойдём со мной, – кивнула она ей и вылетела в коридор.
Владислав стоял около забора и дышал на свои озябшие руки. Ему было и радостно, и волнительно, и страшно, и противно от самого себя. Он уже давно всё решил, но даже сейчас его не оставляло чувство, что он совершал что-то противозаконное; будто не свою любимую девушку забирал, а чужую вещь, к которой нельзя прикасаться.
– Влад! Ты здесь! А почему так рано? Мы ведь договаривались… – руки избранницы окольцевали его шею, быстрый поцелуй опалил щёку. Юноша прижал её к себе и понял, что у неё озноб.
– Что же ты не оделась? Погоди, я дам тебе свой плащ. Боже мой, насквозь простужена…
Дарья ощущала себя последней хулиганкой, поэтому прятала лицо под тканью чужого плаща, надеясь, что никто не заметит её стыдливого взора.
– Уедем прямо сейчас. Ефросинья, ты с нами? – Оболенский посмотрел на крестьянку, выбежавшую следом за Дарьей.
Та вмиг растеряла храбрость. Ещё несколько часов назад она убеждала госпожу, как будет здорово, если они с Владиславом Константиновичем начнут новую жизнь, и только сейчас, стоя на перекрёстке двух дорог, поняла, какое это неслыханное преступление.
– Ефросинья, я повторю, мы с Дашей уедем сегодня же; и ты либо останешься здесь, либо будешь жить с моим отцом вплоть до нашего возвращения.
Сначала Владислав хотел забрать с собой пару крепостных, но затем решил, что в долгой дороге они будут обузой. Он взял на себя ответственность за Дашеньку, и на этом с него хватит. Половину крестьян заберёт к себе отец, а другая половина перейдёт к новым господам.
Тимофей, узнав об этом, готов был рвать на себе волосы, девки рыдали, Архип трясся, понимая, что другого столь доброго барина у него не будет. Но, увы, это было вынужденной мерой.
– Я с вами, – наконец сказала крестьянка.
– Вот и правильно. На старости лет увидишь Петербург и красивую жизнь.
На небосвод выкатилась полная луна. Вдалеке залаяли собаки. Настала пора круто повернуть жизнь.

***
– У меня от мамы совсем ничего нет. Даже её портреты остались в родовой усадьбе…
Дарья прижималась к возлюбленному, пытаясь так вознаградить себя за все перенесённые страдания, но душу облеплял липкий страх, не уступающий место счастью. Она раз за разом думала о том, что они совершили, и к каким последствиям это могло привести. От этих мыслей у неё сжималось горло, а голова начинала болеть ещё сильнее.
– О таких, как Николай, говорят: «тихая сапа». Он и запугивать меня пробовал, и угрожать… У меня душа болит. Чёрт бы со мной, но тебе, моему любимому, угрожает опасность.
– Что ты там бормочешь? – спросил Оболенский, попытавшись вслушаться в неразборчивый шёпот. – Всё хорошо. Хочешь взять книги из библиотеки? Или что-нибудь ещё отсюда?
– Вот куда ты её сейчас собрался везти? – в гостиную быстрым шагом вошёл Константин Борисович. – Подумай головой! Ей отлежаться нужно. Кашель глубокий, температура; если потащишь пять дней в кибитке по просёлочной дороге, потом вообще не поднимешь. Взрослый мужчина, а очевидного не понимаешь. Девушка твоего ребёнка носит, а ты её не бережёшь!
– Идите к дьяволу, отец! – бесцеремонно ответил Владислав. – Я её не берегу? Да я землю зубами ради неё грызть готов!
– Вот так и будешь себя всю жизнь кулаком в грудь бить…
Понимая, что между мужчинами назревает очередной конфликт, Дарья заявила, что ей стало хуже, и что она хочет пить.
– Ладно, не будем об этом, – внял тихой мольбе невесты Владислав. – Отец, я Вас очень прошу, присматривайте за моими крепостными. Архипа работой не нагружайте. Болеет парнишка всё время: то простуда, то лихорадка, то ещё какая-нибудь дрянь.
– Я что, наседка, за ним носиться? У меня и так обязанностей по горло! Набрал в дом калек, а потом всё на мою голову. Непутёвый ты, Влад. За доброту, знаешь ли, денег не платят.
– Что же у Вас всё в деньги упирается? Хотите, чтобы Вас похоронили не в гробу, а в чемодане из дорогого заграничного материала?
– Остряк, – одобрил родитель. – Ладно уж, прослежу. Но, прошу тебя, сынок, пиши мне хотя бы изредка. У меня душа не на месте. Вот куда вас несёт…
Дарья усмехнулась, но тут же почувствовала, как глаза наполняются слезами. В подобные моменты девушка понимала, насколько она слабый и трусливый человек. Она боялась за Влада, боялась отцовских проклятий, боялась, что их найдут, и свершится кара, боялась, что Скрябин заявит на неё свои права, а она и слова против не скажет…

– Я только с тобой останусь. Только тебя люблю… Только тебя, – прозвучал отдалённый голос в голове.

***
На следующий день Владислав сидел в купе первого класса и смотрел на спящую на своих коленях, закутанную во множество шарфов и одеял, юную барыню.
Он понял, что воспринимал её не как смертную женщину, невесту, или мать своего будущего ребёнка; она была для него сродни драгоценности, которую нужно непременно уберечь и спрятать от посторонних глаз. И, казалось, он только сейчас в полной мере осознал, насколько она маленькая и беззащитная: худенькая, очень невысокого роста, растрёпанная…
– Помнишь, как я попросила тебя остаться у меня? Ну, после того вечера, – вдруг спросила Дарья, приподняв голову.
– Конечно, помню. Я всё помню.
– Я потом спрашивала у себя, зачем я это сделала… Знаешь, словно боялась самой себе признаться, что уже тогда полюбила тебя.
– Милая моя… Волшебная… Родная, – холёные руки заскользили по девичьему лицу, вырезая благородный профиль лёгкими касаниями. – Всё будет хорошо, я тебе обещаю.
Она страшно нервничала. Даже пальцы похолодели. А он старался не нарушать редкого покоя. Только вперёд, сквозь ненастные дни.
Мягкий снег ровным слоем покрывал землю. Наступали сумерки.