Призраки их земель

Тепло

Это так нелепо – поскользнуться на краю обрыва, не удержать равновесия несмотря на приятную здешнюю гравитацию и падать – не так быстро, как это происходило бы на Земле. Зияющая гигантская дыра сменяется темнеющими ледяными стенами, указывающими путь падающему астронавту в самое сердце планеты. Круглое окно вверху уменьшается, не моргая, холодно покидает Манна и в последний раз показывает облака, аммиачным льдом заявляя о своем безразличии к тому, что происходит с этим жалким человечишкой.

А, может, это и есть его конец, та самая точка невозврата, горизонт событий, не выпускающий из своего чрева уже никого? Может, все и шло к этому обрыву посреди снежных скал далекой-далекой планеты? Хью не может знать ответа на эти вопросы, возникшие из ниоткуда, но чувствует, как пальцы невольно разжимаются, отпуская воздух, прекращая бессмысленные попытки вцепиться в его прозрачную ткань.

Манн с самого первого дня здесь понимает, что придется ему туго. Ледяные серые глыбы, тычущиеся своими вершинами куда-то в такое же серое небо и истекающие аммиаком, красноречивее любых самых метких слов говорят, что с ним покончено. Эта планета непригодна для жизни, и земным силам нет нужды спасать его, тратить на какого-то человечишку, пусть и считающегося одним из гениальнейших ученых, огромное количество и без того дефицитных ресурсов. Скалы ведают, что не рады пришельцу и сделают все, чтобы изничтожить его, размазать по льду своей серостью, отравить хлором, так и норовящим проникнуть в легкие и высосать из них жизнь. Вот только планета не учла, что доктор Манн слишком верен своему делу, чтобы вот так вот просто сдаться. Да и не вернуться ему теперь на Землю: ни пропитания, ни топлива не хватит на обратный путь. Ему дали билет в один конец. Поэтому ледяному шару, летающему вокруг Гаргантюа, остается только одно: терпеть на своих просторах присутствие этого двуногого существа и молча наблюдать за его поисками.

В голове играет мелодия. Смутно знакомая, она веселыми нотами мягко касается памяти, выдавливая слезы и улыбку одновременно. Похоже, эта мелодия и будет его последним воспоминанием перед смертью: не дети, чьи образы приходят к умирающим родителям, не возлюбленные, не даже зеленая лужайка перед домом Хью, оставшаяся на Земле. Да что там – он за эти бесконечные холодные годы совсем забыл, что это за цвет такой. Все земное эта планета успела вытравить из его души. Все, кроме этих нот из такого беззаботного солнечного детства, пусть и дико голодного.

Манн, выдохнув, смыкает веки, тут же чувствуя, как упал во что-то вязкое. Это не похоже на воду – эта субстанция при встрече для начала знатно бы шлепнула астронавта по спине и заду. Это что-то другое: более тягучее, мягкое, темное. Хью открывает глаза, заинтригованный, но не видит ничего, кроме вязкой тьмы, влажными щупальцами облепившей его скафандр. То маленько оконце света исчезло навсегда где-то в уже невидимой глазу вышине. Да и как-то уже не важен этот свет, как и все остальное: самоубийственная миссия, годы бесплодных поисков, согревающее безвольное тело астронавта тепло, сочащееся из этой неизвестной субстанции.

Тепло.

Здесь слишком тепло для ледяной планеты.

Сейчас эта мысль почти не трогает угасающее сознание Хью: он готов уйти туда, откуда нет возврата. Но все-таки приятно, что умрет он не в холоде.

 - Я ухожу смиренно, - размыкаются давно изъеденные кровоточащими  трещинами губы. - В сумрак вечной тьмы...

Этого бы профессор Бренд, заменивший в свое время Манну отца, точно не оценил. Что-то легонько щиплет за душу и тут же отпускает, давая пришельцу из планеты Земля утонуть в этом загадочном теплом море. Хью дышит остатками воздуха на стекло своего шлема и закрывает глаза, имевшие когда-то теплый ореховый оттенок.

И все-таки он не разуверился в том, что эта планета прекрасна. Она очень похожа на некоторых женщин: внешне холодная, даже враждебная к чужаку, посмевшему вцепиться в ее ледяной бок и тем самым нарушить то личное пространство, что планета берегла долгие миллионы лет. Но она уже много лет не одна - за такое время планета должна была привыкнуть к этому наглому пришельцу, постепенно открыться ему. Чего он только не делал для этого: в первые же такие необычно длинные дни ее ледяные просторы, отравленные адской смесью из хлора и аммиака, бороздил зондами, рисовал карту местности, сканировал, брал пробы здешнего воздуха и льда, пытался найти твердь или хотя бы крупицы органики.   Манн до последнего надеялся, что и с его планетой будет то же самое. Но она, зараза такая, открывается ему только сейчас.

 Пожалуй, это самая непокорная женщина, которую Манн так и не сумел укротить. Или все-таки смог, коснувшись только сейчас ее души?

Хью успевает вспомнить, как спустя чуть менее полутора лет все-таки нашел в себе силы осознать, что все его попытки бесполезны. Странная апатия, до этого момента лишь робко выглядывающая из-за угла и не смеющая и близко подойти к Манну, теперь почувствовала слабину, вцепилась в его нутро, своими серыми щупальцами обхватила мозг и ядом - капля за каплей - постепенно полностью впрыснулась в сердце, разогналась артериями по всему телу. Вся планета, каждая ее молекула, каждый атом еще с самого начала предупреждали, что людям здесь нет места. Это не их дом.

Его планета – не ТА САМАЯ. Осознание этого приходит слишком резко, чтоб просто принять его. Да и плевать: все равно он собрался умирать, какой от этих мыслей сейчас толк?

Выдохнув в последний раз, Манн медлит еще с пару секунд, решаясь, и стягивает шлем. Черная вода вливается внутрь, приятно согревая шею, затыкает рот и нос, залепляет глаза. И страх куда-то улетучивается, словно отдает себя человек не смерти, мрачной и ужасающей, но чему-то гораздо более светлому. И приятному.

Откуда-то глухим раскатом грома слышится странный равномерный звук, отдаленно напоминающий тихий скрип открывающейся двери. И свет. Сначала он едва виднеется в темноте, серой кляксой растекаясь вокруг, потом становится еще белее, еще ослепительнее. Несколько секунд - и глаза покрываются соленым бельмом, полуслепые от невероятного света, ворвавшегося в зрачки.