Прочерк

Часть 2. 06.04.2019

Спал без сновидений.

Утром встал достаточно бодро. Долго думал, стоит ли принимать лекарства, потом решил все-таки выпить. Пока я не выясню у брата, что я принимаю, что со мной происходит и почему он считает меня опасным для общества, не стоит рисковать.

Старался не думать о Маше, не думать о том, что я сказал вчера Диме. Надо, конечно, признать, что он давил на меня. Но произнеслось это само, возможно, Дима знал, что хотел услышать, но сам-то я не знал, не верил, не подозревал до последнего.

Как это странно, когда мы были вместе, нам ведь было хорошо… Не могу вспомнить… Словно какая-то завеса над всем моим прошлым, а помню я только новую Машу – из письма и из снов. Глупо все как-то получается, очень глупо.

Чтобы произвести на брата хорошее впечатление, я убрался в квартире, приготовил обед и размышлял о том, что, наверное, стоит помыть окна, когда он пришел. Он открыл дверь своим ключом и, войдя, вероятно, увидел подозрительную сцену: я стою одной ногой на подоконнике, второй на стуле, створка окна приоткрыта, и я внимательно ее рассматриваю. Я даже не успел опомниться, как был сброшен на пол, брат сидел на мне и хлестал по лицу с криками:

- Даже не думай, не смей, слышишь меня, не смей.

Я не мог ничего сказать, потому что он все время ударял меня и снять его с себя тоже не мог: он уселся прямо на моей груди, зажав ногами руки. Я попытался сесть и тем самым освободиться, но он всегда был крупнее меня, и мне не удалось это сделать.

Так мы возились минут пять, потом он меня отпустил, подошел к окну и громко его захлопнул.  Он был суров и угрюм. Между бровями залегла складка, в глаза он мне не смотрел.

Мне стало смешно, я хохотал как безумный, прерывал себя, чтобы объяснить, что случилось, но не мог, и снова начинал смеяться. Брови у Димы встали домиком, глаза округлились, похоже, это было лишнее подтверждение моего сумасшествия.

Он сказал сурово:

- Не вижу ничего смешного. Приди я на пять минут позже, - он сглотнул, - даже говорить не хочу. О чем ты только думал?

Мне снова стало смешно, но я сдержался и постарался произнести максимально спокойным голосом:

- Я думал о том, что окна грязные и пора их мыть после зимы, - смешинка вырвалась наружу, и я снова стал хохотать, - Дима, ты чокнутый, ты реально чокнутый…

Дима стоял возле окна и хлопал своими круглыми глазенками, вид у него был презабавнейший: он явно прокручивал в голове только что произошедшую сцену, оценивая ее с новой точки зрения. Закончив, он робко улыбнулся и взглянул мне в глаза – я улыбался и протягивал ему руки:

- Ну, мир, дружба, жевачка?

- Прости меня, Саша, - почти прошептал он, - я очень испугался.

- Да это ты меня прости, довел я тебя своими выкрутасами, - я наигранно хохотнул, хотя веселье мое уже улетело, я смотрел на брата и понимал, насколько он переживает за меня, мое здоровье и мою жизнь, если действительно решил, что я собираюсь прыгать из окна. И опять мне вспомнилось, что он утащил все ножи. Правда вчера вернул их обратно, но, кто знает, возможно, сегодня я снова их лишусь. Мне захотелось разрядить накалившуюся обстановку. – Собрать для тебя ножи?

Дима явно не понял шутки и смотрел на меня удивленно и растерянно.

-  Ладно, - сказал я, - проехали. Ты обещал мне серьезный разговор.

Я взял его за руку, подвел к дивану и усадил, сам же сел рядом.

- Ну, что начнем, пожалуй?

Дима кивнул. Мы помолчали. Я ждал, что он начнет говорить, он, видимо, ждал того же. Наконец, я сказал:

- Дима, моя просьба остается прежней: что со мной происходит.

Дима молчал.

- Дима!!!

- Да, сейчас, я собираюсь с духом, - он облокотился на колени и рассматривал паркет, очень внимательно, будто хотел запомнить все узоры дерева, все царапины и трещины, - Саша, у тебя шизофрения.

Видимо, ему казалось, что от этого слова над нами разверзнутся небеса и молния ударит прямо в моей гостиной. Но я всего лишь спросил:

- И что? Насколько я помню, интеллект не страдает, нужно просто пить таблеточки и жить полной жизнью.

Дима грустно посмотрел на меня и усмехнулся:

- Блажен, кто верует… Саша, в твоем случае таблеточками не отделаешься. Ты опасен. – он снова помолчал, я не перебивал, а ждал, когда он продолжит. После паузы он заговорил быстро, но четко и связно, и то, что он мне рассказывал, очень отличалось от той информации, которую он мне дал сразу после больницы.

- Когда я приехал за тобой на набережную, то не поверил своим глазам, ты был ужасен: одежда грязная, рваная, ты сидел, откинувшись на парапет, разговаривал, махал руками, плакал. Ты был настолько явно безумен, что мне стало страшно. Я подошел к тебе, позвал по имени, попытался заговорить, но ты не реагировал, возможно, даже не слышал меня. Ты кричал, спорил, называл Машу, Кая, Степу. Я попытался усадить тебя в машину, но ничего не вышло, мне даже не удалось поднять тебя - ты начал отбиваться и разорвал мне рубашку, вокруг начала собираться толпа. Люди наперебой советовали вызвать скорую или милицию. Но я еще надеялся скрыть твою болезнь, я позвонил Петрову. Помнишь Петрова? – я отрицательно помотал головой, -  Я проходил у него практику в клинике неврозов на 15 линии, он до сих пор там работает. В общем, я кратко описал ему ситуацию,  и  он прислал на набережную психиатрическую бригаду, благо там недалеко.