Про потерявшуюся варежку, горячий чай и новогоднее чудо

Про потерявшуюся варежку, горячий чай и новогоднее чудо

***

Календарь потерял последний листок. Где-то горели ёлки, а во дворе всё было по-старому, не празднично: машины на газонах, серость и хмарь. И даже снежные бабы скуксились и опустили руки-ветки. Снежок падал липкий. От него хотелось отплеваться. Но хоть какой на Новый год. Хоть такой…

Варежки намокли, но дворничиха продолжала упорно мести вокруг урны. Старой, железной, ржавой… В такую урну даже фантики от конфет из новогодних подарков не желали попадать. Все валялись рядом или вообще под самой дверью.

Рабочий день давно закончился. Воздух посинел, зажглись фонари. Жильцы спешили с работы. Кто-то даже здоровался:

— С Новым годом, тётя Маша! С Новым годом!

Да, старшее поколение знало её в лицо и по имени, и она помнила всех ещё трусившими в валенках с галошами. Где те времена… Эх… Нынешняя детвора про валенки не слышала, как и про то, что со старшими здороваться надо. Нет, некоторые под её строгим взглядом вспоминали все волшебные слова… Да, что там…

Дворничиха со стажем. Можно сказать, гордость двора! Только те времена лишь она одна и помнила, да ещё дворник дядя Вася. Тётя и дядя давно бабой с дедом стали, да что там говорить. По возрасту только, а по статусу не сложилось. Одни они на белом свете, детей не нажили, своё бы дожить… Да метлу не потерять. Держали их из жалости. Пенсия — крохи, как тут проживёшь… Понаехали конкуренты. Чтобы мести, говорить по-русски не требуется. Ох…

— Гляди, мам, Баба Яга! Настоящая!

Тётя Маша без совка стояла. С одной метлой. Сгорбилась от моросли. Платок шерстяной по самые глаза натянула. Зыркнула из-под него. Девочка пальцем тычет, а мать её дальше по утрамбованной дорожке тянет. И санки следом так и прыгают. На каблуках мать, при марафете, без шапки, капюшон съехал… Фифа, а извинилась, промямлив что-то неразборчивое, и сразу в конец дома ускакала кузнечиком.

Вздохнула тётя Маша тяжело. За бабу не так обидно, хоть и думы нерадостные нагоняет. А вот Баба Яга… Ну, какая ж она Яга! Вон, целый день на морозце с метлой, и хоть бы чихнула! Здоровье, позавидуешь. Хотя, что греха таить, вечером поясницу прихватывало, и платок с головы на спину перекочёвывал. А так, добрая тётя Маша была. Детей любила, в печь не сажала. Да только любовь нынче дорого показывать. Где тут конфет купить, чтобы детвору угостить, на рафинад бы к чаю хватило мелочи. Да и не позволяют теперь родители от всяких незнакомых бабок сладости брать. А за улыбку беззубую и глаза подслеповатые дети нынче не любят. Только и остаётся, что любовью братьев меньших жить. Развесила тётя Маша по всем деревьям кормушки из молочных пакетов и пшена подсыпает каждый день.

Вот и сейчас убрала рабочие инструменты под замок, пакетик из кармана достала и пошла свой зимний лес обходить. Каждую кормушечку проверила:

— Гули-гули, гуль-гуль-гуль. Я насыплю, ты поклюй.

Уже домой собралась. Глядь, а на снегу варежка лежит. Серая. Подняла, к глазам поднесла. Не покупная, вязаная. И размера внушительного, не детская. Решила на ветку повесить да передумала. Кто на деревья нынче смотрит! Все только под ноги глядят или в телефоны уткнувшись ходят. Отряхнула, в карман сунула и решила объявление написать. Дома старую тетрадку нашла, куда расходы за месяц записывала. Четыре листа выдрала, пополам сложила, оторвала — восемь записок написала. Кто потерял варежку, обращайтесь в квартиру 27. И развесила на дверях парадных. Хотя и тяжко спускаться-подниматься было с седьмого этажа без лифта. Даже к Новому году подарка жильцам не сделали, не починили…

Положила тётя Маша варежку на стол ближе к батарее, а сама чайник поставила, отогреться с улицы. Поздно уже. Скоро году конец, а у неё ничего не готово для гостя. Картошка в мундире с утра сварена и свёкла. Сейчас дядя Вася придёт с докторской колбаской и селёдкой, а у неё ни нарублено, ни начищено. За полночь сидеть не будут. Курантов дождутся, и проводит гостя. Благо идти недалеко, в соседний дом через двор.

Только чай заварила, а уже звонят.

— Иду, Вася, иду…

Бросила на стол мокрое полотенце и зашаркала стёртыми подошвами в коридор. В глазок не глянула, так дверь распахнула. Стоит девушка неопределённого возраста. Может, и юноша даже. Под шапкой-ушанкой глаз не видать. Шарф по самый нос закручен, будто с настоящего мороза явилась. Пальтишко такое странное, из сиреневого драпа, будто из бабушкиного сундука вытащено, и валенки на ногах, с калошами.

— Вам чего? – насупилась тётя Маша и тихонечко так цепочку обратно дверь – дзинь.

— Здравствуйте, – голос девичий. – Я по вашему объявлению за варежкой.

— За варежкой?

Тётя Маша глаза прищурила. Ещё и полчаса не прошло, как объявление повесила. Явно не с добром явилась к старухе. Не с добром. Может, кто и прячется на лестнице. В щёлку не видать. Никогда тётя Маша не боялась, а тут испугалась. Брать-то у неё нечего. Одно единственное кольцо и то в ломбард давно сдала, когда в девяностых совсем туго было. Но по телевизору каких только страстей не покажут. Зачем только объявление написала! Ну не замёрзнет никто без варежки. Не те времена и не та погода! Только дверь девица закрыть не даёт. Ногу подставила. Что тут делать?

***

С лестничной площадки тянуло холодом, но от настырной девицы легко не избавишься.

— Я по объявлению за варежкой, – повторила она неестественно звонко, будто в первый раз её не услышали.

Со слухом у тёти Маши порядок. И голова пока ещё светлая. Понимала она в ту минуту, что за дверь надо крепко держаться. И входная дверь не хлопнет, словно все уже у накрытых столов собрались. А рано ещё, рано. Салатики ещё строгают, поди, и в магазин особо забывчивые бегают. А их подъезд будто вымер. Ни души.