Происходили чудеса

Происходили чудеса

Шумный топот ног раздался на каменной мостовой, выложенной разноцветным — крас­ным, коричневым, серым — булыжником. Золотистые клубы пыли взвились в воздух под дет­скими ногами, обутыми в желтые сандалии.

– Цирк! Цирк приехал! Цирк!

Звонкий девчачий голос разлетелся по улицам, а его эхо заглянуло даже в самые дальние переулки, повторяя, словно заклинание:

Цирк, цирк, цирк…

Цирк, цирк, цирк…

Распахнулись ставни окон. Дети, прислушиваясь к голосу, замерли в ожидании чуда: то ли показалось, то ли действительно кто-то бежит по улице и выкрикивает радостную новость. Они все обратились в слух и внимание, ловя каждый шорох, каждый звук, доносившийся с мостовой.

– Цирк приехал! Ци-и-и-ирк!… – радостно выдохнула десятилетняя Альба и споткнулась о выступающий булыжник, проехала носом по дороге, успев-таки в последний момент выставить маленькие ладошки перед собой.

Двери каждого дома, где жил хоть один ребенок, открылись, и дети помчались к лугу за городом, где каждый год, в середине весны, когда цветы на яблонях только начинают распус­каться, и улицы тонут в белых и розовых лепестках, ставили циркачи свой желтый расписной шатер. Помчались туда, где им открывалась манящая сказка, раскрывающая свои объятья перед каждым, кто войдет во владения повелительницы цирка, загадочной Ястремы, которую никто и никогда не видел своими глазами…

Альба сидела на мостовой, плача от боли и улыбаясь детям, которые торопились вновь увидеть знакомые чудеса.

Каждый год — сколько Альба себя помнила — в город приезжал бродячий цирк, яркий и красочный, искрящийся под лучами солнца. Пока Альбе не исполнилось пять, с ней ходила в цирк ее старшая сестра. Размытые воспоминания, похожие на обрывки снов, иногда всплыва­ли в снах девочки, заставляя ее сладко вздохнуть, открыть глаза и понять, что цирка… нет, что до весны еще много месяцев осени и зимы. Теперь же семнадцатилетняя Аделина насме­халась, едва ее младшая сестренка прибегала домой со сверкающими глазами и улыбкой до ушей, чтобы выудить из своей копилки несколько монет. Не верила Альба, что скоро она по­забудет этот праздник и будет, как Аделина, сидеть за пяльцами и вышивать гладью еще один холст. Она отчаянно не хотела взрослеть, боялась потерять свое кратковременное счастье и такое же приятное его ожидание.

Каждый год в цирке были одни и те же артисты, но они привозили новые фокусы и пред­ставления, и были они настолько красивыми, что дети, как завороженные, не могли отвести от них глаз, а домой шли молча, и даже там не говорили ни слова, вспоминая, что на этот раз им привез двуликий клоун. Впечатление от увиденного поглощало их целиком, что не нравилось взрослым — они утверждали, что циркачи эти — шарлатаны, а старожилы и вовсе твердили, что эти же самые люди приезжали и пятьдесят, и шестьдесят лет назад… Но разве удержишь сорванца дома, когда у него единственная, очень важная цель, и, хоть посади его под домашний арест, он все равно удерет на луг, где зацвел шиповник?

– Добро пожаловать в цирк! Заходите в цирк! Билеты недорогие! Заходите в цирк! – из года в год кричал клоун, прозванный Двуликим, расположившись у шатра, а дети, подбегав­шие к нему, кидали в черную шляпу фокусника мелочь. Не стоило ожидать, что какой-то смельчак решится пройти, не заплатив за билет — Двуликого не только любили, но и боя­лись. Кто знал, что скрывается под седым париком?…

Он не начинал представление, пока не прибегал к нему последний малыш. Если же кого-то родители не отпускали, то клоун сам шел за ним, чтобы в каждый дом пришел праздник. Чув­ствовал он, сколько детей должно прийти на этот раз. И вот последняя девочка с темными во­лосами подбежала к лугу, торопясь увидеть долгожданный шатер.

Детей не было; все они уже зашли внутрь. Альбу охватил страх: вдруг Двуликий украдет ее, раз никто не видит? Но девочка очень хотела посмотреть представление и пересилила на­чинающуюся панику. Твердым шагом на негнущихся ногах — будто маршируя – она подо­шла к клоуну и кинула в шляпу несколько монет.

Двуликий улыбнулся накрашенными губами и махнул затянутой в белую перчатку рукой.

– Там ждут только тебя, дитя.

Глаза Альбы — синие-синие — расширились, и ребенок, отшатнувшись, заскочил в темно­ту цирковой арены. Клоун неспешно зашел за ней, затворив вход, и полог шатра закрылся, скрыв свое нутро от внешнего мира.

Мягкий свет зажегся, осветив нежно-желтый бархат, и из-за кулис выехала лошадь с розо­ватой шкурой и такой же розоватой гривой, величественная, словно единорог, а рядом с ней шла поразительной красоты девушка в платье, полупрозрачные полы которого развевались за ней. Легко, словно бабочка, она вспорхнула на лошадь и встала на ее спине, расправив плечи и раскинув руки, прекрасная, как нимфа. Дивная лошадь понеслась по арене, быстрая и стре­мительная…

Ахнули дети, когда девушка вдруг сделала тройное сальто и приземлилась точно на спину своему скакуну, потом еще раз, и еще, и, наконец, улыбнулась залу белоснежной улыбкой. Никогда до этого дети не видели подобного, и наездница, будто уловив их мысли, повторила прыжок еще раз, а потом, проскользнув под животом коня, на полной скорости вспрыгнула обратно в седло. Словно птица, она выписывала невероятные трюки, но всегда оставалась це­лой и невредимой, а под конец вдруг взвилась в воздух, и платье ее засверкало разноцветны­ми искрами и резко погрузилось во тьму. Не видели больше маленькие зрители красавицу, она будто растворилась в воздухе, исчезла без следа, словно видение.

Следом за ней зловещей тенью на желтый бархат вышел фокусник по прозвищу Шляпа, пропыленный и прокуренный человек со смуглой кожей. Черный цилиндр на его голове, из которой выскакивали то кролики, то куры, была окантована зелёной атласной лентой, а ко­стюм его из тёмно-фиолетовой ткани периодически зажигался яркими красками. Взгляд фо­кусника, обычно недружелюбный и колючий, лишь на сцене зажигался непонятным огнем, когда из-под его пальцев вылетали яркие разноцветные ленты, кольца собирались в одну цепь, а женщина оказывалась распиленной пополам.