Проклятые птицы

Проклятые птицы

— Не вставай, — сказал я, войдя в комнату с пленным гибридом.

Дверь я оставил открытой.

У меня было хорошее настроение, немного лирическое, с легкой ноткой сентябрьского блюза. Бесконечные допросы утомляли, и я время от времени позволял себе творческие отступления от заведенного порядка. Пока трудно было сказать со всей уверенностью, удачной ли получилась моя новая импровизация на этот раз, но я все-таки склонился к мысли, что нет, и досадливо ухмыльнулся, недовольный собой. Чтобы гибрид ненароком не заметил моей усмешки, я повернулся к нему спиной и сделал пару неспешных шагов к окну.

Ответом на мою неудачную шутку была тишина (если не брать в расчет жужжание вечно голодных мух, в изобилии снующих по пыточным комнатам). А чего еще я ожидал услышать? Что он рассмеется над шуткой своим сиплым смехом? Станет плакать, умолять о пощаде? Скорее всего, ничего из перечисленного он делать не будет, хотя, может быть — последнее: я все же надеялся услышать просьбу о легкой смерти.

Мозг гибридов этой модели работал медленно, почти как у людей. Стоило дать ему толику времени, чтобы он сообразил, что к чему, и как себя вести. К тому же, пленный был подготовлен к допросу, что отнюдь не способствовало остроте его мышления. Опыт нашептывал мне на ухо, что делать, словно невидимый суфлер, поэтому я играл свою роль раскрепощенно и расслабленно. В отличие от пленного, у меня на кону стояли не страдания и жизнь, а всего лишь пять минут потраченного времени.

На осмысление ситуации гибридам требовалось с полминуты, и я, едва не зевая от скуки, посмотрел в окно, где сквозь засиженное мухами стекло желтели кроны деревьев. Они тщетно пытались удержать на своих ветвях стаю местных антарктических сорок, то и дело срываемых колким осенним ветром. Птицы нелепо лохматились, случайно оказавшись к ветру спинами, и быстро разворачивались обратно, упорно стараясь встречать его порывы своими массивными клювами, и от этого были похожи на маленькие юркие флюгеры, обреченные сражаться со стихией до скончания веков. Особенно смешными казались инфантильные птенцы-подростки — коричневатые и неестественно стройные, с по-детски нелепыми повадками. Они вели себя глупо, но взрослые не клевали их, потому что не боялись — зачем нападать на того, кого не боишься? Я вовсе не причислял себя к многочисленной когорте birdwatchers, но наблюдение за нескончаемой суетой пернатых братьев мне удовольствие все же доставляло. Если разобраться, ум, смекалка и коллективизм этих прекрасных созданий людьми недооценен, а вели они себя точь-в-точь как маленькие крылатые человечки.

Интересно, что на местное наречие термин «birdwatcher» точно не переводился. Самые близкие его переводы звучали или тяжеловесно, или семантически неточно: «наблюдатель птиц», «натуралист по птицам», «орнитолог-любитель» и тому подобное. Эти жалкие попытки передать смысл простого понятия «birdwatcher» все равно звучали как-то неправильно, фальшиво. Все-таки странно — люди живут друг с другом бок о бок тысячи лет, но до сих пор так и не смогли найти общий язык, а теперь и этот пленный гибрид говорит на смешном местном наречии — на языке своих хозяев. Эх, куда катится мир…

В открытую дверь доносились душераздирающие крики — это мои коллеги-соратники работали с другими пленными. На каждого из нас в день приходилось по несколько десятков допрашиваемых, и это был конвейер, не терпящий задержек.

Полминуты прошло. Я неохотно отвел взгляд от окна и посмотрел на пленного гибрида: еще недавно это был пышущий здоровьем высокий голубоглазый блондин, а теперь он лежал в ванной с насыщенным раствором соли — прекрасным средством заглушить сигнал ненайденных жучков прослушки или маячков-передатчиков, случись им оказаться спрятанными где-нибудь в теле гибрида — мутной от его собственных экскрементов, но ему это было простительно, так как руки и ноги, пристегнутые к поручням ржавыми, но крепкими цепями, жестко ограничивали его движения. В таком положении он находился неделю, а это достаточно долгий срок для того, чтобы живородящие антарктические мухи с блестящими бордовыми пузиками успели отложить личинки в его спекшиеся волосы, а личинки превратились в откормленных опарышей и теперь вовсю резвились на его макушке, поглощая те части тела гибрида, которые были для них съедобны — плоть, так похожую по вкусу на человеческую. В данном случае, это была кожа верхней части головы.

— Тебя зовут Толян, — сказал я полувопросительно, стараясь не смотреть выше линии его бровей. — Какое дурацкое имя. Кто тебе его дал?

Было интересно услышать его ответ, понять, в какой он кондиции. За ту неделю, что он здесь купался, я был первым, кто к нему зашел.

Гибрид промолчал. Его голова едва заметно ритмично покачивалась вперед-назад, почти неуловимо, едва-едва. Люди с помощью ритмичных движений могут унять свою боль: известно, что повторяющаяся мышечная активность стимулирует выработку гормонов радости. Это был не человек, а робот с квантовым мозгом, но он, похоже, делал то же самое.

Гибриды-андроиды — антропоморфные роботы со встроенными биологическими органоидами-паразитами, закрепленными на полимерном — чувствовали боль, даже могли потерять сознание от болевого шока. Впрочем, наслаждаться они тоже умели, но для этого гибрида последние дни были не самыми подходящими для плотских утех — ему крупно не повезло, он попал в плен. К нам.

С боевого гибрида нельзя скачать информацию, просто подключив к нему кабель или вставив накопитель в какой-нибудь из слотов на его теле, так как квантовые шифраторы в их мозгах шифровали данные с помощью уникальных ключей-алгоритмов, на подбор которых имеющимися у нас вычислительными возможностями ушли бы десятки лет, и это при самом благоприятном раскладе.

Возможности по извлечению информации с помощью пыток тоже не были бесконечными: дознаватели причиняли боль, разрушая биологическую плоть, количество которой, как и способность к регенерации, было ограничено. Этот процесс шел медленно, пытку растягивали как можно дольше, на недели, но рано или поздно наступал момент, когда гибриды лишались всех своих органоидов и переставали чувствовать чтобы то ни было. Те, которые были покрепче, оставались в своем уме, хотя и с посттравматическим синдромом, а слабаки «съезжали с катушек» точно также, как это порой случается с людьми, перенесшими серьезные болезни мозга или травмы.