Призванные

Риона

Ступени узкой спиральной лестницы закручиваются, я взбегаю по ним, стараясь выполнить поручение как можно скорее. Второй Истинослов, должно быть, уже заждался меня и труды, что велел отыскать в архивах крепости Фиорисав. Я так спешу, что слишком поздно замечаю мужчину на пути. Ка́ртиус Ти́рте. Я тут же останавливаюсь и пытаюсь отдышаться. Он, по обыкновению, ухмыляется и отталкивается от стены, чтобы подойти ближе. Его форма из серо-коричневой дублёной кожи с вертикальными чёрными тканевыми вставками тут же разглаживается, садясь точно по мускулистой фигуре. Короткие волосы цвета мокрой гальки в Зирюшке, лентой оплетающей крепость, не скрывают глубокого шрама от уха до макушки, а ореховые озорные глаза смотрят на меня с неизменным интересом.

Я инстинктивно оглядываюсь. Ширина прохода не достигает и метра. Через редкие бойницы в башню проникает не только свет, но и зимний морозный ветер. Может, Картиус и слабо ощущает холод, но лично я стараюсь здесь не задерживаться.

— Позвольте пройти, причастный Тирте, — учтиво прошу я, избегая поднимать на него глаза.

Вместо того, чтобы посторониться, он делает шаг ко мне. Его нижняя часть тела оказывается в поле моего зрения. Он дотрагивается до древнего писания на вершине стопки книг в моих руках, поворачивает его к себе и читает:

— “Чудеса, творимые Всематери дланью, или зафиксированные случаи проявления силы жизни”. Попахивает… еретичеством.

— Это не для меня, — отрезаю я, поворачивая книгу обратно.

— Он совсем загнал тебя, Риона, — вздыхает Картиус.

— Пред его мудростью, причастный Тирте. Второй Истонослов лишь желает показать мне дорогу к очищению духа.

Дурак Картиус старше меня по сану на звено, и поэтому, скрипя зубами, я вынуждена соблюдать все формальности.

— Он просто хочет трахнуть тебя, — фыркает Картиус.

Я пронзаю его осуждающим взглядом.

— Причастный Тирте! — произношу я с угрожающим нажимом.

Только он достаточно глуп, безрассуден и невежественен, чтобы говорить подобное об Истинослове.

— Но ему нельзя, — продолжает Картиус, пожимая плечами. — И он старый. Вряд ли он вообще сможет на тебя залезть, не окочурившись.

— Позвольте пройти.

Мне до дрожи в голосе неприятно слышать несправедливые гадости о человеке, что растил меня с младенчества и всю жизнь оберегал и воспитывал как родную дочь.

Но тут вдруг чувствую загривком, будто за мной наблюдают, и осторожно перевожу взгляд за плечо. Причастные и все призванные обучены двигаться бесшумно. Их рефлексы, усиленные эффектами многочисленных ядов, что вливают в них с самого детства, аналогичны оным у диких хищников. Соседствовать с такими людьми не самое большое удовольствие.

Суть человеческая грешна и склонна к пороку. Дух закаляется плетью, а стыдом ограняется. Всё это — цитаты Учения и уроки Родотца, что я не вправе оспаривать, но, бывает, на утреннюю порку выстраивается очередь, и наблюдать за слезающей со спин плотью, не выблевав полжелудка, просто невозможно (наверное, потому всё и проходит до завтрака, а не после). Оказаться на месте провинившегося можно почти за всё: от капли грязи на обуви до короткого опоздания на тренировку. Не удивительно, что все призванные являют собой сгусток злобы и ненависти.

Я стараюсь обходить их стороной, но всё же многие любят поиздеваться над моими волосами, которые мне как женщине разрешено не стричь. Или над тем, что два дня в луну я не появляюсь на тренировках, потом отрабатывая всё с лихвой. Они много над чем смеются, что касается меня, ведь все вокруг них — мужчины, кроме меня.

Вздрагиваю, когда спины касается посторонняя рука, и, отпрянув, врезаюсь в грудь Картиусу.

— Гнев его праведный, — слетает с языка ругательство, и Картиус в насмешливом осуждении качает головой, помогая мне восстановить равновесие.

— Ди́стом, аккуратнее, — огрызается Картиус на мужчину позади меня.

За стенами взвывает метель, и я съёживаюсь от очередного порыва ветра. Зимой в крепости остаётся мало людей: главноапостольные муштруют новых мальчишек, многие старшие призванные и большинство причастных покидают Фиорисав, чтобы охранять покой людей на землях королевства. Крепость и северная граница защищают себя сами — толстым слоем снега и обледенелыми скалистыми подступами. И как так вышло, что в этой полупустой обители сынов Родотца мне встретилась данная парочка?

Поворачиваю голову, намереваясь поприветствовать причастного Дистома Бисе́. Не то чтобы мне так этого хотелось, но того требует устав.

— Да одарит он храбростью.

— Не убоявшемуся смерти да истина откроется, — равнодушно отвечает Дистом.

Его каштановые волосы слегка отросли за время, пока он отсутствовал на южном рубеже. Ходят слухи, там дисциплина менее строга. Видимо, главноапостольные ещё не успели сделать Дистому выговор. Он небрежно проводит по прядям рукой, убирая от глаз. “Длинный волос поражению подобен,” — проносится в голове нравоучение главноапостольного Си́мере. Глаза Дистома — цвета майской сочной травы и хорошее, но печальное, напоминание о тёплых деньках среди простирающейся во все концы белой пустыни.

— Рада, что вы вернулись, причастный Бисе. Надеюсь, жара и удобства южной столицы не слишком размягчили ваши мышцы, — произношу я, заворачивая колкость в заботу.

— Я буду счастлив доказать вам обратное, — он делает паузу, чтобы выделить последнее: — си́тес Ольха́.

И я тут же жалею, что решила с ним препираться. Он не упустил возможности в очередной раз указать на моё безродное происхождение. Вместо отеческого имени я ношу название деревца, коих много там, где меня нашли. Таков обычай.

— Мы проводим тебя, Риона, — говорит Картиус. — В этих коридорах зимой может быть опасно. Мало ли какая дрянь заползёт с улицы погреться.

— Благодарю вас, причастный Тирте, но я вынуждена отказаться. Думаю, любую “дрянь” я способна побороть сама.

Я обхожу его, намереваясь продолжить свой путь, но он вдруг ловит меня за руку. Я рефлекторно поворачиваюсь, хватая чужое запястье и уводя его в сторону, повторяя отработанную на тренировках связку, но, опомнившись, тут же отпускаю Картиуса. Он смеётся, но снова поднимается на ступеньку выше, наперерез мне.