Прощай, Гуня-кандальник

Прощай, Гуня-кандальник

 Глава 1

«... Изба ведьмы Лукерьи была курной и топилась по-чёрному. Дым из печи валил прямо в комнату, расстилался под потолком да медленно вытягивался в волоковое окно с задвижкой.

Ввалившись с мороза, Егорий еле устоял на ногах, споткнувшись в сенях о кадку с водой, и чуть не выронил из рук отяжелевшее, бездыханное тело жены Аннушки.

– Куды покласть? – задыхаясь, прохрипел он, пялясь слезящимися то ли от едкого дыма, то ли от безысходного горя глазами на грузную, телесистую старуху в поношенном сарафане, надетом поверх ветхой юбки-понёвы[1].

Хозяйка, державшая в руках книгу в потёртом кожаном переплёте, отложила фолиант и тяжело поднялась с лавки.

– На пол клади, – вздохнув, приказала ведьма, поправляя выбившиеся из-под платка седые пряди.

И переваливаясь с боку на бок, медленно пошаркала к печному углу, заставленному закопчёнными горшками да бутылями с мутной жидкостью.

Егорий бережно опустил «дорогую ношу» на выскобленные доски и накрыл с головой помятой мешковиной.

– Сам допёр-то? Никто не помогал? Никто не видел?

– Никто! Нешто я дурак? С деревни сбёг, ни одна живая душа не встретилась... Ты, старая, не боись! Я с каторги хорониться приученный. А ноне ещё и Святки, весь народишко по домам сидит, от нечистой силы укрывается. Всяк крестьянин Васильва вечера остерегается, кому ж охота на себя ведьмин гнев навлечь?

Мужик сообразил, что ляпнул лишнего, и замолк на полуслове, будто язык прикусил.

Бабка гремела посудинами, не оборачиваясь на полуночного посетителя.

«Можа, не расслышала, глухня дремучая...», – с облегчением подумал Егорий.

Дурманящий запах травяного отвара наполнял избу.

– А ты, значит, не из пужливых?! – проворчала старуха не оборачиваясь. – Только знай, паря, не простое колдовство мне сотворить придётся, чтобы Анну твою с того света вернуть. Ох, непростое! И в откуп за него одной твоей грешной жизни мало. Потому как Анна твоя «тяжёлая» уже, и под сердцем её – дитя нерождённое. Стало быть, двоих оживлять нужно... А со смертью обмен вершить только по правде и чести придётся, и не обменяет она двоих на одного... Не обменяет!

Горькие слёзы потекли по щекам несчастного, в отчаянии  упал он перед бабкой на колени и, хватая её за грязный подол, начал просить-умолять не отказать ему в просьбе, сотворить колдовство задуманное.

– Сколь, говоришь, дней минуло со дня смерти матери твоей, рабы божьей Любови?

– Девять, Лукерья, девять дней, – простонал несчастный Егорий.

Старуха задумалась, вытерла руки тряпицей и, перешагнув через распростёртого на полу просителя, снова присела на лавку, зашелестев жёлтыми страницами какой-то чёрной книги.

– Быть по-твоему, – наконец произнесла она. – Отдам себя за дитя нерождённое. Только уж не обессудь, но и силу свою ведьмовскую с кровью по жилам потомков твоих пущу. А коль от девятого дня смерти мамаши твоей обряд вершить станем – так девятой в роду вашем и ведьмой быть!

– Делай что хочешь, Лукерья, – словно в бреду причитал Егорий. – Только Аннушку мою оживи!

– Что хочешь?! – горько усмехнулась колдунья. – Буду делать, как прописано... На-ко, отпей.

Лукерья протянула позднему гостю черпак с мутной жидкостью, и мужик, опасливо перекрестившись, выпил зелье залпом.

Его тут же разморило и стало клонить в сон. Расстегнув тулуп, он стащил с кудрявой головы шапку и привалился спиной к бревенчатой стене, сомкнув глаза.

– Погодь, паря... Не засыпай... – заволновалась колдунья. – Говори со мной пока... Что на ум придёт, то и говори.

– За убежденья, за любовь иди и гибни безупречно. Умрёшь недаром – дело прочно, когда под ним струится кровь[2]... – еле ворочая языком, прошептал Егор. – Убивай уж скорее, не жилец я! Меня Спотыкуха, барыня наша, теперь-то всяко со свету сживёт. Не на каторге сгноит, так до смерти батогами забьёт. Нет мне обратной дороги! А так хоть род наш не переведётся... Забирай мою жизнь непутёвую! Только оживи Анну с дитёнком!

– Ножик-то принёс? Куда твою душу запечатаем?

Егор с трудом согнулся и вытащил из-за голенища сапога нож, вставленный в расписные ножны.

Взяв в руки «стального красавца», Лукерья уважительно поцокала языком.

– Хорош кишкодёр! Дорогой, поди?

– Дорогой! – хмуро кивнул Егорий.

– Всё, Гуня-кандальник, раздевайся, да укладывайся на половицы рядом с голубкой своей. Пришла пора колдовство вершить – жисть на жисть выменивать. Слышу, что гости с того света спешат, будут моими устами судьбу рода твоего пророчить. Стара я, не перепутать бы чего, не сбиться, – вздохнула ведьма.

Егорий послушно исполнил указ Лукерьи.