Про ремонт потолка и вечернее платье

Про ремонт потолка и вечернее платье

– Одиночество – сволочь, одиночество – скука… лучше б я согрешила, – едва сдерживая слёзы, то ли пела, то ли выла Люська Савельева, – одиночество – мука… одиночество – сука. Дался мне этот грёбаный потолок! Век себе не прощу. Идиотка, право слово. Хорошего мужчину обидела.
Она вышла на балкон, закурила. У соседей громко играла композиция Mea culpa в исполнении Enigma, любимая композиция этой удивительной группы, что можно перевести как моя вина или я виноват.
Люська фанатела от этой музыки, но сейчас она звучала вдвойне некстати, тем более что в фоновом режиме вульгарно, вызывающе громко скрипела кровать в квартире соседей и непристойно громко орала сама Катька, явно не потому, что порезала палец.
– Паразитка, не могла балкон прикрыть. Весь дом слышит, как ты оргазмами маешься. Тьфу, зараза!
Непростительная глупость и чувство вины вызывали не только раздражение. Люську терзала кровоточащая болезненная рана. Она устала, утомилась быть одна, но и то, что между ней и Ромкой происходило, не было избавлением от пугающей пустоты. Невозможно жить без поддержки, без опоры, без привязанности, участия и нежности, но ещё хуже несвобода.
Наверно так. Ромка опять ушёл, злобно хлопнув дверью, в сердцах заявив, что между ними всё кончено. Всё-всё-всё, это как!
– Чего добилась-то, – зло выкрикнул он, – вокруг полно аппетитных баб, готовых ноги целовать за минуту полноценного секса, а ты, ты просто дурында бесчувственная! Пусть теперь потолок тебя удовлетворяет! Ты, Люська, настоящее чудовище. Теперь понятно как мужики импотентами становятся. Не-на ви-жу тебя! Да-да, я нисколечко не шучу.
Она действительно допустила легкомысленный, фатальный промах, спросив у любовника в кульминационный момент, когда тот дышал, как загнанная на ипподроме лошадь и потешно закатывал глаза, собираясь финишировать в изнурительной интимной скачке, когда же, наконец, он покрасит потолок в спальне как обещал. Смотреть, мол, тошно.
Ладно бы только это. Случайную оплошность можно было попытаться исправить. Ромка, конечно, и сам виноват. Говорила ему, – давай романтические игры перенесём на вечер. Потанцуем, не спеша настроимся на любовь, согреемся предварительно в горячей ванне с ароматом вожделения и безумной страсти, а потом, потом будем долго-долго с наслаждением скакать как дикие лошади в прерии. Она ведь этот восхитительный процесс тоже обожает, но не на скаку.
Ну, не было у неё аппетита на секс при свете дня, без симфонической прелюдии, без сладких поцелуев и нежных предварительных ласк. Без нежности, теплоты, восхищения, без заслуженного терпеливым томлением интимного трепета.
Бесцеремонное вторжение без подготовки и чувственного вокала, даже если находится смычок в руках виртуоза, не может заставить скрипку стонать и плакать от радости. Прибежал – трах-бах, сунул-вынул. Это не секс – насилие.
Симфония любви – пир для двоих, но солистам в дуэте необходимо сконцентрироваться, сыграться, войти в резонанс, направить энергию взаимного влечения на созидание, на творчество. Тем более что в гости собрались идти к Вальке Чеботарёвой на день рождения. Нужно настроиться на праздник.
Люся новое платье недавно купила в бутике. Всю заначку на эксклюзивный наряд потратила, а выгулять его абсолютно некуда. Недели две уже мечтала произвести фурор, появившись в обществе подруг в элегантном воздушном великолепии оттенка ультрамарин, идеально подходящим под цвет её удивительных глаз, представляла их восторженную реакцию.
Куда там. Он хочет и всё. Это что – приговор, а помилование не предусмотрено общественным договором? Разве женщина не имеет права голоса?
– Вечером, – сказал Ромка, – так вечером, – я не против сладкого десерта на ночь, но хочу тебя здесь и сейчас. Не-мед-лен-но. После ужина у твоей Вальки гарантирую вкуснейшую развлекательную программу в постели, показательные выступления с множественными оргазмами и заключительный радостный аккорд.
– Ромик, я не готова открыть для тебя сейф с драгоценностями прямо сейчас. У меня причёска. После секса нужно принять душ. Представляешь, я буду похожа на мокрую курицу, на ощипанного цыплёнка. Если хочешь, исследуй желанные глубины сзади, стоя.
– Ну, уж, нет! Эту хрень кобелям можешь предложить!
Даже слушать не стал. Как зверь накинулся, разве что не рычал. Вырвал с корнем пуговицы на халате, ворвался с разбега. Это что – насилие или секс? Нефтяного фонтана в скважине не оказалось.
Ромка хотел Люсю всегда и везде, особенно когда мог наблюдать упругое тело в наряде библейской Евы и владеть им безраздельно. Женщина не знала, радоваться подобной реакции любимого на свои выдающиеся прелести или расстраиваться. Годы ограничивали шансы выбиться в дамки, сокращали возможность выбирать и копаться в женихах, взвешивать и примерять кандидатуры избранников до бесконечности, как в строптивой молодости.
Одиночество – проблема века. Приходится считаться с обстоятельствами непреодолимой силы. Кто знает, что это, не станет задавать лишних вопросов.
Нечто подобное тому, что произошло только что, уже случалось в их отношениях.
Тогда Ромка больше часа энергично, с энтузиазмом прыгал на ней, а Люська никак не могла не только возбудиться, даже почувствовать его вялую эрекцию, словно внутри находился виртуальный, а не настоящий символ мужской силы, будто своим шприцем любимый анестезию вколол.
Люськина чувствительная психика так сложно устроена, что сначала её необходимо завести прикосновениями и поцелуями, чтобы она поплыла, и лишь когда сама созреет для близости можно вторгаться в сокровенные пределы. Вот тогда остановить желание близости уже невозможно.
Ромке тогда никак не удавалось приблизить финиш. Люська лёжала с закрытыми глазами, со стиснутыми зубами и ждала, когда любимому надоест терзать её нежное тело. Она мысленно считала баранов, планировала последовательность неотложных и важных дел по дому, короче, развлекалась, как могла, чтобы не заснуть. Ей было неинтересно, скучно лежать распятой как препарированный цыплёнок на анатомическом столе.
Вопрос, – Ромка, ты ещё долго как школяр недоучка будешь проверять на мне правило буравчика, – прозвучал неожиданно, для Люси в том числе.
Откуда всплыло это самое правило, она не знала сама, но этим ласковым унижением не закончилось испытание нежного мужского эго, – я тебя совсем не чувствую, – вырвалось у неё, – может тебя там нет?
– Идиотка, – взорвался любимый, резко выходя из неё, стремглав убегая в зону комфортной недоступности.
Ретировался, застенчиво закрывая мгновенно повисшие артефакты сразу двумя руками, чтобы не дать возможности сомневаться в интимной исключительности.
С чего бы такая стыдливость, если только что уверенно бороздил деликатные просторы вожделения? Неделю или около того его не было. Люся соскучилась.
Она изнывала от желания близости, готова была, за возможность быть вместе, пожертвовать толикой свободы: малюсенькой такой постельной частью приятного во всех отношениях интимного бытия.
Хочет чувствовать себя всемогущим – бог с ним: пусть хоть круглые сутки загоняет своего суслика в её тёплую норку. Понятно, что подобные мысли резвились и шалили в воспалённом одиночеством мозгу, пока будущее отношений оставалось нестабильным, туманным.
Ромка остыл, одумался. Устроил неожиданное, но желанное рандеву, наподобие фестиваля джазовой музыки: заранее подготовил пианино, саксофон, ударные инструменты и конечно скрипку. Воссоединение было волшебным сценическим действом из любви и эротики. Конечно, потом он дулся. Конечно, ворчал. Но, Люська чувствовала – это самая настоящая любовь!
Если вдуматься – она для него прекрасная партия: великолепная двухкомнатная квартира, престижная работа, способность к социальной коммуникации, обширные общественные связи.
Но к роли рабыни Люська не приспособлена, не готова. Разве это повод считать её безнадёжным активом, обречённым на отчуждение? Она хочет и может любить, но в рамках интимных приличий.
Ромка почти две недели едва не носил Люську на руках. Секс был поистине волшебным, а общение изысканным и волнующим. Они даже договорились в следующую субботу подать заявление на регистрацию брака. Увы, идиллия длилась недолго. Люьска снова наговорила в самый ответственный момент изысканных глупостей.
Демарш и объявление санкций потенциальным женихом повторились в более категоричной форме. Ромка демонстративно, скривив физиономию, бросил на тумбочку в коридоре ключи от Люсиной квартиры, заявил, – всё, ухожу! Не вздумай звонить. Ты растоптала моё мужское достоинство. Будем считать, что не сошлись характерами и вообще – тебе нельзя жить с м ужчиной.
– Как ты можешь так говорить? Я люблю тебя!
– Настолько, что потолок волнует тебя сильнее близости.
– Мы же в гости собирались. Неужели ты меня бросишь в такую ответственную минуту? А моё вечернее платье…
– Пригласи соседа. Возможно, он вдохновит тебя сильнее. Семейные отношения не для тебя.
– Прости! Я не умею играть роль страстной любовницы по принуждению.
– А я не умею и не хочу уговаривать. Женщина обязана подчиняться, когда мужчина хочет её любить.
– Любовь, это особенная, праздничная трапеза, но и её нельзя начинать с десерта, Рома. Сладкое отбивает аппетит, портит характер. Я буду ждать, когда повзрослеешь. Или одумаешься. Ты мне нужен и дорог.
– Заметил! Не надейся, не вернусь. Достала! Всегда найдутся желающие угостить меня мороженным и взбитым сливочным кремом. С тобой можно запросто стать импотентом. Такое сказать в самый ответственный момент.
– Я стала ненужной, ничьей?
– Где-то так. Любовь заслужить надо.
– Но ведь и ты, ты тоже можешь оказаться никому не нужным.
– Я мужчина, – гордо ответил Ромка, – поэтому всегда играю главные роли. Вас, баб, пруд пруди, особенно, таких как ты разведёнок с прицепом.
– А я устала играть, тем более, если правила устанавливают без моего согласия.
Люся наглухо закрыла балкон, уткнулась лицом в подушку. Наверно правильно говорят, что от судьбы не уйдёшь: если ушёл – значит, не судьба…