Просто люди

Про Андрея

У моей бабушки был младший брат — Андрей. Родился он в 30-м, когда отцу было 47, матери 45, а старшему из братьев — 27. То, что называется поскрёбыш. С 12 до 15 Андрей не учился — работал и ухаживал за умирающими родителями. А после войны бабушка, как старшая из оставшихся в живых, взяла его к себе в московскую полуподвальную комнатёнку в 6,5 квадратов. За год Андрей прошел все пропущенные в войну классы, поступил в ремесленное училище на краснодеревщика и съехал в общагу. А через год, когда его должны были призвать, случилось оно.

Началось все с проводов в армию одного из друзей. Все напились, опоздали на работу, а в то время за опоздания начали сажать. Кто-то что-то сказал об этих посадках — и вот уже то ли трое, то ли четверо человек оказались подследственными по политической статье.

Место предварительного заключения было в районе улицы Льва Толстого. Бабушка, неся передачу, наряжалась посимпатичнее, а маме привязывала парадный бантик. Чтобы сразу было понятно, что парень-то хороший, что сестра у него — педагог и вдова героя, а племянница — интеллигентная и правильная девочка.

Следствие шло почти полгода. Как ни странно, по политической никого не посадили. Наоборот, следователю объявили выговор за излишнюю ретивость и поиск врагов советской власти там, где их нет. Срок за опоздание дали, но время предварительной отсидки учли, и Андрей через несколько месяцев вышел — с туберкулезом, отбитыми почками и тюремными замашками.

В армию с судимостью его не взяли.

После отсидки он проучился год на реставратора мебели — и внезапно, в один день, решил посмотреть восход солнца во Владивостоке. Купил билет и поехал.

Живи Андрей не в шаболовском полуподвале и не в ремесленной общаге в комнате на шестерых, а в квартирке на Чистых прудах с номенклатурными мамой и папой и скрипкой три раза в неделю, он стал бы идеальным контркультурщиком, ибо с такой тоской по идеалу весь мир для него был не тот. Но увы.

В Златоусте он сделал остановку — устроился на завод. Потом пьяная драка и еще одна судимость. Без политических подтекстов. Потом Хабаровский край — и то же самое. До океана и солнца он так и не доехал.

В 53-м после амнистии Андрей вернулся. В Ленинград. Хотел было устроиться в реставрационную мастерскую, но переругался и с родственниками — профессиональными художниками, и с потенциальными коллегами. «Говорят об искусстве, а в голове только деньги».

Осел он в пгт в Мурманской области. Работал электриком — по специальности, полученной во время отсидок. На досуге резал по дереву. И пил. Простой работяга со всем, что к этому прилагается. Заводы, лесозаготовки, строительство и обслуживание военных аэродромов — электрика была нужна везде.

В Москву он наведывался дважды в год. В 70-е останавливался то у бабушки на Ленинском, то у нас в Беляево. Каждый раз привозил какие-то потрясающие подарки: кулон из карельской березы, сундучок для документов, резную раму для зеркала... Приезжал, держался пару дней — и запивал.

Пил он не один, а со своим приятелем поэтом Жигулиным. Жигулин жил в соседнем доме на пятом этаже. На балконе у него росла березка. Он был ровесником Андрея. Сели они в один год, но Жигулин получил-таки политическую статью и в то время, пока Андрей освобождался, познавал жизнь и снова попадал под статью, работал на лесоповале.

Как-то раз они ночью в невменяемом состоянии пошли за водкой в магазин в 33-м корпусе и орали у входа до тех пор, пока кто-то из уставших жителей — нет, не вызвал милицию — не вынес им бутылку.

Когда мы всем семейством искали Андрея утром по кустам и лавочкам окрестных дворов, какая-то тётка выглянула в окно и, осмотрев нас с головы до ног (особенно комично выглядела я, примерный детсадовец с очередным парадным бантиком), сказала: «Я такого мата отродясь не слышала».

Дружба у них была странная: как я понимаю, они пили и вспоминали зону — и ничего, кроме зоны. Андрей говорил, что если он с кем-нибудь про это не поговорит, то его от ярости разорвет. Похоже, у Жигулина было примерно то же.

В конце концов Жигулин съехал из нашего района. Через полгода Андрей зашился.

Андрей замерз в 78-м перед Новым годом на обходе линии. Внезапный обширный инфаркт. Нашли его на третий день. Патологоанатом сказал, что сердце у него, 48-летнего, было как у 90-летнего старика.

В 88-м вышли «Черные камни» Жигулина.

Обычно народ по соответствующим датам о жертвах политических репрессий скорбит. Есть у нас в семействе и такие. Но почему-то больше всего жаль Андрея. Хотя — сам виноват.