Прости, я притворялся

Глава 1. Платон

Даже через крохотный экран домофона было видно, что мама готова заплакать. Она стояла на крыльце, обхватив плечи руками, и как будто мелко тряслась. Ее изящный нос распух, кожа посерела. Наспех собранные в пучок волосы норовили вот-вот рассыпаться по плечам.

Я как-то даже завис, когда увидел ее вот такую. Потом опомнился, чертыхнулся, неуклюже ткнул пальцем в пиликающий домофон. Входная дверь открылась, но мама почему-то не спешила входить.

— Ты один, родной? — спросила она хрипло, через силу.

— Нет, у меня Виктория.

Мама поморщилась, приложила пальцы к вискам:

— Тогда я не буду подниматься. Спустись сам, пожалуйста: есть разговор.

— Что-то с папой?

— Потом, Платон, все потом. — Она казалась такой маленькой и жалкой, что сердце у меня мучительно сжалось.

Я тут же вернулся в спальню, вытащил из шкафа джинсы и футболку. Мне хотелось ускользнуть из квартиры незаметно, но не получилось. Виктория приподнялась над подушкой, взглянула на часы.

— Боже, только шесть утра! Кто это был? Куда ты собрался?

— Спи! — шепнул я и покинул комнату без объяснений.

Минуту спустя я уже оделся и вышел во двор. Мама стояла у крыльца и встревожено озиралась. Она выглядела как шпионка, которая боится, что ее вот-вот рассекретят.

Я торопливо, по привычке, чмокнул ее в щеку:

— Что случилось, мама? Рассказывай!

Мать не ответила, жестом попросила следовать за ней и пошла вперед.

Вокруг никого не было. У земли стелился туман — густой и холодный. Мама свернула к скверу, начинающемуся сразу за моим домом, прошла метров двести и только потом остановилась, посмотрела на меня. В ее взгляде читались безысходность и отчаяние.

— Я в беде, Платон. Вся наша семья в беде. И только ты можешь помочь.

По ее щекам заструились слезы. Мама вытащила из сумочки платок — тонкий, почти прозрачный, — стала с остервенением тереть лицо.

Я осторожно обнял ее за плечи.

— Ну что ты, мама, не надо плакать. Я обязательно все улажу, только объясни толком, что случилось.

— Что случилось? Наша жизнь вот-вот пойдет прахом — вот что случилось! — простонала она, вырываясь. — И все из-за меня! Все из-за моей глупости.

— Я не понимаю, мама… — пробормотал я, борясь с подступающим раздражением. — Что ты имеешь в виду?

Она опустила глаза и несколько секунд словно собиралась с силами, а потом вдруг призналась:

— Двадцать три года назад я совершила ужасное. Я изменила вашему отцу.

— Что? — ее признание меня почти оглушило. — Что, прости?

Мать дернулась, как от удара, но почти тут же выплюнула свое признание еще раз:

— Да, Платон. Я изменила вашему отцу и всю жизнь ненавижу себя за это.

Я посмотрел на нее внимательней. Мать пьяна? Заболела? То, что она сейчас сказала, просто не могло быть правдой. С самого детства все вокруг меня твердят, что мои родители — идеальная пара. Да я и сам это вижу. Они до сих пор ходят везде держась за руки. До сих пор смотрят друг на друга как влюбленные малолетки.

Но у матери ведь нет смысла мне врать. Нет повода! Да и я уже достаточно пожил на свете, дабы понять, что иногда благополучие лишь картинка.

Я пригладил взъерошенные со сна волосы и постарался быть снисходительным:

— Двадцать три года назад — это очень давно. Забудь. Главное, что ты сделала выводы и больше никогда…

Мама не стала меня слушать — ей срочно приспичило исповедаться.

— Все произошло летом девяносто пятого, — сказала она, и глаза ее сверкнули каким-то нездоровым азартом. — Ты гостил у бабушки в Воронеже, а я решила отдохнуть в Сочи. Мы должны были поехать в отпуск вместе с Сашей, но в последний момент твой отец, как всегда, предпочел работу. Я была зла на него за это и, видимо, поэтому позволила себе флиртовать с другим мужчиной. — Мама качнулась, тронула рукой куст смородины, растущий у дорожки, оторвала и смяла листик. — Он был художником, как-то попросил меня позировать и…

Меня чуть не вывернуло. Прямо там — на смородину.

— А можно без подробностей? — сказал я, делая пару глубоких вдохов, чтобы отогнать тошноту. — Я предпочел бы их не знать.

— Они, к сожалению, важны, — она вздохнула, снова провела платком по лицу. — Ведь через девять месяцев после той поездки родился Матвей.

В моей голове словно что-то взорвалось. Настолько сокрушительной оказалась новость.

— Подожди, ты хочешь сказать, что мой брат — сын того… того… — я никак  не мог подобрать слов для мерзавца, полезшего к чужой жене без всяких душевных метаний.

Мать вздохнула:

— Да, это так. Сначала я сомневалась. Мне хотелось верить, что Матвей — Сашин. Но с каждым годом сомнений было все меньше. К сожалению, твой брат унаследовал множество черт своего настоящего отца. И его характер.

— С ума сойти… — мне вдруг стало так противно, будто наступил во что-то липкое и зловонное.